Из тьмы

«Интересно, – подумал Антон, – когда слова тети Тани о том, что прошлое должно оставаться в прошлом, стали непреложной истиной моей жизни, а не просто выражением, что бы я не спрашивал о своих родителях?»

Возможно, в тот вечер, когда он очнулся на каталке в приемном отделении и они остались с Катей вдвоем.

Он подошел к зданию инфекции. Слева располагалось П-образное двухэтажное кирпичное строение, которое Антон сразу отнес к поликлинике. А чуть впереди стояла одноэтажная терапия с кучей трещин на оштукатуренном фасаде.

«А сюда ли мне?» – подумал он, подходя ближе к низкому зданию, которое, казалось, находилось в аварийном состоянии.

У входа стояли друг напротив друга две, выкрашенные в синий цвет, скамейки. А перед забетонированным мостком сбитая из досок решетка. Блеклая, выгоревшая на солнце, фиолетовая вывеска у входа на стене гласила «ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».

Антон взглянул на облупившуюся на деревянных рамах краску, на осыпающуюся с фундамента штукатурку, проржавевшее железо на отливах под фронтоном крыши и на саму крышу, покрытую (видимо, не так давно) пока еще блестящей жестью.

«Самое место, чтобы умирать. Не так ли, господин Ларин?» – подумал он и с прискорбной улыбкой отметил, что это далеко не первое больничное здание, которое он увидел в столь удручающем состоянии.

15

Внутри его встретил резкий запах хлорки, совершенно не перебивающий более экзотический букет из ароматов лекарств, дерьма и мочи. Светлые блеклые стены, краска на которых местами давала трещины, но все еще стойко держалась. Белые деревянные двери имели налет желтизны, темнеющей к низу, но сказать, что они грязные было нельзя, так как они блестели, словно только что были намыты – просто краска старая. Светло-коричневый линолеум под ногами имел заплаты из кусков другого цвета, а местами был затерт до белесого основания.

Словом, видал он больницы и похуже и в больших городах.

Медсестра с длинными каштановыми волосами, забранными в хвост, который выглядывал из-под белого накрахмаленного колпака, закрыла довольно толстую историю болезни и взглянула на вошедшего мужчину.

Антон буквально впился взглядом в ее светло-карие, лучащиеся добротой, но такие усталые глаза. На краткое мгновение ему показалось, что он начал в них тонуть, словно брошенный за борт посреди бескрайнего океана. Тонул без надежды на помощь, без спасательного круга, или хотя бы обломка, всплывшего на поверхность, после кораблекрушения. Глубина ее взгляда поражала, пленила, заставляя его забыть обо всем, а сердце биться чаще.

Но в глазах ее появился вопрос и брови приподнялись вверх.

– Добрый вечер, – произнесла она.

«Вечер»? – удивился Антон и взглянул на наручные часы. Стрелки показывали шесть часов ровно.

– Да, уже поздновато. Посещение больных с двух до четырех, – устало, но все же с легкой улыбкой, проговорила она.

– Простите, – выдавил из себя Антон. Под ее взглядом он чувствовал себя обескураживающе. Цвет ее глаз напомнил ему Катю, но лишь на краткий миг. Сравнивать он их не мог, он продолжал любить свою покойную жену. Но глаза этой девушки покорили его словно юнца. – Я… Простите, – он попытался улыбнуться. Получилось криво, но не настолько, чтобы ему не улыбнулись в ответ, и достаточно тепло. – Я хотел повидаться с Лариным Сергеем Петровичем, – он попытался вернуться на землю, вспомнить цель своего прихода. Но и ее обаятельное лицо он теперь никогда не забудет.

– А кем вы ему приходитесь? – спросила она, но во взгляде ее появилась озабоченность.

– Ну, – Антон вдруг замялся. А что он может ответить? Что когда-то этот человек расследовал смерть его родителей, и что теперь, спустя много лет, он хочет выяснить, что там да как? Такое явно не годилось, чтобы пропустить постороннего человека в палату к тяжелобольному. А он увидел, насколько изменился ее взгляд, когда он произнес имя бывшего капитана милиции. – Мы когда-то были знакомы, – не решительно сказал он. – Правда, я тогда был еще мальчишкой. Даже не знаю, вспомнит ли он меня вообще.

– Сергей Петрович перенес инсульт и его состояние довольно тяжелое, – осторожно произнесла она, толи не желая разглашать диагноз, толи предупреждая. – Он не часто приходит в сознание. Поэтому, я не думаю…

– А давно… То есть, когда он… с ним это произошло? – запинаясь, он практически бесцеремонно оборвал ее, не дав договорить, не дав поставить точку в их диалоге.

Она задумалась. Взглянула на свой стол, приподняла пару историй, но так и на найдя, что искала, посмотрела на Антона и, пожав плечами, сказала:

– Не скажу точно, это было не в мою смену. Но дней пять-шесть назад.

