Выстрел по Солнцу

Ну, а все общежитие готовилось к празднику, делились на компании, закупали спиртное, продукты. Нагнеталась атмосфера чего-то грандиозного.

Личностью я был популярной, и ждали меня везде, где только можно. Я вежливо отказывался, намекая на какое-то особенно важное приглашение. На самом деле, не было никакого особенного приглашения, просто я уже тогда понял, что по-другому назойливость людей не победить. Уже давным-давно я решил, что посижу со своими немного, а потом улизну тихонько, запрусь у себя в комнате и почитаю что-нибудь интересное. Или отосплюсь.

Все бы так и случилось, если бы не перехватил меня сразу после демонстрации отец Аллы. Увидел меня, обрадовался, рукой замахал – я сразу понял, что дежурной улыбкой отделаться не получится. Разговорились, он предложил подвезти. Узнав, что в общагу еду, засмеялся. Нет, говорит, теперь точно тебя не отпущу, пока нормальным обедом не накормлю. Вообще, настойчивым таким мужиком оказался, а по виду не скажешь. Это я потом уже узнал, насколько далеко он свои ходы просчитывать умеет.

– Совсем как ты теперь, – прищурился на него Ленский. – Или я не прав?

Силич повел плечом.

– Прав, прав. Ты всегда прав, – проворчал он. – Слушай лучше, не перебивай. Так вот, приехали мы домой к нему, а там стол, гости, шампанское. Он меня представил. Знакомьтесь, говорит, звезда советского спорта и будущий академик. Аплодисменты, взрыв интереса. Смотрю, Алла подходит ко мне. Я о ней как-то и забыл за суматохой за всей, а она – вот она. Красивая, уверенная, меня увидела – глаза дрогнули. Ну, для меня тогда это почти ничего не значило, привык я к женскому вниманию. А она шепчет: давай уедем отсюда. Куда, спрашиваю. А я к тому времени совсем голову потерял от праздника. Кругом – веселье, лица, как в хороводе, чужие, незнакомые, хохочущие. Папашка ее, нет-нет, да и стрельнет глазом на нас. Ну, говорю себе, пора сваливать. Я и уехал с ней, думал, соскочу немного позже, да не тут-то было. Вцепилась в меня, моя Алла, люблю, говорит, и никому не отдам, даже англичанке твоей. Я тогда еще удивился: откуда знает? Но, сначала поостерегся спрашивать – может, показалось, а потом уже и не до того было.

Короче, проснулся я утром с ней в одной кровати. Не могу сказать, что сильно переживал. В числе тех свобод, к которым я так быстро привык, была и свобода в отношениях. И поэтому расстались мы с моей будущей женой нежно, словно и сходиться никогда не собирались. Ведь, нежность – лишь продолжение свободы, разве не так? Поправь меня, если это не так, знаток душ человеческих.

Ленский молча улыбался.

– Жизнь всегда возвращает нас на прежнюю орбиту, как бы далеко мы не залетели, – медленно проговорил Силич, опустив взгляд. – И, если родился ты провинциалом, им и умрешь. Только благородство придает независимости силу высоты, без этого вся конструкция рассыпается. А вот благородства-то во всей моей истории и не было.

В следующий раз я увидел Аллу через пару дней, когда выходил из института. Она ждала меня возле машины, наверно, отцовской, служебной, с невозмутимым и молчаливым водителем. Я не смог отделаться от нее дежурными фразами и пригласил в кафе. Мы мило побеседовали, выпили по чашке кофе, и она уехала. Но с этого раза стала приезжать почти каждый день.

– Алла Валерьевна – целеустремленная женщина, – позволил себе реплику Ленский, но Силич, не обращая на него внимания, продолжал:

– Она выходила из машины и стояла рядом, непринужденно покуривая, то и дело, поглядывая на часы. Высокая, изящная, в длинном светлом пальто. Чаще всего мы уезжали к ней и занимались там любовью. Если мешали родители, и квартиры приятелей тоже были несвободны, мы коротали время в очередном кафе, за чашкой кофе, иногда вина.

Я стал привыкать к Алле, к ее любви, к маленьким изящным безделушкам, которые она дарила мне на память. А, вообще, эти свидания позволяли мне не опускать глаз, встречая Свету.

