Особенности американского мышления. Закат физики в западной цивилизации

Философия искусства без хлеба

Рассмотрение вопроса о ценности философии здесь уместно, потому что философские основы естествознания или даже соответствующий образ мышления так и не нашли проявления на физических факультетах в США. Надо сказать, что даже европейская физическая традиция не рассматривала себя как продолжение каких-либо школ мысли, создавших больше путаницы в языке, чем в знаниях. Эйнштейн даже однажды назвал труды Карла Ясперса «бредом пьяницы»[7 - Вайсхедель (1975), p.266.].

Просто посмотрите на современных философов, на Шеллинга, Гегеля… и им подобных, разве у вас не встают дыбом волосы от таких определений?

    Карл Фридрих Гаусс

Философия пришла к европейцам как их собственная потребность в размышлениях. Они считали себя натурфилософами в том смысле, что их волновали вопросы пространства, времени и материи, и они хотели понять элементарные законы природы, управляющие этими явлениями. К этой традиции, безусловно, относятся Гете или Кант, которые также считали себя естествоиспытателями, а также Рене Декарт или английские натурфилософы Джордж Беркли и Джон Мичелл.

В Америке важна была не натурфилософская истина, а то, как все работает. Таким образом, по сей день философия так и не обрела особого статуса в американской культуре. Об этом не в последнюю очередь свидетельствуют американские президенты, которые даже заигрывали со своей антиинтеллектуальностью (Рейган, Буш-младший и Трамп). Представьте, какой эффект произвело бы на их сторонников цитирование ими философа во время избирательной кампании.

Лучший философ – Иисус Христос.

    Джордж Буш

Все это ни в коем случае не означает, что американская культура не привела к большим успехам. Вот сравнение.

Дальновидность и глубина

В качестве примеров традиций мышления в Америке и Европе можно рассмотреть двух исследователей, которые считались ведущими научными умами своего континента и при этом были почти современниками. Это Бенджамин Франклин (1706—1790) и Леонгард Эйлер (1707—1783). Их жизни вряд ли могли быть более разными. Бенджамин Франклин родился в Бостоне в семье изготовителя мыла и свечей, научился печатному ремеслу и поначалу неплохо продвигался по экономической лестнице. Помимо успеха в качестве писателя, он приобрел обширные знания и планировал основать научное общество, хотя всегда ориентировался на практические проблемы, такие как животноводство, посевы, топографическая съемка местности и противопожарная защита.

Наконец в возрасте 42 лет он обратился к чисто научным темам, таким как электричество, которое тогда все еще оставалось малоизученным. Он стал всемирно известен благодаря изобретению молниеотвода, что, несомненно, имело огромное значение в те времена, когда в городах происходили разрушительные пожары. Многогранность Франклина проявилась и в его политическом мастерстве. Он занял государственную должность во время зарождающегося движения за независимость и вскоре стал народным трибуном. Наконец, он сыграл важную роль в американской войне за независимость против материнской Англии. Благодаря дипломатической миссии в Париж ему удалось добиться вступления Франции в войну на стороне отделившихся колоний, что в конечном итоге привело к признанию Соединенных Штатов Америки в Парижском мире 1783 года. Конечно, это стало возможным только потому, что он уже добился славы изобретателя в Европе.

Жизнь Леонгарда Эйлера, родившегося в Базеле в семье священника, была совсем другой. Несмотря на увлечение Леонгарда математикой, его отец хотел, чтобы он изучал теологию.

В 13 лет вундеркинд поступил в университет, а в 16 защитил диссертацию о работах Ньютона и Декарта, за которой в 19 лет последовала вторая научная работа, посвященная распространению звука. Впоследствии он двенадцать раз получал премию Парижской академии наук и стал, вероятно, самым признанным математиком XVIII века (у него было 866 научных публикаций!). Его открытия в области комплексных чисел, в анализе, теории чисел и геометрии, а также в прикладных науках, таких как механика жидкостей и твердых тел, были абсолютно новаторскими. Внешне невыразительный человек, Эйлер рассорился с королем Пруссии Фридрихом II и в конце концов принял приглашение царицы Екатерины Великой в Петербург, где занимался исследованиями до конца своей жизни.

