Выстрел по Солнцу

Импульс, то пропадал, то возникал снова, слабый, нитевидный, задыхающийся. Это походило на некачественную магнитофонную запись, в которой постоянно исчезает звук, коверкая и перевирая мелодию до неузнаваемости.

– Ах, ты гад! – Бегунов уже занес было руку для удара, но Холодов перехватил ее.

– Ты совсем офигел! Здесь?! – он округлил глаза, показывая невозможность проведения экзекуции на открытом месте.

Воровато оглянувшись по сторонам, Бегунов спросил:

– Пойдешь со мной «мах на мах»?

Спросил и в упор стал смотреть на Женьку, смущая взглядом, наслаждаясь собственным превосходством. Женька не опускал глаза, с усмешкой, вызывающе глядел в ответ. Теперь противник стал для него только неуклюжей, рваной мелодией, мелодией пустой, фальшивой, пропускающей целые фразы, временами и вовсе затихающей. Он знал, что Холодов совершенно напрасно задерживал его руку – Бегунов и не собирался его бить, он просто блефовал. И вид такой, нарочито решительный, делает сейчас только потому, что сам отчаянно трусит и надеется испугать Ленского.

– Пойду, – просто ответил он.

– Вот и ладушки, – буркнул Холодов.

– А потом – спать, – подытожил хмурый Гога.

Все вместе они пошли за корпус. Здесь, среди деревьев стояла беседка, в которой любили проводить досуг разношерстные компании, как местные, так и пришлые. Рядом с беседкой раскинулась поляна, вытоптанная до корней деревьев ногами современных гладиаторов – иногда за право обладания этим плацдармом для отдыха, прямо на нем разыгрывались нешуточные баталии.

Вот теперь и Женьке предстояло побывать в шкуре одного из них. Противник старше, сильнее, наглее, наверняка имеет опыт драк. Но он – трус! В этом Ленский ни капли не сомневался – слишком долго он сам был таким.

– Ну, что, давайте, – позевывая скомандовал Гога, когда они с Бегуновым заняли позиции друг напротив друга.

Только сейчас вспомнив, что он в шлепках, Женька сбросил их, оставшись босиком.

– Каратист! – ожег спину чей-то насмешливый голос, но отвлекаться уже было нельзя.

С минуту они кружились в нескольких метрах друг от друга, напряженные, потные, страшные. Враги. Женька не мог видеть себя, но знал, что именно так выглядит сейчас для Бегунова. Несколько раз тот пытался сократить расстояние, но всякий раз Женька отступал, пятясь назад под презрительный свист и улюлюканье. Он чувствовал – время схватки еще не наступило, балансировал на тонкой грани нетерпения и осторожности.

Когда, в очередной раз, он таким способом избежал прямого столкновения, кто-то подставил ему подножку и к вящему удовольствию зрителей, он опрокинулся на спину. В азарте открывшейся возможности покончить с врагом, Бегунов бросился на него, но сгруппировавшись, как на тренировке, упершись ему ногой в живот, Женька перекинул соперника через себя.

Мгновенно вскочив на ноги, он увидел Бегунова, с трудом поднимающегося с земли. По лицу того струился пот, на губах блуждала растерянная улыбка, и сознание взорвалось фейерверком восторга – время пришло! Впервые в жизни он будет атаковать!

Словно очнувшись ото сна, внезапно обострившимся зрением Женька рассмотрел линии, прочерченные струйками пота на лбу Бегунова, напряженные лица зрителей, различил каждую иголку в хвое деревьев, каждую травинку под ногами, мельчайшие бороздки морщин на красноватой коре сосен.

