Дети сакморов

В трезвом же виде на ознакомление с самой распоследней и никчёмной бумаженцией он обычно тратил не менее трёх часов (секретарь Ниночка, замученная шефом девица невротического нрава, утверждала, что причиной тому является дремучая малограмотность шефа и ничего более).

Самое же страшное начиналось тогда, когда Илья Григорьевич Савойский был трезв и весел.

Приспустив галстук до третьей пуговицы и взъерошив блондинистые волосы, сидел он в широком директорской кресле, выпятив живот и слегка скособочившись, и с ироничным прищуром матёрого человекознатца смотрел на окружающих.

Кабы сидел он не в сером кожаном кресле посреди офиса, а на бочке верхом и посреди гудящей толпы оборванцев на берегу матушки-Волги или, скажем, батюшки-Дона, и кабы на голове его папаха была, лихо заломленная на затылок, то от любой загульной дружины непременно сразу же получил бы и булаву, и кафтан расписной, и полную атаманскую власть – лишь за один свой отчаянный вид.

И с видом таким легко и играючи, с шутками и прибаутками, с песнями и срамными частушками отправлял бы на виселицу и врагов, и друзей своих.

С одинаковой лёгкостью.

И тогда бы хоть понятно было, что от него ожидать.

Но сидел лихой Илья Григорьевич в роскошном офисном здании, в престижном районе, недалеко от центра Москвы. Вместо кафтана и шаровар, носил он костюм от Gucci. И галстук от Hugo Boss. И пошитые по индивидуальному заказу ботинки от замученного на африканской ферме крокодила.

И чего ожидать от весёлого циника в таком офисе и в таком наряде – было совершенно не понятно.

Понятно было только, что ничего хорошего.

Потому…

Потому и Римма Алексеевна, томная и видом жаркая (ах, какая грудь! да ещё и платье это офисное в обтяжку!) блондинка, а по совместительству – ведущий менеджер по сопровождению сделок с загородной недвижимостью, и Евфимий Панкратович со странной фамилией Чепурец, финансовый директор и единственный офисный собутыльник Ильи Григорьевича, и Костя Калымов, главарь шайки коллекторов и начальник отдела возврата кредитов, и прочие все числом в шесть человек, сидели, кресел под собой не чуя и молили офисных богов и прочих потусторонних существ о снисхождении.

Но офисные боги сегодня были немилостивы.

Илья Григорьевич веселел прямо на глазах и обычно бледные щёки его налились уж багровым, горячим соком, и как будто даже увеличились в размерах, словно распухли.

И, заслушивая доклад старшего юрисконсульта, Бенедикта Балунского, засвистел Илья Григорьевич, весьма искусно выводя мотив популярной песенки, и в такт затопал ногой.

«Всё, конец мне» подумал умница Балунский.

И оказался прав.

Оборвав неожиданно свист, спросил Савойский ласково:

– Так, стало быть, Беня, прокуратура по шести сделкам проверку провела? По всем шести?

Балунский обречённо кивнул в ответ.

– И все шесть, стало быть, признаны несоответствующими… этому… как его… закону?

– Да, – шепнул Бенедикт.

Савойский хихикнул и погрозил юрисконсульту пальцем.

– Ай, Беня, огорчаешь! Семьдесят миллионов по этим сделкам зависло. Семьдесят ведь?

Бенедикт, спешно перелистав блокнот, уточнил:

– Семьдесят миллионов пятьсот сорок шесть тысяч рублей двадцать семь копеек.

– Вот точность какая! – восхитился Савойский. – Не только семьдесят миллионов с хвостом нам прокурорские заморозили, а ещё и двадцать семь копеек. Всё посчитал, Беня? Ничего не забыл?

– Такова общая сумма сделок, – подтвердил Балунский. – С учётом того, что по двум сделкам от наших клиентов по перепродаже уже поступила предоплата…

– С учётом этого, Беня, – прервал его Савойский, – ты…

Он резко подался вперёд, животом навалившись на стол.

С кривящейся, неровной, будто пьяным маляром и неровной кистью нарисованной улыбкой, похож был теперь Савойский не на разбойничьего атамана, а на жестокого паяца, прибежавшего в офис прямиком из ярмарочного балагана с чучелами уродцев и рыбо-зверей в запылённых стеклянных банках.

Кривая ухмылка эта окончательно добила Балунского.

Он сложил ладони у груди и замотал головой из стороны в сторону, словно отслеживания быстрые движения невидимого маятника.

– …ты гадёныш…

Движения маятника ускорились, набрав лихорадочный, суматошный темп.

– …и скот, скот мясной! Безмозглый!

Маятник остановился.

– Я исправлю, – прошептал Балунский.

Топ-менеджеры дружно опустили глаза.

– Три дня, и я исправлю!

Савойский, оттолкнувшись руками от края стола, шага на три откатился, колёсиками кресла смяв ковёр.

Развернул кресло к Балунскому и поманил того ласково полусогнутым пальцем.

– Сядь-ка мне на колени, Беня!

Побледневший Бенедикт промычал что-то неразборчиво в ответ.

– Не слышу! – крикнул Илья Григорьевич. – Что ты мямлишь? Возражаешь?!

И Савойский топнул ногой.

– Возражать смеешь, скотина?! Мне?! Директору возражать!

Савойский вытянул руку, искривлёнными пальцами хватая воздух.

– Иди! Сюда! Немедленно! На колени!

Бенедикт медленно, словно двигаясь по топкой трясине, прошёл по кабинету, обходя длинный стол, подошёл к начальнику и замер.