Думающие здесь, делающие – там

Без сомнения, достижения Эйлера превосходили достижения Франклина во всех отношениях: с точки зрения гениальности, глубины и абстракции. Эйлер заложил основу для математической обработки физических процессов, которая по важности приблизилась к уравнению Шредингера в квантовой механике. Его абстрактный подход решал и практические задачи, но на более высоком уровне. Карл Фридрих Гаусс, который, как и Франклин, занимался землемерием, также углубился в этот вопрос и создал основы дифференциальной геометрии, на которые Эйнштейн позже опирался в своей общей теории относительности.

Тем не менее, если брать за мерило практическую пользу для человечества или влияние на мировую историю, можно утверждать, что Франклин был более значим, чем Эйлер. Афоризмы, дошедшие до нас от него, также свидетельствуют о потрясающей жизненной мудрости этого человека, к которой Эйлер вряд ли мог приблизиться. Все это говорит о том, что сочетание обоих способов мышления, образцами которых являются Эйлер и Франклин, открывает перед человечеством наибольший потенциал. И все же традиция глубокой философской мысли осталась неразвитой в Америке, а значит, и в современном западном мире.

Мы ничего не знаем, это первое. Поэтому мы должны быть очень смиренными, это второе. То, что мы не утверждаем, что знаем, когда не знаем, это третье. Именно такое отношение я хотел бы популяризировать. Шансы на успех невелики.

    Карл Поппер,
    австрийско-британский философ науки

Любая вещь должна работать

Неудивительно, что оценка образования в молодом государстве с большим количеством иммигрантов развивалась совсем иначе, чем в Европе. Люди были отзывчивы и готовы к сотрудничеству, но новоприбывшие, хотя и были способными и квалифицированными, сначала должны были обеспечить себе существование. Вполне естественно, что приобретение знаний и образование было ориентировано в основном на это. Для жителя Нового Света было немыслимо, чтобы кто-то вроде Иммануила Канта в Кенигсберге годами размышлял над априорными и апостериорными открытиями, никогда не покидая родного города. На философию просто не было времени. В Европе некоторые люди могли позволить себе роскошь размышлять о Боге и мире только потому, что поколениями жили в безопасных условиях. Французский аристократ Луи Виктор де Бройль, например, таким образом смог осуществить глубокий подход к объединению выводов Эйнштейна о квантах и относительности[8 - Ср. гл. 5.] и в процессе открыл волновую природу материи. Он не рассчитывал на то, что это принесет немедленную пользу, хотя это вполне повлияло на наше мировоззрение (и многочисленные изобретения) так, как немногие другие открытия.

Америка не признает никакой аристократии, кроме аристократии труда.

    Калвин Кулидж

Но многие, в действительности большинство, не имели таких возможностей и, соответственно, искали свой шанс в Америке. С 1820 по 1920 год население США выросло с 10 до 106 миллионов человек, из которых около 36 миллионов были иммигрантами из Европы[9 - Dirk Hoerder/Diethelm Knauf [eds.] Aufbruch in die Fremde: Europ?ische Auswanderung nach ?bersee (Отправляясь в чужие края: европейская эмиграция за рубеж, Temmen 1992), p.27.]. К началу позапрошлого века до 15 процентов населения страны составляли лица иностранного происхождения. Вместе с теми, кто прибыл несколькими поколениями ранее, эти иммигранты определили американскую культуру. Очевидно, что эти иммигранты значительно отличались от европейцев по своим ценностям, образованию и жизненным целям. Вряд ли кто-то из них был богат, многие были совершенно нищими, но они принесли с собой способность трудиться, чтобы подняться в экономическом плане, что и обеспечило необычайное процветание страны спустя несколько поколений.

