Книги лжепророков

Клерк, казалось, не обращал никакого внимания на стенания своего собеседника.

– Далее. Приблизительно к началу июля вы должны будете обеспечить появление в районе станции Ялама съемочной группы любого федерального телеканала – лучше, конечно, из числа более-менее уважаемых и смотрибельных. Деньги на это я тоже выделю, отдельно. И прекратите ваши идиотские стенания! Вы на меня работаете, и я плачу вам немаленькую зарплату, милейший Вениамин Аркадьевич! – И клерк с нешуточным раздражением взглянул на денди. Тот мгновенно изобразил на лице покаянное внимание.

– Так-то лучше. – Проворчал клерк. А затем продолжил: – Так вот, нам надо, чтобы десятого – одиннадцатого июля в районе погранперехода Тагиркент-Казмаляр – Ханоба находилось как минимум трое, не считая вас, представителей периодической печати – разумеется, центральной – и хотя бы одна съемочная группа телевидения. А лучше две. Вам задача ясна?

Денди кивнул головой, а затем, виновато улыбнувшись, спросил:

– А сколько денег вы намерены вложить в этот проект?

Клерк впервые за время беседы едва заметно улыбнулся.

– Достаточно. За каждого корреспондента, в указанное время предоставленного вами в указанном месте – я заплачу лично вам десять тысяч долларов, плюс десять тысяч – этому корреспонденту. За съемочную группу телевидения я выдам вам пятьдесят тысяч – из которых не смейте брать более десяти! О готовности сообщите из Яламы или Дербента восьмого. И вот еще…

Денди опять изобразил почтительное внимание.

– У вас есть выход… посредством вашей сексуальной … хм… странности – на некоторых влиятельных людей из «Лукойла». Так?

Вениамин Аркадьевич надменно взглянул на своего собеседника.

– Положим, это вас не касается!

– Ещё как касается, милейший Вениамин Аркадьевич! Нам бы хотелось, чтобы ваш друг – один из руководителей известного вам телеканала, имеющего прямое отношение к медиа-империи уважаемого господина Алекперова – в это же время находился бы в Азербайджане, вместе с вами. Например, ему могли бы быть интересны планы азербайджанской государственной компании и компании АМОКО относительно использования месторождения «Шахдениз» – там в это время как раз будет решаться вопрос о транспортировке газа с этого месторождения в Турцию. Так вот, если известный вам деятель с известного вам канала вдруг в указанный срок тоже окажется вместе с вами на погранпереходе Ханоба – вы получите премию в размере двадцати тысяч долларов. Вам всё ясно?

Денди склонил голову.

Клерк похлопал его по плечу.

– Любезнейший Вениамин Аркадьевич, вы даже не представляете, какую звезду медиа-рынка я из вас сделаю утром двенадцатого июля! Вы дадите такой репортаж, который вам никогда и не снился! Это будет такая информационная бомба, по сравнению с которой убийство Кеннеди – лишь жалкий спектакль школьников младших классов! Я вам по-хорошему завидую – ваше имя в этот день узнает весь мир, вы сообщите человечеству новость, которая изменит весь миропорядок на ближайшие двадцать лет – как минимум! Не надо, не благодарите меня – это всего лишь моя работа.… Пойдемте, я во-о-он на той лавочке выдам вам аванс…

* * *

События последних двух суток изрядно озадачили Одиссея. Хотя бы кто-нибудь что-нибудь ему объяснил! Нет, как назло, адвокат строил из себя Джеймса Бонда – недомолвки, многозначительные умолчания… Блин, этого Лайоша Домбаи самого бы загнать за краты и посмотреть, что бы он стал делать в такой ситуации!

Сначала этот бывший офицер связи, придя на внеплановое свидание (под предлогом подачи очередной аппеляции; вообще-то обычно Лаци просто передавал ему через канцелярию очередную передачку вкупе с разными полезными мелочами типа мыла или бритвенных лезвий – а тут такой коленкор!), незаметно сунул ему в руку какой-то пакетик, и, сделав страшно таинственное лицо, сказал:

– Принимай эти капсулы каждые три часа. Перед выходом из адвокатской комнаты проглоти первую, и в течение получаса пожалуйся на острые боли в желудке. Ты сможешь сымитировать жуткую резь в животе, со слезами на глазах?

Блин, Лаци его что, за Майкла Дугласа держит? Хотя…

– Попробую.

