Философия современности и межвременья. Издание 3-е, исправленное и дополненное

Выбирая этот «предмет исследований», приходится считаться с тем, что в отличие от одновременных событий, от которых можно дистанцироваться и рассматривать их позитивно, привычными методами, изучать современность возможно только изнутри нее самой, прибегая к рефлексии. Однако здесь возникает затруднение, связанное с тем, что для определения предмета в области гуманитарной науки необходимо вводить точку отсчета, позволяющую обозначить, кто именно его определяет, от этого и будет зависеть, что мы считаем современностью. А эта точка отсчета может быть только субъективной.

Для любого утверждения по поводу современности нужно ясно ее отличать от несовременности и от времени, в том числе, от одновременности. Между тем, в отечественной литературе отрефлексировано только ее понимание как жизненной проблемы, общей для современников и как игры[7 - См. напр. Капустин Б. Г. Современность как предмет политической теории. – М.: РОССПЭН, 1998; Лекторский В. А. О классической и неклассической эпистемологии. – www.intelros.ru (http://www.intelros.ru/); Тульчинский Г. Л. Постчеловеческая персонология. Новые перспективы свободы и рациональности. СПб.: Алетейя. 2002; Тульчинский Г. Л. Современность и суьъективность» – Социум и власть, 2013, №3. Эпштейн М. Н. Философия возможного: – СПб.: Алетейя, 2001.]. В целом, это, конечно, правильно, однако уже это понимание вызывает вопросы, на сегодня решенные неудовлетворительно. И в частности, методологический вопрос о том, как современность способна стать проблемой и предметом рационального познания, применима ли к ее познанию рациональность, и какая рациональность, какая методология тут возможны. Более тонко современность рассматривается в западной литературе[8 - Бауман З. Текучая современность. – СПб.: Питер, 2008. Грей Д. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. – М.: Праксис, 2003. Не говоря уж о замечательных работах Ю. Хабермаса, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делеза и М. Фуко.].

Точка отсчета фактически выступает фокусом, связывающим воедино множество событий и ситуаций, делая их современными друг другу. Но это субъективный фокус, он обусловливает столь же субъективный и интеллектуальный характер связи, современным оказывается то, что мы находим в самих себе, в качестве нашего внутреннего опыта. Т.е., теория современности является саморефлексией человека. Именно это и позволяет нам быть внутри современных нам событий, а затем и практически решать созданные как нами, так и ими проблемы и противоречия. Проще говоря, каждый из нас, людей – современник самому себе, и развитие этого тезиса дает возможность изучать современность других.

Продолжая Б. Капустина, на передний план выходит главный вопрос, если современность оценочна, если она – субъективная проблема, касающаяся всех, токакой именно субъект ее оценивает, задает ее эталон, является предметом ее познания и может быть теоретически оформлен. Без решения этого вопроса современность превращается в произвол, в многообразие невзаимосвязанных и потенциально враждебных субъектов. В этом произволе современностей много, их столько же, сколько и субъектов, и все они разнородны. По отношению друг к другу все они оказываются «несовременными», и любая из них содержит в себе особое качество, которое уместно назвать даже «постсовременностью», подчеркивая, что это не постмодерн эпохи, а внутренняя основа, доводящая до деградации и распада как эпоху, так и субъектов современности. Между тем видно, что в реальной общественной жизни современность более-менее скоординирована, это и придает обществу устойчивый характер и структуру, лишая его делезовской ризоматичности. Получается, что точкой отсчета, определяющей современность как таковую должна быть общая субъективность, но что это такое, и как она появляется в человеческом многообразии?

4

Межцивилизационная эпоха, образно называемая Межвременьем, это – эпоха перемен, стадия, какая опосредует два социальных порядка, сменяющих друг друга. При этом оно – неотъемлемая сторона современности, нечто в ней такое, что определяет ее динамизм и неопределенность. Между цивилизациями динамика выходит на передний план и становится основной характеристикой и исторического времени, и пространства, если речь идет о взаимоотношении сосуществующих цивилизаций, и самой современности[9 - Это обстоятельство позволило С. Хантингтону употреблять термин «межцивилизационность» применительно к отношениям цивилизаций. – С. Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003.].