Новый мир пленил меня почти с первого дня. Свободная, беззаботная деятельность молодых людей, их непринужденное гостеприимство и услужливость, веселый оптимизм, который исходил от них, – все это пробудило во мне чувство, будто с моих плеч сняли бремя[10 - Гейзенберг (1969), с. 115.].

    Вернер Гейзенберг, 1929 год

Те, кто сжигает мосты

Это было выкорчеванное поколение, которое сознательно отказалось от традиций своих предков и оставило позади безопасную почву. Внутренние конфликты, которые влекло за собой такое решение, показаны, например, в сцене из фильма «Комедийные гармонисты», в которой перед участником ансамбля встает вопрос о том, чтобы оставить свою мать одну в Берлине. Даже без моральных обязательств эмиграция была шагом, который говорил о силе характера. Это были люди, которые смотрели в будущее, но могли быть и безрассудными в прямом смысле слова. Именно молодые, сильные и смелые эмигрировали в Америку, и именно на этих качествах основывался дальнейший подъем этой мировой державы. Всегда самокритичный Марк Твен выразил это в одной фразе: «Все, что вам нужно для жизни, – это невежество и уверенность в себе, тогда успех обеспечен».

Центральным мотивом эмиграции было стремление к свободе. Это означало независимость от всех институтов. Строгие религии в Европе разделились на множество церквей. Тем не менее самовосприятие и мировоззрение часто определялись пуританским кальвинизмом, который стал доминирующим религиозным течением в Новом Свете после высадки корабля «Мэйфлауэр» у берегов Бостона в 1620 году. Идея отцов-пилигримов о том, что они особенные благодаря прямому контакту с Творцом, заложила основу американской исключительности, которая существует и по сей день[11 - Ср. Сеймур Мартин Липсет: Американская исключительность (Нью-Йорк 1996).], о чем говорит выражение God’s own Country. Таким образом, собственная, новая национальность смогла вновь состыковаться с религией, что можно наблюдать и сегодня. Некоторые религиозно-политические проявления были бы немыслимы в современной светской Европе.

Боже, благослови Америку

Неудивительно, что этот религиозный отпечаток впоследствии превратился в оптимизм, который характеризует психическое состояние общества. Он нашел свое отражение в научной психологии. Не зря такие бестселлеры, как «Сила позитивного мышления» Нормана Винсента Пила и «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги, положили начало традиции «сделай это сам», «ты сможешь», «поверь в себя» – руководств, которые и по сей день призваны продвигать американскую мечту об индивидуальном прогрессе. Насколько это соответствует реальности – другой вопрос.

Мы, американцы, с жадностью поглощаем любой текст, который пытается открыть нам секрет жизненного успеха.

    Биограф Франклина

В соответствии с этим поведенческая психология, которая часто основывается на эмпирических исследованиях, пережила бум в послевоенной Америке, в то время как глубинная психология, восходящая к Зигмунду Фрейду, нередко игнорировалась как пережиток философских размышлений. Однако несомненно, что Фрейд был не только первопроходцем со своими открытиями, касающимися влияния психических процессов на сновидения и поведение. Любое интеллектуально удовлетворительное исследование психологических явлений не может обойтись без его выводов.

Но, как это часто бывает в Америке, в центре внимания было не теоретическое понимание, а практическая польза. Даже успешные психоаналитики признают, что понимание корреляций не приводит автоматически к терапевтическому успеху, в то время как «поверхностные» поведенческие терапии часто приносят пациентам удивительные улучшения. Следует также отметить, что в Европе с Фрейдом, Юнгом и Адлером доминировала индивидуальная психология, которая с ее историями болезни, естественно, имела слабые стороны с точки зрения сопоставимости, воспроизводимости и статистической методологии.

