Парашюты над Вислой

Сержант Костенко, по праву самого старого бойца группы, спросил осторожно:

– Товарищ капитан, куда?

Савушкин усмехнулся.

– Сейчас – на склад, будем получать амуницию, снаряжение и сухпайки. Потом – на аэродром, до вылета ещё поспать успеем. Ну а в восемь часов приедет Баранов, проверит готовность, подымет боевой дух командирским словом – и на запад! Всё, отставить разговоры, шагом марш во двор! Костенко, проследи, чтобы не забыли ранцы, сухарные сумки, футляры для противогазов, подсумки к автоматам и Некрасову, плащ-палатки, прочую мелочь… ну да ты в курсе. Мы должны быть схожи с немцами в любой мелочи!

Костенко кивнул.

– Все будет в лучшем виде! Будэмо липш за нимцев!

Около часа у группы ушло на выбор и подгонку обмундирования и снаряжения, упаковку оружия и боеприпасов, продуктов и рации в грузовые мешки, и ещё час – укладка парашютов. Успели бы и за полчаса, но инструктировала разведчиков сержант Тобольцева, в просторечии – Сонечка, специалист парашютной службы – так что торопится было ну никак невозможно! Не то, чтобы все откровенно пялились на её аппетитные формы – но нескромные взгляды нет-нет, да и бросали, тем более – было на что. Сонечка, конечно, всё понимала, как понимала и то, что ребятам вечером улетать за линию фронта – поэтому была решительно снисходительна к их молчаливому восхищению её фигурой, а лейтенанта Котёночкина, глядящего на неё с юношеским восторгом пополам со смущением – нет-нет, да и подбадривала кокетливой улыбкой. С грехом пополам всё же парашюты были уложены, группа загрузила имущество в полуторку управления – и к семи часам они уже были на аэродроме.

Быховский аэродром строили ещё при царе, до войны тут базировалась авиация Западного особого военного округа, потом его использовали немцы, а с начала июля с него летали на добивание отступающих дивизий группы армий «Центр» бомбардировщики пятого авиакорпуса. Три дня назад полки корпуса перелетели на аэродромы под Минском, и рулежные дорожки и взлётки аэродрома враз опустели – вместо непрерывно взлетающих, садящихся, рулящих и гудящих, как скопище огромных шмелей, «пешек» в капонирах одиноко скучала полудюжина транспортных «дугласов», да на стоянке скучилось звено По-2, исполняющих обязанности связных самолётов.

«Дуглас» управления укрылся в самом дальнем капонире, подальше от любопытных глаз – и на то была причина.

Группа выгрузилась у самолёта, и капитан Савушкин, критически оглядев своё войско – скомандовал:

– Переодеваемся!

Бойцы, не спеша, скинули с себя гимнастёрки, пилотки и галифе, и, оставшись в исподнем – развернули брезент с грудой серой униформы.

Савушкин достаточно придирчиво оглядел свой мундир гауптмана, выбрал фуражку – и тоже принялся переодеваться. Бриджи пришлись впору, а вот мундир оказался излишне просторным – и капитан, накинув его, почесал затылок.

– Костенко, глянь, вроде великоват? Когда мерял – был вроде как раз, а сейчас болтается, как на корове седло…

– Та ничого страшного, товарищ капитан, мы ж по легенде драпаем неделю, могли и схуднеть!

– Логично. Ладно, главное – чтобы сапоги пришлись впору.

По летнему времени Савушкин носил лёгкие брезентовые сапожки, выкроенные Сазоновым из трофейного танкового чехла – после такой обувки немецкие офицерские хромовые сапоги с жёстким голенищем попервоначалу показались ему более инструментом пытки, нежели обувью. «Ладно, привыкну.» – решил капитан, и, вправив в ремень кобуру с «парабеллумом», на немецкий манер, слева от пряжки – прошёлся в своей новой ипостаси вдоль самолёта. Несколько раз подпрыгнув, присев и проделав парочку простейших упражнений – пришёл к выводу, что форма вполне годная. Теперь главное – не высовываться из капонира…

