Из тьмы

Да, за два года старик мог не раз слечь с инфарктом.

«Вот и выясним», – немного успокоившись, Антон взглянул на номер дома, рядом с которым остановился.

№130 д.

Перед домом никого не было, но с других дворов доносились детские крики. Где-то играла музыка, – что-то из Queen судя по мотиву, но что именно Антон разобрать не мог. В одном из соседних домов громко ругались. Из открытого окна на углу дома №130 д довольно громко вещал телевизор.

Антон зашел в первый подъезд.

Слева у самых ступенек ведущей на второй этаж лестницы была, обитая черным дерматином дверь с цифрой 4, в полутора метрах от нее за коричневой железной дверью была квартира с номером 5 (цифра крепилась над глазком), на противоположную ей дверь Антон даже не глянул.

Звонка рядом с косяком не было, и Антон постучал по металлу костяшками правой руки.

Из соседней двери доносились громкие звуки телевизора. Судя по всему, шло какое-то бурное обсуждение; очередная передача ни о чем, как подумал Антон. И вновь постучал, на этот раз настойчивей и громче. Но вновь ничего.

Он приложил ухо к двери, даже не представляя, что он хочет там услышать, но шарканье ног, или приглушенный звук телевизора, а может и радио, его бы вполне устроило. Но все звуки шли только из соседней квартиры.

– Что вы делаете?

Антон отскочил от двери словно она раскалилась добела и с гулко забившимся сердцем, посмотрел на спускавшуюся со второго этажа девочку лет десяти. Левой рукой она теребила воротник светлого в мелкий цветочек платья и как-то с опаской смотрела на незнакомого мужчину. Она остановилась на предпоследней ступеньке, не решаясь подойти ближе.

Антон попытался выдавить из себя улыбку.

Это не помогло, и девочка сделала шаг назад, поднявшись на одну ступеньку.

– Э… Постой, я просто хотел, повидать старого друга. Дядю Сергея, который здесь живет.

– А по-моему, вы подслушивали, – робко произнесла девочка. И добавила: – Он не дядя, а дедушка.

– Ну, для тебя – уже дедушка, – Антон почувствовал, что его улыбка стала более искренней и дружелюбной, потому что девочка больше не боялась, она вновь спустилась на предпоследнюю ступеньку, и перестала теребить воротник платья.

– Я слышала, что вы стучали, – сказала она. – Но его нету дома. Он теперь живет в больнице. И мама говорит, что он там навсегда. Она сказала, что с ним случился удар.

Улыбка пропала с лица Антона, а к горлу подкатил большой комок.

– А это очень плохо, этот удар? Он умер? Потому что мама говорит, что он больше не вернется. А дедушка Сергей был очень добрый, он всегда нам помогал. Ну, печку чистил, дрова колол, – она спустилась на площадку, пристально смотря на Антона. – Вам плохо? – спросила она.

– Н-нет, – язык еле ворочался, он словно прилип к небу, превратившись в черствую корку иссохшего хлеба. – Все в порядке… со мной. А в какой больнице лежит дедушка Сергей?

– В нашей.

«Исчерпывающе», – подумал Антон, а все надежды на нормальный разговор с дедом падали с утеса в море, словно группа самоубийц, – кто разбивался об острые выступы скал, кто взметал высокие снопы брызг.

– А в каком… – он сглотнул, но слюна прошла по горлу словно острый камень, – отделении? Не знаешь?

Девочка отрицательно помотала головой.

14

Найти больницу не составило труда. Собственно, он ее и не искал.

Когда отряд самоубийц в его голове иссяк и приливной волной смыло всю кровь со скал его надежды, он вышел на улицу, и, глядя себе под ноги, побрел в обратном направлении.

Мыслей не было, только пустота и тяжелый осадок, а в желудок словно опустился тяжелый свинцовый ком. Перед глазами вновь возник образ носилок и старческого иссохшего силуэта под белой материей.

Она сказала, что с ним случился удар.