И наоборот, экспериментальная психология в послевоенный период дала сенсационные результаты, – такие как исследования Стэнли Милгрэма о вере в авторитет или Соломона Эша о конформизме, даже если их содержание уже было частично предвосхищено в работе Гюстава Ле Бона «Психология масс», опубликованной в 1895 году. Европейский фокус на проблемах отдельного человека постепенно сменился более практичным применением психологии для руководства[12 - Как отмечает один из пионеров психологии Курт Левин, произошла смена темы с индивидуальной психологии на лидерство и управление группами, а также общение. Американские философы 20-го века также уделяли внимание коммуникации и семиотике.], влияния и при необходимости манипулирования группами[13 - При этом Германия, конечно, с истерией, организованной нацистами, несомненно, дала повод для изучения феномена групповой и массовой психологии.].

Как ни странно, большую роль в этом сыграл племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс. Его родители эмигрировали в Нью-Йорк в 1892 году, а он сам считается одним из основателей связей с общественностью (в то время эта деятельность существовала еще под более честным названием – «пропаганда»). Среди прочего, он консультировал президента Вильсона по вопросам пропаганды вступления в войну в 1917 году и не оставил сомнений в своих мотивах:

«Если мы поймем механизм и мотивы группового мышления, то сможем контролировать и направлять массы, без их ведома, по нашей воле».

Вот тоже его заявление:

«Преднамеренное и разумное манипулирование организованными привычками и мнениями масс – важный элемент демократического общества»[14 - Книги Липпманна (2018) и Чомски (1995) в этом отношении весьма поучительны.].

Каждый, кто восхваляет достоинства западных демократий, должен был хотя бы слышать о Бернейсе. Механизмы формирования коллективного мнения, безусловно, играют важную роль в науке. В любом случае европейская традиция все еще в большей степени формировалась отдельными людьми, в то время как наука как массовое явление появилась только в Америке. И это должно было привести к большим изменениям.

Полустрогая нация

Докопаться до сути вещей часто не принесет вам сиюминутной выгоды, а человек, умело и хитро ориентированный на успех, часто опережает в плане жизненных целей задумчивого мыслителя, чья симфония мыслей остается незавершенной. Но в долгосрочной перспективе для американского общества пагубно то, что образование и знания всегда рассматривались как вспомогательные средства для достижения успеха, но не как самостоятельная ценность. Если рассматривать физические способности как метафору силы нации, то Европа, вероятно, была похожа на начинающего пенсионера. Америка, с другой стороны, была энергичным юношей, которому, однако, не хватает мудрости. При этом молодой человек как-то некрасиво постарел…

Процесс взросления есть не что иное, как индивидуальный процесс цивилизации[15 - Элиас (1939), с. LXXIV (сокращенно).].

    Норберт Элиас

С молодостью связано и предпочтение веселья, на которое должно ориентироваться образование. Этот элемент также необходим в хороших научных программах, которые ни в коем случае не направлены только на развлечение. Физика – это веселье, по-видимому, самый большой комплимент, который сегодня можно сделать естественной науке. Бесспорно, веселье может пробудить любопытство. Но более глубокое проникновение требует большего, и истинное удовлетворение приходит только тогда, когда человек вскрыл корни проблемы.

Философские, можно сказать европейские, корни их науки пользуются низким уважением среди физиков в Америке, хотя вся физика, обогащенная эмпирическим методом, в конечном итоге является успешным субпредприятием философии. Соответственно, Эйнштейн, Бор или Шредингер всегда видели себя в натурфилософской традиции, в отличие от всегда практически ориентированных исследователей в Америке. Просто каждая развитая культура также оценивает себя по способности к абстрактному мышлению, выраженному в философии, логике и математике. В Америке до конца XIX века этого почти не было. Несомненно, это продолжает сказываться в своих последствиях и по сей день.

2. Наука – это не война: Где власть вредит знаниям

Культура служит гуманному сосуществованию, а война – наоборот.