– Не совсем так – снаружи бух-бух не потребуется!
– Да, – повторил теоретик, – громоздкую, грозную и вроде бы сверхпрочную государственную систему развалят внутренние усилия.
– Темницы рухнут и… И руины советской власти станут нашей античностью? Смех и грех!
– Ничего смешного и греховного! Если посмотреть на руины любой цивилизации как на артефакт…
Шанский замотал головой – сомневался в вероятности символической благотворной гибели, которая подвела бы черту под тягостной деградацией реального социализма.
– Когда началась деградация?
– Орден меченосцев устал убивать, озаботился материальными привилегиями.
– Трагедийные порывы исчерпаны, перебрали трагедий на пару веков вперёд, вступаем в фарсовый период истории.
– Ещё не вступили? Как они, Брежнев с Сусловым, сегодня взасос… а потом по бумажке… и бурные аплодисменты перешли в овацию.
– Страстный поцелуй дряхлеющих членов. И никакой цензуры, порнография транслируется на всю страну.
– Генеральная репетиция фарса, успешная.
– Скучный фарс, доведённый до автоматизма, – год за годом репетируют, неужто у истории фантазия исчерпалась?
– Привыкли к маразматическому церемониалу и трескотне.
– Что б они сдохли! Выпьем!
– Не сдохнут, скоро пышно юбилей справят.
– Дворцовую бы скорей домостили, не пройти… всё перегорожено…
– Ну-у-у, допустим, перецелуются члены Политбюро, наслушаются своих речей, всласть насмотрятся друг на друга, допустим, панцирь ли, обруч лопнут в конце концов, каркас и внутренние скрепы обрушатся, но мы-то, православные скифы, куда после однопартийной империи денемся? Азиатам демократия не по нутру и не по нраву.
– Индия, Япония… А Гонконг?
– Сравнил! У нас не один народ, а два, воспитанных латентной гражданской войной: сами на себя стучат, сами себя сажают, конвоируют, убивают… только в страданиях оба народа объединяются – страдают вместе себе на радость, возгоняют духовность.
– Прославление маленького человека обернулось бедой, из прославления униженных-оскорблённых вырос культ черни.
Гошка пытался возразить.
– Латентная гражданская война, – опередил Бызов, – благотворной гибелью не грозит, напротив, поддерживает гнусный статус-кво собственной органичностью. Какие там информационные технологии! Необходимо страшное позорное национальное поражение, чтобы спесь сбить, раскурочить идолов… разве не вдохновляют рецепты, прописанные Германии, той же Японии…
– Столько несчастий выпало… Антошка, как можешь?
– Историю сантиментами не разжалобишь.
– Люди, люди, у которых есть сердце, творят историю.
– Знаешь, что страшней бессердечия? Размягчение мозгов!
– Но как, как вне человеколюбия…
– Ха-ха-ха, забыл, кто сверхтрепетно людей любит? Людоеды!
– Опять дожидаться светлого будущего, а пока… Чему верить?
– Поверим, что несчастья на века вперёд исчерпались, переигровка исторических трагедий лишь обернётся фарсом; поверим и, даст бог, проверим.
– Как язык поворачивается? А гуманная этика… – Гошка пыхтел, не находил слов, – ты… ты сам-то веришь в то, что сказал?
– Отбрось, мой Прометей, сомнения! Искушали политику просветлённой этикой, навязывали политикам моральные, в духе Достоевского, максимы, от идеалистического максимализма и сорвались в кровавую пропасть. Достойная политика – это прагматика в рамках юридических норм!
– Юридические нормы! Германия, Япония… да там юридические нормы оккупационная администрация диктовала! А денацификация, а…
– Всё не для нас, не для нас, вот уж действительно хромые истины, – Головчинер подлил себе водки, зачем-то понюхал рюмку, – во-первых, для воздействия информационных технологий нужны независимые каналы связи… откуда они возьмутся? Во-вторых, мы подавлены прошлым, повсюду община, повсюду колхоз. Как, не нейтрализовав социальные консерванты, разлепить покорную массу на деятельных индивидов? Как изволите преобразовывать общинное мышление, с его фальшью, слепой доверчивостью, воспеванием силы и мнимой справедливости, склонностью к внешнему подражательству? Модернизация потребует изменения основ.
– Основы немецкой или японской культуры от разрыва с тоталитаризмом не изменились!
– Между прочим, хребет общины, так мешавшей Столыпину, сломал Сталин индустриализацией, урбанизацией, всеобщим средним образованием… и это при том, что ошмётки общины согнал в колхозы.
– Кто, кто сломал?!
– Сталин Иосиф Виссарионович! Не слыхали? Славный генералиссимус, усатый, в кителе.
– Любил детей, – пискнули Милка с Таточкой.
– Мудро командовал на скотном дворе.
– Уже прочёл?
– Люся Левина снабдила копией, еле различал буковки.
– Метафора скотного двора не точна, она иерархична, тогда как особенность родимого социума в тотальной однородности, остающейся таковой при всех обкомах и потешных культах генеральных секретарей… этакое однородное поголовье, хотя и расколотое необратимо надвое.
– Бинарный свинарник, – Головчинер то ли съязвил, то ли процитировал чью-то авторитетную остроту.
Гошку Забеля, беднягу, душило негодование.
– Тебе, благородная душа, больно за нас, грязных, бесправных свинок? – Милка ласково прижалась к Гошкиному плечу.
– Обижаете, обижаете, Даниил Бенедиктович! А бараны? А крупный рогатый скот, чьё поголовье неуклонно…
– Так сами же про тотальную однородность…
– В том-то и фокус! Однородность социальная, не видовая…
– Что в лоб, что по лбу!