– Отлично. Я позвоню заместителю начальника тюрьмы, сообщу, что ты на свидании жаловался на проблемы с желудком – и спрошу, как твоё здоровье. Я адвокат – то бишь, ссориться со мной не в их интересах. Тебя отправят в санитарный блок, там на все вопросы врача – или фельдшера, кто там окажется – ты будешь отвечать, что у тебя бешеная боль в животе. Слёзы обязательны! Тебя отправят на обследование, которое покажет потемнение в области желудка; по внешним признакам оно будет сходно с прободной язвой. Тебя попросят поднатужиться и выдать для анализа немного того субстрата, что именуется калом. Постарайся выполнить эту просьбу, но в полученный анализ в туалете выдави пару капелек крови – для чего проколи палец. Сможешь?

Одиссей молча кивнул согласно.

Лайош удовлетворенно качнул головой:

– Специального доктора здесь нет, вызовут из города. Это займет часа три-четыре. Изыщи за время ожидания момент, чтобы проглотить очередную капсулу! Городской врач определит примерно то же, что и местный – но, ввиду того, что пятно, скорее всего, сместиться – ведь шарик будет новым – они проведут консилиум и придут к выводу, что случай сложный и что тебя надо отправить в Будапешт. Скорее всего, завтра к вечеру ты окажешься в тюремной больнице на улице Йожеф Атилла.

Одиссей опять кивнул. Хотя, что он в этой больнице не видел? Ладно, господину Домбаи виднее…

Лайош продолжил:

– Завтра же вечером или послезавтра утром тебя навестит Янош Фекете. Ты поступаешь под его руководство, и что делать дальше – он тебе расскажет. Ну, все, глотай капсулу.… Да не бойся, это просто желатин со специальным наполнителем! Абсолютно безопасен!

Одиссей, достав из пакетика круглый шарик, не без труда (воды великий конспиратор и почётный Джеймс Бонд венгерского королевства, блин, не догадался принести с собой!) проглотил его.

Лайош удовлетворенно кивнул, а затем, похлопав его по плечу, сказал со странным выражением лица:

– Удачной охоты!

Одиссей вопросительно глянул на своего адвоката. О чём это он? Или…

– Я что ж, сюда уже больше не вернусь?

Лайош таинственно улыбнулся, но ничего не ответил – лишь на прощание крепко пожал ему руку.

В общем, дальше всё произошло почти так, как расписал бывший офицер связи – за исключением маленького нюанса: в Будапешт его было решено отправить в этот же день – гастроэнтеролог, вызванный из города, авторитетно заявил, что данная прободная язва – результат коварной венгерской острой пиши, и у арестанта есть шанс не выйти живым из-за решетки, если тюремное начальство будет медлить. Или он впрямь был такой немыслимый гуманист и мать Тереза в штанах, или тут сыграли роль пиастры Лайоша Домбаи – сие осталось для Одиссея покрытым мраком неизвестности.

В Будапешт он был отправлен на тюремном микроавтобусе в компании двух добродушных охранников, не считая шофёра; надо сказать, сторожа ему попались заботливые. Ребята время от времени интересовались его самочувствием, на заправках покупали запотевшую, прямо из холодильника, минеральную воду без газа и старательно ею его поили – в общем, всячески демонстрировали заботу о тяжело больном преступнике. Правда, иногда Одиссей улавливал во взглядах, которыми между собой обменивались вертухаи, неявно выраженное сочувствие к человеку, очень скоро предстанущему перед апостолом Петром, и пару раз поймал явно соболезнующее выражение лица шофёра – но это говорило лишь о мастерстве тюремного врача в области рекламы.

Когда охранники сдали его в Будапеште коллегам – в их прощальных взглядах Одиссей явно увидел неверие в то, что когда-нибудь они еще встретят его в мире живых. Ну что ж, как говорится, дай-то Бог!

Корпус, куда поместили Одиссея, приготовил ему сюрприз – и ещё какой сюрприз! Окна третьего этажа, в каком располагалось желудочно-кишечное отделение, бесконечно радовали глаз отсутствием решеток. Вот в этот момент Одиссей задумался основательно. Хм.… А, пожалуй, похоже, эти ребятки что-то приготовили всерьез! Ладно, подождём Яноша – может, он все разложит по полочкам.

Лайош не объяснил, как ему себя вести в столичном тюремном госпитале – посему Одиссей решил продолжать корчить из себя смертельно больного: стонал, хватался за живот, в общем – старательно демонстрировал полное отсутствие шансов на поправку.

Впрочем, ни на кого из здешнего персонала он впечатления этими своими вздохами и ужимками не произвел – его разместили в угловой комнатушке на четыре персоны (заняты были только две кровати, причем их хозяев в обозримой перспективе не наблюдалось; скорее всего, болящие его сокамерники были на процедурах), вкололи успокаивающее – и оставили наедине со своими мыслями. Столичных медиков мудрено было удивить видом умирающего от язвы – тут, по ходу, и не такое видывали.

