И всезнающий ветер хваленый
Не собьется к зиме на пути,
И любовь, как горящие клены,
На душе облетит.
А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.
1999 г.
Осколки
Все было – правда. Но давно.
Хоть память все перевирает.
Я был – открытое окно,
В котором музыка играет.
Я надрывался без труда,
Я замолкал, что было силы,
Я хлопал ставнями, когда
Она под ними проходила.
И было грустно и светло.
И день стрелял в нее закатом.
Она царапала стекло
И уплывала южным скатом.
Я зажигал вдогонку свет,
Я вслед тянулся хваткой шторой.
Играла музыка ей вслед,
Нельзя влюбиться без которой.
Хрустело – вдребезги стекло,
Летели с ветром рамы – в клочья,
Но ей молчалось мне назло,
А мне, назло, кричалось ночью.
Чтоб ни украдкой, ни бегом
Здесь не ходить, коль звуки смолкли.
Но ей плясалось босиком,
И были музыкой осколки.
Все было – правда. Все – как есть.
Листвой засыпало стекляшки.
Перед окном другая здесь
Пускает с плеч вьюны-кудряшки.
Не страшно – стекла покрошил.
Не страшно – в щепки биты рамы.
А страшно – вырвал из души
Осколки музыки. Той самой.
2011 г.
Парикмахер
Парикмахер модный очень —
С ним вся звездная Москва.
Клюв у ножниц так заточен —
Чирк! – и спрыгнет голова.
Он закрутит, он забреет,
Он закрасит завитки.
Бабы в кресле розовеют,
Голубеют мужики.
Парикмахер – он полдела,
Вслед за ним идет портной.
Он перед мужского тела
Тонко чувствует спиной.
Он пришьет к штанинам рюшки
Да и вежливо – взашей,
Ведь он – Елдашкин, он – Вафлюшкин…
(Не без Зайцевых ушей).
Вслед за этой чудной парой
Выступает режиссер —
Он чувак закалки старой,
Он читал про трех сестер.
И про вешалку в театре,
И про маму-Колыму,
Где "дон Педро" "дона Падре"
Не уступит никому.
А в конце всего такого
Голубой экран ТиВи
Вам покажет голубого
Прямо в розовой крови.
Заикаясь и робея,
Пресса вденет в эполет…
Я один не голубею.
Потому в экране нет.