Выстрел по Солнцу

Силич повернулся к Ленскому. Он уже понял, что между друзьями – что-то вроде размолвки, и сейчас лихорадочно искал маску, под которой будет легче преодолеть эту неожиданную преграду.

– Жень, ты не молчи, – он заговорил осторожно, просительно. – Ты, если там чего было, мне лучше расскажи, а то я могу с ума сойти от волнения. Знаешь, как я в историю хочу войти? Стать одним из изобретателей машины времени – представляешь, какая слава, почет? Я об этом с детства мечтаю.

Ленский окинул его ничего не выражающим взглядом. Силич смущенно кашлянул, потом неожиданно обратился к Журову:

– А что дальше было, наука?

Тот немного смутился:

– Сразу после того, как игра закончилась, приборы заработали снова. И со временем – тоже все стало нормально. Но, только ровно с того самого места, где пропал предыдущий сигнал. Около трех минут – как не бывало.

– Так что, Жень? Что там случилось? – Силич снова смотрел на Ленского, и теперь в глазах его мелькнуло выражение обеспокоенности.

Неожиданно Ленский почувствовал что-то вроде злорадства. Что, Слава, испугался? Что ж ты не боялся так, когда гостей обыскивал? Привыкли все к тому, что Ленский неуязвим, что его, хоть, с небоскреба сбрось, он все равно на все четыре лапы приземлиться. И теперь, когда едва его не угробили, все равно, и не думают спохватываться. Снова им что-то нужно, снова гвоздем в рану лезут.

Он ответил Силичу вызывающим взглядом. «Хочешь знать, что случилось? Чуть не убили меня, Слава. Ты что, не видел?»

Он вовремя остановился, лишь чудом сдержав готовые слететь с языка слова. Только бы промолчать. Только бы не ляпнуть что-нибудь невзначай. Молчать легче, гораздо труднее разговаривать, пряча мысли. Что ж, будем держать паузу до последнего. Да и тошно от всего этого. Нельзя, невозможно обсуждать вещи глобального масштаба, используя форму этакого приятельского трепа, пересыпанного жаргонными словечками.

Тем временем, Силич подсел к Журову, приблизившись на конфиденциальное расстояние, о чем-то заговорил. Их реплики, мимика были похожи на фигуры замысловатого танцевального конкурса, в котором участник, нарушивший правила, выбывает. И они двигались в строгом коридоре этих правил, боясь оступиться, нарушить хрупкое равновесие взаимных интересов.

Ленский слышал их приглушенные, как у заговорщиков, голоса, и тяжесть, сдавившая грудь, наконец-то, отступила. Что ж, жизнь наша – переплетение фарса и трагедии, важно только не запутаться в них, не растерять по дороге чувство юмора.

Неожиданно Журов посмотрел Ленскому прямо в глаза.

– Жень, будет лучше, если мы все перестанем ходить вокруг да около…

Ленский молчал, неожиданное упрямство завладело им. Силич вскочил, уперев руки в бока.

– Жень, ну так если для дела надо! – в его голосе послышалось возмущение, впрочем, такое же наигранное, как и чуть раньше у Журова. – Неужели ты думаешь, что мы это просто из интереса?

Ленский вздохнул, отвел взгляд, всем своим видом показывая невозмутимое спокойствие.

Силич подошел, склонился над ним, заговорил вкрадчиво и примирительно.

– Жень, ну что там было? Как всегда, речка? Или что-нибудь поинтереснее? Ты же сам мне признался, что стоящее было.

Ленский встал, налил себе коньяку, демонстративно отпил из бокала. Теперь уже не выдержал Журов.

– Женька! – он и не пытался скрыть волнение. – Кончай трепаться! Ты, хоть, понимаешь, что произошло? Ты понимаешь, что сегодняшнее происшествие – ключ к небу? Сегодня вечером ты проник во время! Тебе, единственному из людей, наконец-то, удалось обвести Богов вокруг пальца! Ты – Гагарин! Нет, ты больше, чем Гагарин! Ты – все Гагарины, все первопроходцы, все естествоиспытатели планеты, сложенные вместе! Понимаешь? Время, вместо того, чтобы бежать, как обычно, в неизвестном направлении, остановилось и отдало свою энергию! У тебя в голове – самая настоящая машина времени, понимаешь ты это или нет! Теперь ты – главная надежда человечества! Жень, без шуток, как ты это сделал?

Ленский поставил бокал на стол, посмотрел другу в глаза. Только сейчас он понял, как все они смешны, смешны и нелепы в своем стремлении изменить неотвратимое.

– А почему ты думаешь, что это сделал я?