Хм, однако… Решеток на окнах его палаты, опять-таки, не было, и за стеклом можно было совершенно беспрепятственно видеть тихую будапештскую улочку, засаженную столетними каштанами, которую от Одиссея ограждали лишь два стекла оконного переплёта. Хотя откуда столетними? Им тут от силы лет пятьдесят-шестьдесят, не больше; зимой сорок пятого здесь такие бои шли – ого-го! Тогда ни русским, штурмующим Будапешт, ни немцам и мадьярам, его защищавшим – было не до сохранения экологии венгерской столицы; тем более не до сбереженья деревьев было миллионному мирному населению, попавшему под раздачу с обеих сторон, как кур в ощип, и три месяца не имевшему ни еды, ни топлива для обогрева своих жилищ. Так что вряд ли эти каштаны тут с довоенных времен. Что, впрочем, нисколько не умаляло тихой красоты этой улочки, – которая ему понравилась сразу и без остатка. Эх, погулять бы под этими каштанами с Герди!

В этот момент Одиссей почувствовал тупую ноющую боль в груди; пожалуй, зря он так усердствовал со стонами и хрипами, забыл, что у него три хотя и заживших, но всё ж таки пулевых.… Пожалуй, стоит позвать медсестру.

Но вместо медсестры на его хриплый зов явился охранник – который, скорее всего, тут, возле торцевого окошка коридора, и устроил себе временное место дислокации. Вступать с ним в медицинские разговоры Одиссей не стал, решив, что боль помалу и сама уляжется – и здорово ошибся; ночь ему пришлось проваляться без сна, слушая жизнерадостный храп вернувшихся с процедур сокамерников, и постоянно прислушиваясь к неприятным хрипам в лёгких. Вот чёрт! Говорила ж ему бабушка – не гневи Бога! Никогда не прикидывайся больным – потому как тогда боль, настоящая, подлинная – тебя сама найдёт. Жаль, что бабушка господина адвоката Домбаи такого ему в детстве не рассказывала…

В общем, к утру, когда за ним прибыла парочка дюжих санитаров, чтобы вести на обследование – вид у него и впрямь был, как у умирающего; можно было специально и не стараться. Едва-едва успел он перед отправкой на свою персональную Голгофу проглотить магическую капсулу Лайоша Домбаи – как тут же его под руки поволокли в смотровую; причем здешние санитары того местечкового пиетета к безнадежно больному, стоящему на краю разверстой могилы, каковой продемонстрировали провинциальные сегедские полицаи – отнюдь не испытывали; Одиссей решил, что нравы и обычаи здесь, скорее, напоминали тюремную больницу Австро-Венгерской империи, в каковой бравого солдата Швейка излечивали от ревматизма – то бишь, каждый больной априори считался симулянтом, и дело чести врачей было – его в этом постыдном симулировании уличить.

Последующие три часа запомнились Одиссею как непрерывная череда просвечиваний, прослушиваний, глубокомысленных замечаний по-латыни, по-венгерски и по-русски (когда больного спрашивали о симптоматике), выпиской целой груды каких-то бумажек – и, в заключение, разговором тет-а-тет с желудочным обер-профессором, который был тут за главного, и замечания которого все остальные люди в белых халатах (хотя вернее было бы сказать «в салатовых» – но из песни, как говорится, слова не выкинешь; раз положено в каноническом творении советских композиторов врачам быть в белом – стало быть, в белом) воспринимали примерно как первые христиане – откровения Иоанна Богослова.

Обер-профессор был краток – или из-за нехватки времени, или из-за нежелания демонстрировать свою слабость в русском языке; но в целом Одиссей остался речью эскулапа доволен (хотя и несколько озадачен; это что ж, и здесь имеет место быть работа шелестящих бумажек – или герр Обер-профессор до такой степени слеп и бездарен? Дилемма, однако…). Ибо сказал тот дословно следующее:

– У вас тяжелая и сложная форма прободной язвы; мы вас будет в течение ближайшие три недели лечить и вылечим. Может бить, сделаем операция; может бить, терапия будет достаточно. Это будет ясно завтра. Но вы обязан во всем следовать рекомендации лечащий врач. Никакого острого, никакого алкоголь, курить – нет. После обед вас навестит переводчик, вы ему сообщите сведения о своих прежние болезни. Так?

Одиссей в ответ молча кивнул.

– Jo! Mielobbi gyogyulast![1 - Хорошо! Скорейшего выздоровления!] – бросил желудочный Обер-профессор, пожал ему руку и быстро свинтил по коридору, сопровождаемый сворой здешних медиков. Ну что ж, будем надеяться, что выздоровление действительно наступит в ближайшее время.… Где ж Янош Фекете? Что он задумал?

* * *