О, эти встречи! Они были для меня отдушиной, глотком воздуха, который спасает ныряльщика. Я готов был часами простаивать в коридоре ради этого долгожданного, спасительного взгляда, чувствуя, как рушится мир притворства, как облазит сусальная позолота с его лживых куполов.

Однако, так больше не могло продолжаться. Критическая масса перемен уже скопилась где-то в невидимых кладовых времени, и стены его трещали по швам под их беспокойной тяжестью. Что поделаешь, иногда время медлит, и жизни приходится подталкивать его, чтобы не плестись в хвосте событий.

Однажды, проходя вечером мимо той самой аудитории, когда-то «повенчавшей» нас со Светой, я обратил внимание на полоску света под дверью. Занятия уже кончились, рядом никого не было, и, поддавшись необъяснимому порыву, я машинально толкнул дверь, вошел. За столом, в профиль ко мне, сидела Света, что-то писала. Услышав меня, даже не посмотрев в мою сторону, она вздрогнула, замерла.

Я осмотрелся – в комнате были мы одни. Сердце дрогнуло полуистлевшими, нежными воспоминаниями. По всем правилам драматургии я должен был повернуться и уйти, тщательно прикрыв за собой дверь, должен был, но не смог. Не нашел сил заставить себя. Помню только – вопрос в голове: что, что скажут мне ее глаза теперь? Теперь, когда нет никого вокруг, и некого, и нечего опасаться? Теперь, когда нам обоим все ясно, когда не осталось больше ничего такого, что может заставить нас притворяться и лгать. Неужели, и сейчас они останутся двумя красивыми льдинками?

Я поставил стул напротив и сел, всматриваясь в лицо той, которую любил больше жизни, и которая отвергла меня. Она спрятала свой взгляд, закрылась от меня ладонями, так прошла минута, другая… Вдруг я увидел, что плечи ее подрагивают, и сквозь пальцы медленно покатилась слеза. Нежность, как когда-то, вновь пронзила мое сердце, и я сам едва не заплакал.

Я обнял ее, плачущую, страдающую, влюбленную, прижал к себе. Она то и дело повторяла: «Милый, любимый мой, прости… Как же я соскучилась! Разве могла я знать, что так полюблю тебя!» Не стесняясь слез, она смотрела на меня, гладила мое лицо, шептала что-то неразборчивое, потом пряталась у меня на груди. Я целовал ее, такую любимую, такую родную, снова вдыхал ее волшебный аромат и сходил с ума от ее близости. Мы опять были вместе, и разлука, и все, все, что было с нами в ней, все ошибки, боль, отчаяние – все летело ко всем чертям.

В тот вечер мы уехали в нашу квартиру и впервые остались там до утра. Я боялся спрашивать у нее что-либо, да и все теперь было неважно. Словно злая волшебница сняла свое заклятье, и весь мир лицемерия и фальши рухнул в одночасье, возвращая нас в прежнюю, уже забытую жизнь, жизнь, полную любви, свободы, счастья.

Об Алле я вспомнил лишь на следующий день, когда увидел ее у института. Она, конечно, сразу все поняла. Даже не дослушав меня, отбросила недокуренную сигарету, села в машину и, уехала, ничего не сказав на прощание.

А еще через день уехали мы со Светой. Уже давно мне предлагали путевку в подмосковный санаторий, я отказывался, но теперь это оказалось невероятно своевременным. Сама мысль о том, что можно будет провести со Светой все выходные, никуда не торопясь, ни от кого не прячась, наполняла душу неизъяснимой сладостью. Я думал, что Свету придется долго уламывать и, если честно, даже не надеялся, но неожиданно она согласилась.

Она, вообще, стала какой-то новой, неузнаваемой. Тихой, молчаливой, много раз я ловил на себе ее спокойный и пристальный взгляд. Как будто что-то спросить хотела, но не решалась. Думала все время о чем-то.

Два дня провели мы с ней в этом подмосковном лесу. Жили в отдельном коттедже, покидая его лишь для вылазок в столовую или прогулок, и не было до нас никому никакого дела. Мы были предоставлены только самим себе и благодарили судьбу за такое невиданное счастье.