Межвременье, это процесс формирования нового порядка общественной жизни, являющийся экзистенциальной проблемой каждого человека. Нельзя ли в этой неопределенности, тем не менее, найти что-то устойчивое и определенное, чтобы именно на него опереться? Что представляет собой эта устойчивость в хаотическом потоке перемен, каким образом она становится матрицей будущего социального состояния? Как она превращается в новые типы личности и стереотипы мышления, новые отношения и институты, новую рациональность и новую цивилизацию?

Роль концепции современности, по отношению к распространенной в нашей стране социальной философии сравнима с ролью физики микромира и с релятивистской физикой, по отношению к классической ньютоновской механике. Современность, конечно, не физична, но подобно квантовой механике, она вносит существенные коррективы в макроконцепции общественного развития, так как выводит на передний план своеобразного «наблюдателя» – живую и индивидуальную человеческую субъективность и позволяет изучать микроэкономику, микрополитику и практическое правоприменение, соединяя формальное право с присущим каждому человеку чувством справедливости. Более того, субъект как практикующий наблюдатель создает не просто картины мира, он их практически и предметно воплощает в коммуникации и институты, стабилизирующие общественную жизнь и придающие ей форму цивилизации.

Думается, эта проблематика когда-то захватила Ж. Делеза. И он, подчиняясь западноевропейской логике, постулировал свою ризому, как некий древнегреческий хаос, лишенный любых определений. Ризома оказалась пределом, до которого человеческая мысль вообще способна дойти своими силами, она и помогла Делезу сделать много удивительных наблюдений и выводов. Но хаос не может быть постулатом потому, что любой постулат противоречит идее хаоса. Постулированный хаос оборачивается воплощенным небытием как началом и концом всего, а небытие невозможно изучать, как невозможно исследовать несуществующую предметность. Ризома – абсолютная бесструктурность, а то, что не имеет формы, для рациональной мысли не существует. И в то же время Ж. Делез должен был заметить, по крайней мере, одно оформленное существование, свое собственное. Он должен был его заметить даже не по самому себе, а хотя бы наслушавшись Ж.-П. Сартра, который в одно и то же время с Ж. Делезом и в одном и том же месте настойчиво проводил мысль о человеке, как существовании, способном создавать себе форму, структуру, сущность и бытие. И вполне мог сделать вывод, что он сам, Ж. Делез и является тем, кто превращает свою жизнь и весь ее мир из зияющего хаоса древних греков в структуру, обозначенную его именем. А тогда ризома уже не постулат и не всеобъемлющее понятие, определяемое путем его интеллектуальной проработки, а только исходный пункт человеческого существования, от которого человек может двигаться к бытию.

Философия Ж. Делеза оказывается вполне правомерной, если человек живет во Вселенной, в ее вечности и бесконечности, и именно в этом состоит современность его жизни. Но тогда он уже и не совсем человек, потому что на самом деле он живет только на нашей планете, да и на ней в определенных странах, селах и городах. И поэтому он сам, его жизнь и создаваемая им культура, все-таки, имеют форму и структуру, заданную его ограниченной природой и самоограничением.

5

Межвременье, это – современность, неудовлетворенная своим состоянием и преодолевающая саму себя. Для нашей страны, где и в теории, и в практике, на протяжении ряда столетий социальная и материальная сторона общественной жизни не просто доминировала над индивидуально-человеческой, но и подавляла ее, думается, что субъективизм и индивидуализм помогают выправить этот застарелый вывих. Они так же абстрактны, как и любая другая теория. Но доказанная абстракция дополняет, а не опровергает другие доказанные абстракции. Точно так же и хорошо аргументированная индивидуалистическая концепция дополняет классическую социальную философию с ее историзмом, подключая к ней дотоле не учитываемый ею личностный и внеисторический фактор. Она позволяет увидеть общественную жизнь такой, какой она действительно является в глазах человека, обеспечивающего ее существование своим участием.

Точкой отсчета в этом тексте является субъективность, площадка и навязанные коммуникации. Она позволяет определить:

– предметность – человек современности;

– проблематику – межцивилизационная эпоха, характеризующая современность в России;

– общую методологию – ментальный портрет человека современности.