– Интересно, а кто еще? – Журов картинно всплеснул ладонями. – Показания считывались со всех находящихся в комнате, но те, о которых идет речь – сняты с тебя!

Он подошел к креслу Ленского, присел, заглянул ему в глаза.

– Жень, поверь, это очень важно. То, что мы делали до сих пор, по сравнению с этим – игрушки.

– Ты каждый раз это говоришь.

– Нет, – Журов покачал головой. – Отныне все будет не так, Женя. Поверь мне. – словно в доказательство своей искренности, он снял очки.

Ленскому были хорошо видны его глаза, беспомощно близорукие в безжалостном свете ламп, его лицо, усталое лицо человека, которому уже все равно, для которого не осталось никакого убежища, кроме правды. Неожиданная нежность разлилась по сердцу.

– Хорошо, я скажу. Но я не понимаю, чем это нам может помочь, – он сделал паузу, словно набираясь храбрости. – Сегодня я видел человека без лица. Наяву.

Силич ахнул и шлепнул себя по ляжкам. Журов поднялся и надел очки. Лица обоих разгладились, приободрились, и Ленскому показалось, что в комнате посветлело.

– Так вот для чего ты маску стал с него срывать! – Журов шутливо погрозил ему пальцем.

– А я думал, он ему морду бить полез. – весело признался Силич. – Но, тогда это в корне меняет дело!

– Вот именно, – значительно произнес Журов.

Он повернулся к Силичу, голос его стал сосредоточенным и непреклонным.

– Проверь все записи, все камеры. Чтобы нигде ни малейшего намека на эту сцену! Догадался я, догадаются и другие.

Силич кивал, думая о чем-то своем.

– И время надо подмотать.

Он тоже как-то сразу подтянулся, сконцентрировался, будто следуя в фарватере Журова.

– Да, – будто что-то припомнив, тот вновь повернулся к Ленскому, – и придется тебе, братишка – под сканер и заново все параметры проверить. А вдруг изменения какие-нибудь произошли? Не каждый день сталкиваешься с паранормальными явлениями!

– Нет, нормально! – Ленский вскочил. Его душил гнев. Вот так разоткровенничался с друзьями! – Больше ничего не хотите? Деятели! Там стереть, там подмотать, а ты, Ленский – завтра на обмеры, а точнее – в психушку, где тебя, как кролика, будут препарировать на предмет психических отклонений! Хотя, нет! Кролику легче! К хирургу он попадает уже мертвый. Его не заставляют перед этим поочередно, по полчаса кряду, переживать страх или злость. Интересно, а способны кролики на отчаяние? Наверняка, да, только им повезло больше – их убивают раньше, чем они успевают задуматься над этим.

Он подошел к окну, рванул на себя раму. В лицо ударил влажный зябкий ветер. Март! Проклятый месяц! Месяц смерти, потерь и расставаний. Вот взять и шагнуть сейчас туда, в роковую бездну, шагнуть и положить конец всем бедам.

Он вздрогнул от прикосновения, обернулся. Рядом стоял Журов.

– Ну, что ты, Жень? – он еще раз коснулся плеча Ленского. – Ведь, мы для дела, в целях конспирации. Не обижайся, прошу тебя..

Ленскому показалось, что все это уже было когда-то, и сейчас еще раз повторяется с ним. И эти мягкие, убаюкивающие интонации, и безнадежность слов, и сырая, непроницаемая ночь за черным стеклом. Он внимательно взглянул на высокий, с залысинами лоб друга, на смешные старомодные очки, на всю его нескладную, угловатую фигуру. И снова слова, слова густым, тягучим потоком.

– Ведь, это прорыв, Женя, прорыв, я чувствую. Осталось совсем немного, понимаешь? Я знаю, я уверен, результат будет, вот увидишь. Ну, вспомни, как мы все начинали, как трудно было. Неужели сейчас отступим?

Ленский еще раз глубоко вдохнул морозный, колкий воздух, закрыл окно.

– А какие, собственно, у тебя основания считать, что это прорыв? – он видел, что оба, и Силич, и Журов подавлены его вспышкой, и ему было немного неловко за свой срыв. – Подумаешь, показания скакнули! Может быть, поля магнитные в этот момент сдвинулись? Вон на улице ветрюган какой!

– Ты сам-то в это веришь? – в голосе Журова звучала насмешка. – Рассказал бы ты нам, Женька, все. А то поманил только, и в кусты. А, ведь, на кону – наша мечта. – он с вызовом посмотрел Ленскому в глаза. – Так как, есть у тебя, что нам рассказать?

В комнате повисла тишина. Ленский заметил, что и Силич смотрит на него выжидающе, с нескрываемым нетерпением.