Вечерами бродили мы по асфальтовым дорожкам, еле заметным на обнажившейся земле, я прижимал любимую к себе, чуть озябшую, желанную, подолгу всматривался в любимые глаза, шептал всякие милые глупости…

Совершенно неожиданно в середине декабря нагрянула оттепель, стало совсем тепло, все выглядело так, словно природа вместе с нами растаяла от любви. А может быть, она плакала, выведав у судьбы продолжение нашей истории?

Клянусь тебе, никогда я не был счастливее, чем в те два дня. Наконец-то, между нами не было никаких преград, никаких условностей, никакой лжи, и я простил судьбе все прежние обиды.

Наши два дня пролетели, как две минуты. Я находился в твердой уверенности, что уже никогда не отпущу Свету, заранее простился с учебой, с планами на будущее, со всем тем, что окружало меня последние три с половиной года.

Наверняка придется работать, но я был готов к этому, ведь, учиться можно и на заочном. К тому же, нельзя сбрасывать со счетов мою спортивную карьеру. Конечно, официально в СССР спорт – любительский, но это же – только официально. Если Свете, все-таки, придется уволиться – тоже не беда, такие преподаватели везде нужны. А может, все и останется по-старому, кто знает? Она получит развод, мы сойдемся, с жильем тоже все как-нибудь образуется. Я не знал еще как, но был абсолютно уверен, что образуется.

Все это я рассказывал Свете, пока мы тряслись в электричке. Она слушала, гладила мою руку, улыбалась, когда я горячился.

Москва встретила нас слякотью и мокрым снегом, было зябко и неуютно. Мы долго прощались, стоя под расписанием рейсов, нас толкали, ругались, но, ни до кого и ни до чего не было нам дела.

Я хотел ехать со Светой, признаться, я очень боялся ревности ее мужа, но она спокойно сказала: «Не нужно». Сказала так, поцеловала меня и ушла. Я долго стоял, глядя ей вслед, будто грязная лестница метро могла вернуть мне ее, наши эти два дня. Потом отправился к себе.

Всю дорогу, в вагоне метро и потом, я представлял, что происходит сейчас у нее дома, клял себя за то, что согласился отпустить Свету одну, и даже не заметил Аллиного папашу, прохаживающегося у здания общежития. Только когда он окликнул меня, я увидел его.

«Ну, что ж, – подумал я, – может, так будет лучше. Объяснюсь сразу, чтобы потом к этому никогда не возвращаться».

Но, против моего ожидания, он приветливо улыбнулся, пожал мне руку – так не приветствуют врагов. Спросил, куда я пропал, почему не захожу. Я промямлил что-то, сбитый с толку. Да и что мне ему рассказывать? Что только что вернулся из романтического путешествия?

У губ Силича залегли резкие складки, он заговорил коротко, рублено:

– А он мне вдруг серьезно так говорит, есть разговор очень важный, может, прокатимся до дома? Тут кольнуло у меня в груди, не то, чтобы заподозрил я что-то, а просто неспокойно мне как-то стало. Нет, отвечаю, если хотите поговорить, приглашаю вас к себе. Не отдельная квартира, но поговорить тоже можно. Он согласился, не раздумывая. Пошли. Я весь напряженный, Света из головы не идет, этот еще увязался. А он – ничего, добродушный такой, насвистывает что-то даже.

Как мимо вахтера стали проходить, тот в моего знакомца и вцепился: «Документ!» Папашка ему показал что-то бегло, так вахтер и обомлел. Поднялись ко мне на третий этаж, я своих выйти попросил. Те поворчали, конечно, но послушались. Ну, вот. Уселся я на кровать, папашке стул дал, а сам все гадаю, что за ксиву он на вахте предъявил? Ведь, вахтеры-то наши – народ ушлый, пуганый, липу в два счета разоблачат. Ну, думаю, сначала надо послушать человека, а уж потом и ясно станет, кто же он такой. А он раскрывает свой кейс, достает оттуда бутылку конька, шоколад, лимоны, будто знал заранее, как мы с ним встретимся.

– Наверняка знал, – вставил Ленский.

Силич бросил на него тяжелый взгляд.