Кстати, что касается общей методологии, организующей текст этой книги, то ее придется разрабатывать. Тотальная, «перманентная» современность – новая предметная область для российской философии, да, пожалуй, и мировой тоже, несмотря на старания Делеза, Фуко и Баумана. Для каждого предмета разрабатываются свои методы, или же сильно видоизменяются существующие. В какой-то степени пригодится синергетика, но не потому, что она ныне у нас стала модной, а всего лишь потому, что применительно к гуманитарным и социальным наукам, где субъект участвует в предмете, она обещает очень своеобразный редукционизм не к прошлому, а к современности и субъективности, создающим общественную жизнь, а не пользующимся только тем, что создано предшествующими поколениями. В какой-то степени подойдет феноменология, герменевтика, только не текста или языка, а человека, экзистенциализм и другие концепции. Но их предстоит слить в особый сплав под углом новой предметности, и получить некую интегральную методологию, которая в этой книге называется «ментальным портретом современного человека», адекватным, на мой взгляд, современности, где всякий раз всё рождается заново и по-новому.

В конце концов, человек – единственная книга, которую стоит читать.

* * *

В этом исследовании только намечается подход к такой сложной теме. Отчасти оно перекликается с моими статьями из журнала «Социум и власть», и с книгами[10 - См. мои работы: Методологические проблемы современного гуманитарного познания. Учебное пособие. Электрон. издан. // М.: «Флинта», 2013. Человеческий взгляд. Избранные статьи научного журнала «Социум и власть». – Челябинск: Челябинский филиал РАНХиГС, 2013. Логика и методология науки. Современное гуманитарное познание и его перспективы. – М.: «Флинта», «Наука», 2010.], в силу обстоятельств опубликованными в виде учебных пособий[11 - Я благодарю аспирантов и студентов за их долготерпение и вдумчивое отношение к рассуждениям их преподавателя, профессоров Сибирского федерального университета Ю. В. Грицкова и Благовещенского государственного педагогического университета А. С. Чупрова, познакомившихся с черновыми вариантами этого исследования и высказавших замечания, профессоров С. В. Борисова, Ю. Г. Ершова и Г. Л. Тульчинского, принявших участие в небольшой дискуссии на тему современности, прошедшей на страницах журнала «Социум и власть» в 2013 году и сам журнал за публикацию в 2004 – 2014 годах ряда моих статей, посвященных современности и межвременью.].

ОЧЕРК 1. Предварительное рассуждение

1.

Философия бывает разная, в частности, она может быть традиционалистской и философией современности. Эти очерки написаны в русле философии современности, чем и обусловлены их ограничения: с их помощью нельзя прогнозировать, можно только предвидеть, так как современность – субъективна. О будущем они могут сказать лишь то, что оно станет таким, каким его делают современники.

Непосредственным предметом этой книги являются общественная и человеческая жизнь в России конца XX – XXI вв., а проблематикой – попытка их теоретического представления. Если общество хочет жить и быть самим собой, оно должно соответствовать тем вызовам, какие ему бросают его население, природная и социальная среда, т.е. другие общества и их правительства. Управлять любым обществом сложно. А российским с его огромной, северной и слабо заселенной территорией, растянутыми и сухопутными границами, с его огромным социокультурным разнообразием, плохой согласованностью между культурами и с населением, на протяжении столетий имевшим самодержавие и крепостное право, и не имевшим суммарно и двадцати лет свободы сложно вдвойне. Если страна не захвачена и в ней не насаждаются чуждые ей порядки, то ее общественно-политический строй соответствует этим вызовам. Он соответствует, даже если губит страну, формируя управление, как пагубную технологию.

Сегодня российская современность может быть названа межцивилизационной эпохой. И это не стадия предшествующей цивилизации, Е. Н. Яркова, например, считает, что культурой межцивилизационной эпохи является постмодерн. Прежде всего, замечу, что это, на мой взгляд, меж-цивилизационная эпоха, и она никак не может быть «определенным историческим периодом в рамках развития одной и той же цивилизации»[12 - Яркова Е. Н. Постмодерн как культура межцивилизационной эпохи. // Философия и культура, 2014. №10 (82). – Сс. 1495—1505.], хотя это зависит от принятого в тексте представления о цивилизации. Однако межцивилизационная эпоха сегодня уже не проблема только России и стран бывшего СССР, судя по последним событиям на Западе, западные страны тоже соскальзывают в нее, только не путем обрушения, как СССР, а плавно, как свойственно демократиям.