Будто пластины подъемного моста, руки противника понемногу опускались, открывая пространство для атаки, вот они опустились совсем, и Женька не смог сдержать радости. Наконец-то! В мгновение ока сократив расстояние между Бегуновым и собой, он нанес ему несколько быстрых ударов в лицо и снова отступил, теперь уже не пятясь далеко, в любую секунду готовый продолжить бой. Но Бегунов и не думал атаковать. Он прижал ладони к лицу и замер, раскачиваясь из стороны в сторону, издавая какие-то сиплые, невнятные звуки. Между его пальцев вдруг заструилась кровь, он громко застонал.

Все случилось так быстро и неожиданно, что никто не успел среагировать. На лицах «есаулов» появилось изумление и разочарование, словно у букмекеров, только что потерявших свои ставки.

– Ах ты, тварь! – проскулил из-под ладоней Бегунов. – Всю майку мне закровянил!

Он бросился на Ленского, но тот был готов к этому. Хладнокровно, как это делал на его глазах тренер, он сдвинулся чуть влево, оставляя противнику часть своего пространства, а затем выставил на его пути поднятую ногу. Несмотря на кажущуюся легкость Женькиного движения, Бегунов резко, как подкошенный, опрокинулся назад, беспомощно запрокинув голову, хватая воздух руками. Он еще раз попытался подняться, но так и остался на земле, тряся головой, разбрызгивая кровь с лица.

С полсекунды Женька еще танцевал над ним, невероятным усилием подавляя в себе желание добить противника, и все же опустил кулаки.

– Ни фига себе, за хлебушком сходили… – повисло полушепотом в горячем воздухе чье-то изумление.

Первым опомнился Гога.

– Ты че натворил, урод? – он шагнул к Женьке, большой, жилистый, широкий.

Волна Женьки легко накрыла и смяла робкую, только-только рожденную волну «есаула». В момент, когда тот перенес всю свою тяжесть на левую ногу, примеряясь бить его, Ленский изо всех сил ударил по ней. Гога мощно и хрипло вскрикнул, опрокинулся назад, и Женька нанес ему несколько яростных ударов в испуганное, ненавистное лицо. Повинуясь инстинкту самозащиты, Гога обхватил голову руками, покатился по поляне, воя от боли.

Неясное движение сзади заставило Женьку обернуться. Прямо ему в глаза летел громадный сук дерева, и в мгновенном выборе всех возможных комбинаций, он подался навстречу, выставив вперед руки, максимально стараясь смягчить удар. В ту же секунду острая боль полоснула по лицу, что-то лопнуло на лбу, и соленый поток ослепил его. Сук опустился, и сквозь струящуюся кровь Ленский увидел белое, дикое лицо Холодова. Тот попятился, не веря, что Ленский выдержал удар, в глазах его появились страх и беспомощность.

Не дожидаясь новой атаки, не вытирая с лица кровь, Ленский бросился на врага. Холодов оступился, упал на спину, и Ленский прыгнул ему коленями на грудь. «Есаул» охнул, попытался закрыться руками, но Ленский сильно и методично, словно исполняя страшный приговор, стал бить его кулаками по лицу, ладоням, между них.

Время остановилось для него. Он бил и бил, добираясь до глаз этого чудовища, глаз, в которых живет, прячется мерзкая, ненавистная подлость.

– Стой! Остановись же! – кто-то тянет его за плечи. Потом тот же голос в сторону: – Как его зовут? – и опять к нему: – Женя, Женечка, остановись! Ты же убьешь его!

Ленский почему-то слушается, замирает с поднятым кулаком. Холодов тоненько скулит, пытаясь выбраться из-под него, окровавленный, дрожащий, отвратительный, и, опершись на него рукой, Женька медленно поднимается. Все качается перед глазами. Качается лес, какие-то мальчишки, со страхом и любопытством глазеющие на него, какой-то незнакомый парень, предупредительно вскинувший руки ладонями вперед. Он что-то говорит ему… Что?

– Все, Женя, все закончилось, – слова незнакомца доносятся до слуха слабо, глухо, будто из другого мира.