Группа тоже переоделась. Кителя и бриджи у всех оказались ношеные, но целые и чистые, кепи и пилотки – достаточно выцветшие, чтобы не вызывать подозрений, но вполне годные для строя, сапоги у Костенко, Строганова и Некрасова – хоть и поношенные, но не прохудившиеся, из добротной юфти, Котёночку же достались шевровые ботинки с высокой шнуровкой – на его ногу тридцать девятого размера немецких сапог у Метельского не нашлось. Наверх кителя Котёночкин накинул «пантерку» – куртку камуфляжной окраски, в какой у немцев щеголяла мотопехота танковых и моторизованных дивизий вермахта и особенно СС, «панцер-гренадёры». Савушкин хмыкнул, но ничего на это не сказал – как-никак, они теперь бойцы авиаполевых частей Люфтваффе, а как говорил капитану один знакомый пилот в полку офицерского резерва – там, где начинается авиация, кончается порядок. Что у нас, что у немцев…

– Строганов, ты рацию освоил?

Радист, быстрее всех переодевшийся и теперь внимательно изучающий таблицу частот – поднял голову и кивнул.

– Так точно, товарищ капитан, майор всё объяснил и инструкцию на русском языке дал. Но там всё и так понятно, и удобнее, чем наш «Север». Хоть «Север» и хорош, ничего не скажу…

– Понял. Ладно, изучай свой талмуд, ты у нас завсегда – главный человек… Некрасов!

– Я, товарищ капитан! – Савушкин оторвал снайпера группы от увлекательной борьбы с ремнем его СВТ, решительно не желающим укорачиваться в предвидении грядущего прыжка с небес на землю.

– Патроны на твою «Свету» мы не получали. У тебя с прошлого выхода много осталось?

Некрасов скупо бросил:

– Сорок. Хватит…

– «Парабеллум» берешь или «вальтер»?

Некрасов пожал плечами.

– Да какая разница? Оба – пукалки никчемные, разве что для застрелиться… «Вальтер». Он полегче.

Савушкин кивнул. Сорок патронов – конечно, курам на смех, но специфика их работы в том, что, ежели придется Некрасову вести беглый огонь – то и четыреста патронов им не помогут. Если разведгруппа втянулась в огневой бой – значит, она раскрыта, а в тылу противника это с гарантией в девяносто девять процентов означает – всё, капут, спускай занавес и туши свечи… Оружие разведчика – глаза и уши, ну и рация, конечно. Всякое огнестрельное железо – это так, внешний антураж…

– Костенко!

Старшина группы, стоявший перед мучительным выбором головного убора – кепи, фуражка или пилотка – обернулся к командиру.

– Вже тридцать пьять рокив Костенко… Я, товарищ капитан!

– Из своего имущества ты что погрузил?

Сержант пожал плечами.

– Та ничого такого… Всё по накладным. Десяток взрывателей да столько ж толовых шашек, три метра бикфордова шнура. Как я розумию, на всякий случай… Мало ли шо. Мы ж туда не взрывать шось летим, товарищ капитан?

Савушкин отрицательно покачал головой.

– Наблюдать. Но просто мало ли что, вдруг подвернется шось подходящее – шоб було, чем взорвать…

– Будэ. Товарищ капитан, нам Метельский заместо тушёнки американского колбасного фарша загрузил, шеесят банок. Вы его пробовали, вин сьедобны?

Капитан кивнул.

– Вполне. Я его в госпитале, в Красногорске, в прошлом году попробовал. Ничего, вполне годная пища. Только цвет…

Костенко насторожился.

– А шо – цвет?

– Да розовый, как… Даже не знаю, с чем сравнить. Сам побачишь!

Костенко облегченно вздохнул.

– Розовый – не чёрный. Помните, как под Смолевичами горелую пшеницу жрали, две недели назад?

– Ну так не было больше ничего, нам в прошлый раз тушенки на неделю выдали, а бродить по немецким тылам пришлось восемнадцать дней… Не воровать же у населения? Тем более – там и воровать было нечего… Ладно, сапоги подошли? – У Костенко был сорок пятый размер ноги, и Савушкин опасался, что у Метельского не найдется подходящей обувки.

– Зер гут, герр гауптман! Подошли!

Капитан молча кивнул. И, обернувшись к своему заместителю, набивавшему магазин «парабеллума» – спросил вполголоса:

– Ну что, Володя, страшновато?