Есть общество, которое уместно рассматривать как систему, то есть, как социально-территориальный организм, а есть общественная жизнь т.е. совокупная жизнь людей, составляющих общество, жизнь, протекающую в его пространстве, они взаимосвязаны, но различаются. Общественная жизнь, это общество в аспекте его существования, современности и содержания, говоря более привычно, в аспекте функционирования и самоорганизации, а общество, это общественная жизнь, рассмотренная формально, то есть, модель в пространстве и времени.

В пространственно-временном ракурсе, об общественной жизни принято говорить, как о целостном образовании, социуме, занимающем определенное место и переживающем длительный исторический период. Тогда она и может быть названа обществом, народом, нацией, исторической эпохой, социальной системой, цивилизацией, формацией. Что же до жизни в рамках социального организма, то она перекликается только с метафорой «жизнь людей», и вместе с нею может быть названа «экзистенцией».

Экзистенция – термин, который не будет слишком уж распространен в этой книге. Он, все-таки, чужд русскому языку, ровно настолько, чтобы за ним всегда ожидалась некоторая завершенная формальность, однозначная дефинированность и денотированность, семантическая определенность, в то время как этого здесь нет. Мне представляется уместнее, вместо него использовать давно бытующие в русской философии общественную и частную человеческую жизнь. Они означают то же самое, только на русском языке.

Этот русскоязычный характер слова, указывающего на самый предмет исследований, очень важен. Дело в том, что экзистенция – процесс деятельного существования, неотрывный от субъекта. Она занимает место и время, и исследуется не извне, а изнутри, как мыслящая жизнь и как целостное переживание субъектом его собственного окружения, как восприятие, мышление, чувствование, эмоциональная оценка, непосредственная реакция на любое изменение окружения, благодаря которой субъект достигает самостоятельного бытия, сохраняет его и поддерживает баланс со средой.

Экзистенция будучи индивидуальной всегда субъективно содержательна, а ее формальное описание должно быть таким, чтобы содержание не было потеряно. Это заставляет экзистенцию быть вечной метафорой, непрерывно рождающей терминологию, причем, не столько литературно-философской, сколько первобытно-предметной метафорой. С помощью таких метафор субъект проводит аналогию не между объективными событиями, явлениями, ситуациями, а между собою и собственным внешним миром, всегда, при любом уровне развития и цивилизованности сохраняя наивную способность понимать мир на свой собственный лад. Причина, по которой я использую термин «метафора», заключается в необходимости подчеркнуть роль переноса значения с себя на внешний предмет.

Это наивное понимание предметов сохраняется в глубинах любого формального и математизированного понимания самого абстрактно мыслящего ученого, оно лежит в основе его творчества, без которого нет и науки, без которого она превращается в простое ремесло лаборанта. И тогда формальность теоретического описания человеческой и общественной жизни уже не может быть только научным описанием и логической систематизацией признаков и существенных свойств. Из абстрактного описания теория превращается в литературно-философское выражение и представление ориентиров субъективных переживаний, а содержащееся в теории знание становится не так информацией, как информативно насыщенным образом, где обязательно присутствует субъективное отношение.

Можно ли строить такие теории, а если можно, то каким прагматизмом они обладают? – В этом заключается проблематика последней главы моих очерков.

2

Книгу можно было начинать и отсюда[13 - Так, например, устроен «Анти-Эдип» Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Он разбит не на главы, а на «плато», и книгу можно читать, начиная с любого. Но Делез и Гваттари – «ризоматисты», их «Анти-Эдип» соответствует находящемуся за его пределами хаосу. Мое же сочинение, все-таки, стоит читать так, как советовала известная Алиса»: начинать сначала, продолжать, пока не дойдешь до конца, а в конце – остановиться. А я не «ризоматист», по мне, общественная жизнь антиэнтропийна и структурирует сама себя, и это указание говорит лишь о том, что отсюда начинается самая суть.], с того, как формируются площадки, но можно и заканчивать ими. Площадка и человек на ней, пожалуй, самое главное.

За пределами известного нам мира, включая в него и человеческую природу, находится хаос. Однако хаос не является беспорядком, это древнегреческий хаос: зияние, непознанное, пустота, лишенность формы, бесструктурность. И самое ключевое слово для его характеристики – непознанность. Лучше всего он изображен в «Черном квадрате» К. Малевича, однако увидеть его можно и в обыденной жизни, достаточно безлунной и беззвездной ночью из ярко освещенной комнаты посмотреть на небо в открытую форточку, и увидишь тот же квадрат, абсолютную деструктурированность. Ну, или присмотреться к путанице своих снов. Отсутствие структуры нельзя увидеть, там видеть нечего, и поэтому она предстает перед нами отдельными бессвязными и несистематизируемыми вспышками форм, создаваемых нашим воображением, то есть, беспорядком. Нам попросту неизвестно, что находится за пределами известного нам мира.

