Двое в лодке (сборник)

Я перевел дух.

– Папу посадили в тюрьму. Потом его перевели в психиатрическую больницу. Там он скончался спустя два года. Я даже не знаю, отчего. Ему сделали укол, а у него остановилось сердце. Но… то, что он умер, ничего не изменило. Я вижу его почти каждую ночь. Он мерещится мне на каждом углу. Я жду лифт и слышу, как он, тяжело дыша, ползет ко мне по ступенькам. Я захожу в ванну и слышу, как он тихо смеется за шторами, постукивая молотком по кафельной плитке… Я ложусь спать и чувствую, как он елозит под моей кроватью, и боюсь даже взглянуть вниз, чтобы убедиться в обратном. Понимаешь, родная? Он во мне. Отец поселился внутри меня. И это надолго…

Я вздохнул, провожая взором пикирующую к воде чайку.

– Марина?

Проведя тыльной стороной ладони по обгоревшему лицу, я смахнул капли пота. Надо же. Правду говорят, что человек на семьдесят процентов состоит из воды. А в мозге этот процент еще выше. Можно сказать, что мозг и не мозг вовсе, а розовая слякоть, становящаяся серой после вскрытия черепной коробки. Вы спросите, откуда такие вещи знает школьник вроде меня? Ха. Я еще и не такое знаю…

Я пополз к любимой.

– Марина?

Тронул ее за локоть, но Марина не реагировала. Глаза девушки закатились, а грудь ходила ходуном, будто под ее кожей устроили гоночный мини-ипподром. Я аккуратно отвернул край блузки, разглядывая ее рану. Кожа вокруг пулевого отверстия покраснела и опухла.

– Мудило гороховое, – буркнул я, имея в виду ее отца. – За каким чертом ты взял с собой «пушку»?! Все равно тебе ничего не помогло!!

Последнюю фразу я буквально проорал, с бешенством потрясая кулаком.

* * *

Я не помнил, в какой момент мое сознание провалилось в ущелье забытья, но когда я открыл глаза, солнце уже устало опускалось к горизонту.

С огромным трудом я отлепил голову от вонючего днища лодки, крутя по сторонам затекшей шеей.

– Ты видишь звезды? – хрипло прошептала Марина.

Она лежала, вытянувшись по струнке, словно часовой, и взгляд девушки был устремлен в небо.

Я поднял голову. Никаких гребаных звезд там не было.

– Нет. Наверное, через час, – предположил я, с трудом ворочая опухшим языком. Говорить становилось все труднее и труднее.

Марина засмеялась старческо-скрипучим смехом.

– Ты дурак, Витя. Смотри, сколько их. Раз, два, три… все небо в звездочках. Я могу… могу считать их всю ночь и то не пересчитаю. Правда?

– Правда, – согласился я, понимая, что спорить с ней бессмысленно. – Однажды я прочитал замечательное стихотворение.

Она ничего не ответила.

– Кажется, оно написано про нас… Хочешь, я прочту тебе его?

– Давай, – равнодушно отозвалась Марина.

Мне стало обидно, но я решил не показывать своих чувств. Откашлявшись, я начал:

– Из края, где меня не ждут,
В места, где суждено сгореть,
Я завтра навсегда уйду
Искать свою подругу – смерть.
Она костлява, что ж с того,
Она жадна, но мне плевать.
Зато смогу я ей отдать
То, что не грело никого.
Я перед ней сумею спеть,
Мне вскоре надо замолчать.
Она позволит… Ей и мне
На свете нечего терять.
Затем река ушедших лет
Нас к берегу свезет тому,
Где счастья и несчастья нет,
Где свет вовек не сменит тьму[1 - А. Постников].

После этого несколько минут никто из нас не проронил ни слова.

Солнце нехотя скрылось за горизонтом.

– Мы умираем, Витя? – чуть слышно спросила Марина.

Я обдумывал ее слова.

Наверное, она права.

Но прежде чем я открыл рот, она задала очередной вопрос:

– Пока я… я еще жива. Скажи. Ты ведь убил. Своих родителей. Мой папа. Был прав?

– Убил, – подтвердил я. – Они не пускали меня к тебе. Разве это справедливо? Только едва ли я что-то помню. Мою память искромсали, как ножницами. На меня будто волна накатила. Понимаешь?

Превозмогая боль в онемевших конечностях, я перегнулся через борт, окунув руку в море. Нагретые за день волны равнодушно лизнули мою обожженную кожу.

– Моего папу. И Ваню. Ты тоже убил?

Я наморщил лоб.

Почему женщины такие упрямые? Упрямые и глупые?

«Ну же? – спросила выжидающе тварь. – Тебе вопрос задан, парень».

– Витя?

Я промычал что-то невразумительное.

– Я ведь знаю, – едва слышно сказала она. – Что ты. Убил их. Я слышала.

Я вздохнул.

– Ты зверь, Витя. О боже…