– Это и я потом сообразил, – он невесело усмехнулся, – ну, а тогда плеснул он в стаканы и говорит:

«Выпей, Слава, потому что судьба твоя сейчас решаться будет. Хороший коньяк мыслительной деятельности способствует, а подумать тебе сейчас, ой, как надо будет». Выпили мы, конечно, в голове у меня зашумело, но я – ничего, держусь. Думаю, выбросить тебя, старый хрен, отсюда всегда успею. А он спрашивает у меня: «Знаешь ли ты, Слава, кто сейчас сидит перед тобой?» Я отвечаю, дескать, так и так, папа Аллы, моей хорошей подруги. Все так, говорит, да только я – генерал КГБ, вот мои документы, а ты, Слава, у меня в разработке…

– Так это твой тесть тебя же и завербовал? – Ленский даже подался вперед. – Лихо!

– Лихо, – эхом отозвался Силич. – В десять минут, скотина, сделал. Как орех щелкнул. Что ты здесь забыл, спрашивает. У тебя же аналитический ум, физподготовка, способности к языкам. Говорит, переведем тебя в другой ВУЗ, с моими связями это – раз плюнуть, а там – заграница, разведка, приключения.

Помнишь, как в песне Высоцкого: «И такое рассказал, ну до того красиво…». Через полчаса я совсем размяк, он вторую бутылку достал. Только с личной жизнью, говорит, тебе, Слава, разобраться нужно, непорядок там у тебя. Я кинулся про Аллу ему объяснять, что так, мол, и так, назад теперь не воротишь, а он мне строго: с Аллой, говорит, дело десятое, сами разбирайтесь. Хоть, я и отец, а только это – ваше личное дело. Я чуть не прослезился на этих словах, но он мне опять сурово так пальцем грозит. Я, говорит, о другом. Роман у тебя, Слава, с замужней женщиной, а это в разведке не приветствуется. Я давай ему объяснять, что разведется она скоро, будет свободной, и что отношения наши мы официально оформим, станем законными мужем и женой. А он головой качает и печально так на меня смотрит. Что еще, спрашиваю, что опять не так? А он, змей, ласково ко мне так подкатывает: «Такая жена чекисту не нужна, Слава. Ведь гулящая она у тебя». Я чуть было в морду ему не заехал, вовремя удержался. А сведения, спрашиваю, такие, откуда? Так и так, отвечает будущий мой тесть, попала твоя Светлана в поле зрения, когда ты был в разработке. Что, спрашиваю, гуляла и тогда, когда со мной встречалась? А у самого костяшки на кулаках побелели, так ударить мне его хотелось. Нет, отвечает, но вот летом, после вашей разлуки, была замечена с посторонними у той самой квартиры. Едва я совладал с собою. Ну что ж, говорю, она свободна была, вот и делала, что хотела. Но он ехидно, с подковыркой так улыбается, зараза. Ты, говорит, Слава, не понимаешь, о чем я говорю. А, может, считаешь себя уникальным каким-то. Ведь, она не только с министерскими крутила, она и вашим братом, студентом, не брезговала. Илюша Зарецкий знаком тебе? Наверняка, знаком. А вот снимки, говорит, если не веришь. И достает из кейса фотографии…

Все помутилось в глазах моих… Веришь, стакан лопнул в руке! Так и рассыпался в осколки! Закрою глаза, и вижу мою Свету и мажорика этого на нашей кровати в обнимку… Застонал я даже в голос, Жека, так плохо сделалось мне тогда! Растоптала она во мне святое, разорвала все по живому. Будто перед всем миром предала.

А тесть посмотрел на меня с сожалением, похлопал по плечу и говорит: «Времени тебе, Слава, неделя. Если в этот срок проблемы свои не уладишь, предложение мое, считай, аннулировано. Если помощь нужна, говорит, обращайся. Найти меня можно, сам знаешь, где».

Собрался – и был таков. А я остался сидеть один среди разбросанных фотографий. Смотрел я на них, смотрел и, помню, стало казаться мне, что это мечты мои лежат на полу. Такие же грязные, жалкие, черно-белые… Ну, я и давай их топтать, потом до мебели дело дошло. Друзья прибежали, остановить хотели, да где там. Разве меня остановишь? Прогнал я всех.

Долго сидел я так, один в пустой комнате. Пил коньяк и с ума сходил. И сошел бы, Женя, если бы не надежда. Как и тогда, весной, не верил я, что все может закончиться так глупо. Помогла надежда, спасла меня. Видишь, живой до сих пор, только помяло малость…

– А дальше что было? – тихо спросил Ленский.