Мы упрощаем хаос, придавая ему отчетливо зримую форму, иначе в хаос обратится сам наш разум. Мы ограничиваем и структурируем его своей волей и творчеством, и вытесняем за пределы площадки, созданной нами или неизвестно кем и предзаданной нам. Но за ее границами он остается тем же чистым хаосом, то есть фактической непознанностью.

Площадка, это ограниченное пространство, в котором и расположен любой отдельный субъект, в том числе и социум. Любая практика актуально или потенциально сопровождается ограничениями, в этом и заключается суть площадки. Это могут быть ограничения, налагаемые субъектом управления, природной или социальной средой. Если они налагаются средой, то означают организацию и управление, так как по сути указывают на необходимость считаться с обстоятельствами. Все дело, следовательно, в мере этих ограничений, не противоречат ли они друг другу и человеческим намерениям, способствуют ли или препятствуют тому, чтобы человек обретал форму, обеспечивающую его жизнь и социальную ценность самовыражения, такую форму, какая при этом не мешала бы жизни других людей и не девальвировала бы их ценности.

Если ограничения устанавливаются изнутри площадки, то это – самоорганизация и самоуправление. Оно спонтанно устанавливает такую форму, целенаправленное же управление корректирует самоуправление с позиции личности или института, проводящих давление среды. В этом смысле, оба вида управления всего лишь конфигурируют границы площадок, соотнося их с природой субъективности и окружающего мира.

Совершенно не важно, что исторически развивающееся общество узнает о мироустройстве все больше и больше, оно все равно знает исключительно мало, а человек, живущий не в истории, а в современности, не знает почти ничего, будучи ограниченным и кратким сроком жизни, и своей узкой специальностью, и другими условиями.

Если в обществе главной ценностью является личность, то самоуправление должно доминировать над управлением, не более чем корректирующим его. Такое общество обязано быть демократичным. Если же на первом месте по значению находится социум, то оно неизбежно трансформируется то в тоталитарное управление, то в диктатуру, где оно вытесняет самоуправление, лишает его ценности и предписывает каждому человеку образ жизни. И тогда оно порождает самодержавие, вынося образ самодержца как фокус социальной жизни за ее пределы. Такое общество создает себе фигуру царя и персонифицирует ее в каком-либо индивиде, не зависимо от его способности соответствовать этой фигуре, и даже не зависимо от его принадлежности к роду человеческому. Он может быть человеком, инопланетянином, котом, по остроумному совету Марка Твена или вообще не существовать иначе, как в живописном или экранном образе. Гораздо важнее, что в него верят, ему поклоняются и послушно исполняют волю, заявленную от его имени.

Экзистенциальный диалог, это осмысляющий и культуронесущий диалог в первую очередь между людьми, он протекает в рамках площадок, возникающих и меняющихся в нем. Человек – существо социальное, но в равной степени и индивидуальное. Социальность проявляется в его стандартности и материальности, а индивидуальность – в идентификации человека с самим собой, в самобытии, в духовности, свободе и творчестве вплоть до маргинальности его образа жизни. Управление стандартизирует всех, самоуправление выводит свой субъект за пределы стандарта. В отличие от этих абстракций, реальная жизнь сочетает демократию и самодержавие, отдавая человеку власть над самим собой. В зависимости от того, сколько людей в обществе властны над собой и способны к творческому самовыражению и свободе, в зависимости от того, насколько они способны распоряжаться своей жизнью, общество и может быть идентифицировано как демократическое или самодержавное.

А хаос, который мы называем «природой мира» создает экспериментальные площадки, социальные аттракторы, – мы их называем цивилизациями, государствами, странами, и в каждом утверждает свой порядок. Разные порядки начинают конкурировать уже на международной арене, укрепляться или угасать, а победивший в конце концов порядок превращается в свою противоположность, демократия чревата охлократией и диктатурой, а диктатура демократией. Уж слишком много людей теперь живет на Земле, и каждый со своими взглядами и интересами, они сами привносят в свою жизнь хаос, желая порядка, но на свой лад.