Удар.

«Если она имела ввиду инсульт… – его мысли текли вялым потоком. – Если это инсульт, то восьмидесятидвухлетний старик сейчас просто овощ».

И мама говорит, что он там навсегда.

Потому что мама говорит, что он больше не вернется.

«Старый пердун не мог подождать. Блядство! Надо было спросить у девчонки, когда его забрали в больницу, – Антон хмыкнул. – А что это дает? Если вчера, то он еще может быть при смерти, или в коме. Если месяц назад, собственно, то же самое. Либо он овощ, просто овощ. Есть ли хоть какие-то шансы, что он в своем уме? Да и когда его теперь ждать? Когда его выпишут из больницы? Если вообще выпишут. Чертов старикашка, как же ты мне нужен!»

Ветер продувал насквозь. Рубашка еще не высохла и прилипала к телу ледяным саваном, напрягая мышцы словно в зимнюю стужу. Его бил озноб. Но причиной его был не только холод. Антон понимал, что старик (капитан милиции) был его, возможно, единственной надеждой узнать, что случилось с его родителями.

Не стоило забывать и про странный, сложенный вчетверо листок с машинописным текстом в заднем кармане его джинсов.

Его вновь пробрало холодом. Он остановился и застегнул ветровку. Взглянул на здание гостиницы с примыкающей к ней библиотекой.

«Я снова здесь. Что за странный перекресток, – с некоей иронией подумал он. – И что, это все? Теперь домой?»

В который раз за этот день, он взглянул на большое здание дома культуры.

«Нет, пожалуй, домой еще рано. Вот только где…» – он развернулся на сто восемьдесят градусов, и, глядя прямо перед собой, пошел вперед.

Когда-то же он здесь жил, и пусть это было двадцать четыре года назад, это город не должен быть для него совсем незнакомым. Да, прошло много лет и он был мальчишкой, когда ему пришлось уехать, но он здесь жил. И как все мальчишки, живущие в маленьких городках, он должен был знать каждый его переулок.

Память упорно молчала, но инстинкты вели его в нужном направлении. И Антон в этом не сомневался. Он уже видел приближающееся бледно-розовое старое двухэтажное здание, и, хоть и смутно, но осознавал, что это инфекционное отделение.

Он вдруг увидел себя в палате, казалось еще более старой, чем само здание, с облупившейся пожелтевшей краской на стенах. Увидел некогда белую с черными сколами на эмали металлическую раковину в углу и маленький кран с одной лишь холодной водой. Палата с двумя кроватями, которые, когда в них ложишься, провисают чуть ли не до пола; одна застелена, на другой только в серую с розовым полоску матрац, весь в желтоватых и коричневых разводах. И он стоит у окна, ждет, когда придет его мама и передаст через форточку тарелку с домашней едой, завернутую в полотенце и целлофановый пакет, чтобы сохранить тепло. И чтобы дотянуться до окна, она встанет на проходящие под ним трубы отопления.

Сколько же ему тогда было, лет десять? Меньше?

Образ моментально померк, оставив в голове лишь тревожный отзвук предупреждающего молотка. Память не желала уступать, не давая ни единой возможности покопаться в прошлом. Но словно море, поддавшееся гравитации, накинула небольшую волну на высушенный песчаный берег его минувших дней.

Антон подумал о приливе. Почему бы простой волне не стать приливом и не затопить весь этот преданный забвению засохший пляж? Постепенно с каждым накатом заполнять все больше и больше, пока, наконец, в его голове не останется ни одного слепого пятна?

Тревожный молот ударил громче.

Он вспомнил, о чем подумал вчера, когда поднялся с пола после потери сознания: «Интересно, если я вспомню все, – я умру или излечусь?»

Вопрос казался ироничным и иррациональным, но в приступах накатывающей от попыток вспомнить мигрени, все же становился весомым.

Но краткое, так с легкостью вырвавшееся на поверхность, воспоминание о больнице оставляло надежду и требовало все больше и больше.