Антон вспомнил, что примерно тогда он получил от Смирнова его белоснежный конверт с запиской о том, что дом готов и можно переезжать.

Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. В другом конце длинного коридора за таким же столом сидела вторая медсестра и смотрела в их сторону.

– Я… Можно мне все же, хоть ненадолго к нему пройти? – не оставляя надежды, спросил он, возвращаясь к светло-карим глазам девушки. – Может ему что-то нужно. Я бы…

Антон замолчал, не зная, что он еще может сказать.

– Ну-у, – словно задумавшись, протянула медсестра. – Родственников у него нет. И если бы вы купили подгузники…

«Подгузники, – в изумлении подумал Антон, – неужели они и взрослым бывают нужны? Какая ирония: ты рождаешься и на тебя надевают подметки, в которые ты гадишь, и ты умираешь в таких же подметках».

– Только ему нужен третий номер, – продолжила она. – Подгузники для взрослых номер три. Я уточнила просто потому, что некоторые приносят детские.

– Хорошо, я завтра куплю. Просто не думал, что все на столько плохо.

Нет, он думал, и думал, что все будет хуже. Вот только такие мелочи в его сознании не всплывали.

– Хорошо, – улыбнулась она. Антон почувствовал, что здесь победу одержал не он, а скорее необходимые в этом отделении подгузники. – Можете повесить куртку на вешалку, и накиньте на себя халат.

16

Палата была небольшой, всего на две койки с достаточно узким проходом между ними. Под окном, в изголовье кроватей, стояли вряд три тумбочки, на одной из которых находился дефибриллятор, подключенный к розетке. На его черном экране мелькали изогнутые линии, и он слабо попискивал в такт сердцебиению. Довольно спокойному, отметил про себя Антон. От дефибриллятора отходил провод, разделяющийся на три контакта, которые вели к груди лежащего на кровати больного.

Правая кровать была аккуратно застелена, подушка топорщилась в изголовье треугольником.

В проходе по левую руку Ларина стояла стойка с капельницей. Стеклянный флакон был почти пуст, но скорость с которой в колбе системы падали капли, предполагала, что этого хватит еще на долго. Антон заметил, что прозрачная, наполненная лекарством трубочка, вела не к руке, а к более тонкой трубке, выглядывающей из-под залепленной пластырем повязки на левой ключице больного.

Когда они вошли, Ларин открыл глаза и посмотрел в их сторону, слегка повернув голову. Ни одна другая часть тела не шелохнулась.

– Как самочувствие, Сергей Петрович? – спросила медсестра, лишь коротко на него взглянув, и подошла проверить капельницу. По всей видимости, она и не ожидала услышать ответ. Пару секунд она постояла, вглядываясь в падающие в колбе капельной системы капли, считая скорость. И удовлетворившись, повернулась к Антону. – Состояние тяжелое, – проговорила она. – Тетраплегия… – замялась на секунду, улыбнулась. – То есть, ноги, руки пока парализованы. Плюс, слабое сердце, и давление не держится. В капельнице допамин, который его нормализует. Если он закончится, пока вы будете тут, то позовите, пожалуйста. Хорошо?

Антон кивнул, не сводя глаз с осунувшегося, с заострившимися чертами серого лица бывшего капитана милиции.

Медсестра взглянула на больного, потом на Антона, и, словно извиняясь, проговорила:

– Иногда он приходит в себя, но по большей части бредит.

Она замолчала, взглянула на наручные часы, и, извинившись, сказав, что ей пора делать уколы, вышла из палаты. Дверь она закрыла не плотно, оставив щель с носок ботинка. Проводив ее взглядом, Антон подошел ближе к старику, встав в проходе между кроватей. Ларин, словно изучая неожиданного посетителя, не сводил с него настороженных глаз. Ни один мускул не дернулся на его лице, правая половина которого казалась оттянутой книзу.

– Здравствуйте, – проговорил Антон. – Меня зовут…

– А-а, мелкий поджигатель, – еле слышно прохрипел Ларин. Его губы едва шевельнулись, а в глазах блеснул небольшой огонек понимания.

«Что еще за „мелкий поджигатель“? – подумал Антон. – Старик бредит. Какого черта я вообще тут делаю? На что я, черт побери, надеюсь?»

От неожиданно накатившей на самого себя злости, на его глазах выступили слезы.

– Я тебя помню… Зачем ты сюда вернулся? – теперь голос старика больше походил на шелест – сухой и безжизненный.

– Что? – удивился Антон. – Как вы меня можете помнить? Столько лет прошло.

– Лет? – прошелестел Ларин. Его взгляд, казалось, сверкал под подернутой старческой мутью роговицей, от чего было сложно представить, что прячущийся за ними разум, сейчас бредит. – О, еще можно доказать, что это ваших рук дело… Ты и твои друзья… – он сделал пару еле заметных вдохов, потом продолжил: – Мне следовало сразу вас прижучить…