Площадки создаются под влиянием объективных факторов, не зависящих от сознания человека. Этих факторов два: объективен внешний мир и объективны общественные условия, созданные или создаваемые самими людьми. Общественные условия бывают такие, какие формируются ими целенаправленно, и такие, что возникают спонтанно, в силу социальной самоорганизации толп в ограниченных условиях площадок. При этом самоорганизация начинается с осознанной и целенаправленной деятельности человека, считающего, что он хорошо владеет обстановкой, но в какой-то момент его деятельность и ее результаты вдруг выходят из-под его контроля и начинают демонстрировать силу, подпитывающуюся обществом, а не индивидом.

Пусть это – сила вторичной субъективности, но она, тем не менее, от нас не зависит уже потому, что мы рождаемся в условиях готовых, сложившихся площадок, созданных предыдущими поколениями, и они задают созданные ими же элементы нашего окружения, по отношению к которым нам необходимо определяться. Абсолютная демократия утопична, как и абсолютный тоталитаризм, в реальном обществе всегда есть обе тенденции, поэтому управление им на всех своих уровнях требует особой аккуратности и сравнимо с искусством канатоходца, это баланс между свободой самовыражения и принуждением к стандарту.

В межцивилизационных условиях вторичная социальная субъективность ослабевает, связи разрываются, отношения угасают, человек высвобождается от общества в силу того, что оно становится рыхлым и распадается, но полностью эта субъективность не угасает никогда. Она передается через самого человека, через то обстоятельство, что в каждой современности взаимодействуют люди разных возрастов, как те, какие только что родились и являются подлинными детьми межвременья, так и те, кто сформировался и состоялся в предыдущую эпоху и стал носителями самой этой эпохи, ее ценности и нормы превратились в их привычки.

На каждого человека действуют привычки людей, пользующихся для него авторитетом, в том числе, и привычки к угасшим или мнимым ценностям. Они передаются через рассказы, становятся мифами и метарассказами, формируют идеалы и утопии, а через них оказываются общественными целями и побуждают восстанавливать утраченные ценности. Может быть, не в том виде, в каком они были естественными раньше, в новом, но восстанавливать. Трудно ожидать от досоветского или советского генерала, что он в постсоветскую эпоху легко уйдет в фермеры, что советский министр или сотрудник КГБ, работник аппарата ЦК КПСС станет честным бизнесменом. Точнее, станет, если нужда заставит, но именно советское, сохранившееся в душе, заставит его и через бизнес воссоздавать весь тот строй, какой он утратил.

Межвременье, переживаемой Россией сегодня, преодолевается в течение минимум трех поколений. Но речь идет не о демографических, а о культурных поколениях, о людях самых разных возрастов, но разделяющих одни ценности, рожденные минувшей эпохой, поколениях, которые являются скорее субэпохальными, и череда которых составляет временной строй, структуру эпохи.

Человек создает ценности, а ценности формируют человека в тех пределах, в каких он является личностью определенной культуры, они оставляют нетронутой только индивидуальность, и то не у всех, а у тех, кто по разным причинам с самого начала сомневался в этих ценностях. И чем дольше длится культурное поколение, тем меньше таких людей. Сопротивляемостью эпохе обладают люди, принадлежащие другой культуре, и те, кто свою личность сформировал сам из материала разных культур, они и становятся первичными субъектами общественной жизни. Они и вступают в борьбу за свои права с выродившимся обществом, персонифицированным, тем не менее, в своих персонажах.

Как субъекты, они действуют в современности, но их действие уходит в новую эпоху, где они уже не властны над результатами в силу собственной ойкуменальности[14 - Об ойкуменальности см. очерк 4.5.]. Никто не знает, к чему приведут его усилия, большинство даже и не задумывается, как не задумывались наши предки в гражданскую войну, что вера в доброго царя приведет к новому, сталинскому самодержавию, как не задумывалось большинство, что самодержавие способно возрождаться, и его придется удерживать от реставрации после третьей революции 1991 года. А оно наиболее естественно сейчас, любое межвременье переживает период мягкой или жесткой, скрытой или явной диктатуры, когда требуется навести порядок. И любой порядок поначалу формален, пока он не воспитает свой тип личности и не станет для него ценностью.

3