А кто такой Женя? Он? Странно, ему кажется, его зовут совсем не так, а по-другому. Вот только как, не вспомнить…

– Что здесь происходит?

Ленский чувствует облегчение. Наконец-то! Вот это – знакомый голос, голос Олега Львовича, воспитателя отряда.

– Это безобразие! Это мои дети! – голос растет, раздувается, рвется на части, как лопнувший воздушный шарик. – Кто их так избил? Это он? Подонок!

Ленский видит направленный на него палец Львовича. Палец двоится, колеблется в волнах тумана, откуда-то опустившегося на поляну. Он виноват? Ну, и пусть! Только бы отдохнуть. Безумно хочется упасть. Упасть и заснуть…

– Подонок – это вы! – пробиваются сквозь туман невероятные, неслыханные слова. – Это с вашего ведома эти негодяи напали на ребенка, и вы за это будете отвечать! Этот мальчик вчера перенес сильнейший стресс, а вы утаили это от руководства лагеря и от врачей! Более того, вы уже сейчас пьяны, от вас разит за версту! Не хотите пройти освидетельствование?

Провал. Молчание. Тишина… Затем снова незнакомый голос, теперь сосредоточенный, мягкий:

– Так, ребята, давайте его под руки…

Чьи-то руки подхватывают, несут. Второй раз за сутки его таскают на руках. Может, он герой? Как олимпионик в Древней Греции? А, впрочем, все равно.

Небо над головой колышется ультрамариновой бездной, оно все ближе и ближе, и Женька, то ли поднимается, то ли падает в него. Хватаясь за последние обрывки яви, он пытается рассмотреть в небе что-то, чего не видно с земли, но здесь мгновенная абсолютная тьма наваливается и поглощает его сознание.

Когда Женька очнулся, потолок над ним был девственно белый, без малейшего намека на оттенки, что для него означало – спокойствие, спокойствие и безопасность. Впрочем, полностью довериться магии приметы мешала неясная тревога, острой занозой засевшая в сердце. Он прекрасно помнил все, что с ним случилось, вот только не разъясненными оставались две вещи: кто такой незнакомец, так дерзко отбивший его у Львовича, и где он, Женька, сейчас находится? На последних минутах боя он потерял сознание, и поэтому не мог вспомнить все до тонкостей. Впрочем, кажется, и ему тоже досталось от Холодова.

Женька едва заметно пошевелился. Не хватало еще дать повод для разного рода шуточек, если кто-нибудь за ним наблюдает. Но никого не было в комнате. Тогда Женька пошевелился уже смелее, но тут под ним пискнули пружины, и он затих. Саднили кулаки, и что-то над правым глазом мешало и закрывало обзор. Ну, что ж, тоже неплохо. Значит, цел, и наверняка в лагере. Вот только, где?

Дверь в комнату распахнулась, и Женька моментально зажмурился. Сделал он это больше по привычке, чем из страха, и тут же почувствовал легкую досаду на себя. Зачем притворяться? Видимо, вошедший думал так же, потому что, довольно бесцеремонно уселся на край кровати, взял руку Ленского, нащупал пульс. Полминуты спустя он со вздохом проговорил:

– Да ладно тебе притворяться, всю программу мне культурную срываешь!

Это был тот самый голос! Женька открыл глаза. Перед ним сидел парень лет двадцати пяти, в красной футболке с якорем и в джинсах. Короткая стрижка, округлое лицо, серые внимательные глаза за стеклами очков в тонкой серебристой оправе.

Неожиданно Женьке захотелось подружиться с этим парнем. Подружится по-настоящему, крепко и надолго, как в книжках. Впрочем… Он грустно улыбнулся. Еще одна несбыточная мечта. Не много ли будет для него? Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что парень неожиданно серьезно сказал:

– Ну-ну, ты не дергайся. Тебе сейчас покой нужен. – он надел стетоскоп и попросил: – Встань, я тебя послушаю.