Бог любит добрых роботов

Сложно передать ощущение от лёгкости полета. Человек лишь с техническими ухищрениями способен оторваться от Земли, словно букашка, распластанный могучей гравитацией. Я же веса не чувствовала. Не чувствовала и сопротивления атмосферы, которую мы пронзали с большой скоростью. Внизу мелькали девственные леса, горы с необычайными оттенками пород. Слепила отраженным солнцем водная гладь.

Впереди в небе появилось несколько точек. По мере приближения я узнала обитателей морских глубин, их обтекаемые очертания и характерные движения, с силой толкающие тела вперед. Стало очевидно, что эти существа плавают в атмосфере. Первое, что бросалось в глаза – в них не было пугливости, так свойственной дикой природе. Наоборот, воздушные рыбы самой разной окраски и формы играли меж собой, красиво изгибаясь и искусно лавируя.

Любуясь, я принимала видимое за проявления местной природы, пока на нашем пути не повстречались объекты с шарообразными, дисковыми и другими правильными геометрическими формами. Они явно отличались искусственным происхождением, имели рули высоты и направления, хоть и схожие с плавниками рыб. Оказавшись ближе, я впечатлилась размерами этих исполинских аппаратов. Сохраняя постоянство формы, они приводились в движение винтами, словно огромными буравчиками, неспешно и совершенно бесшумно ввинчиваясь в атмосферу.

Вскоре стало понятно, что маленькие юркие аппараты, схожие с живыми рыбками – это индивидуальные средства передвижения, а огромные – грузовые и, вероятно, пассажирские корабли.

Я находилась во власти провожатых. Из фиолетовых небес мы медленно спустились почти к самой поверхности. Скорость снизилась. Внизу плескался океан растительности, но в нём не было хаоса – то были сады. Разнообразные деревья хоть и не располагались под линейку, но явно были рассажены. Из-под крон выглянули домики, от них ручейками потянулись светло-серые дорожки. Петляя между деревьями, они сливались в более широкие реки дорог. Сотканное живое покрывало простиралось насколько хватало глаз. Всегда особенный узор казался великолепным. Местами возвышались исполинские, но не менее гармоничные здания явно общественного назначения.

Раскинувшийся внизу пейзаж манил своим уютом. Хотелось прервать полет, спуститься вниз, отведать диковинных плодов, увидеть жителей, что лишь маленькими фигурками угадывались с высоты. Вскоре на горизонте появился океан. Дома внизу теснее прижались друг к другу, но неизменно продолжали утопать в зелени, хоть уже и не определяющей уклад хозяйской жизни.

В прибрежной полосе концентрация жилья достигла максимума, но и эти поселения нельзя было назвать городом. Отсутствовали транспортные магистрали, как и сам транспорт. Сновали лишь устройства, подобные велосипедам, приводимые в движение мускульной силой наездника. И вновь поразило обилие самой разнообразной растительности, порой цветущей в несколько ярусов.

Высотных зданий не было. Зато в океане, в растворяющей очертания дали, в небо тянулись арки, поднимаясь из самой воды. Невидимые провожатые, отвечая на невысказанное любопытство, устремились к этим рукотворным радугам, проложив маршрут под одной из них. Вблизи сооружения поражали монументальностью и воздушностью одновременно, в итоге оказавшись многоквартирными домами.

К сплетенному из сверкающих стержней каркасу крепились капсулы, своими размерами едва ли уступающие просторным земным домам. Висящие в небе жилища были оборудованы посадочными площадками. На некоторых, словно живые существа, отдыхали летательные аппараты. Стены и даже полы капсул местами были прозрачны, совершенно не скрывая внутреннего убранства.

Неваляшка, тебе ли не знать, как хорошо я разбираюсь в особенностях технически развитой цивилизации – бесконечные линии передач энергии, развитые транспортные магистрали, стремительные самолеты, пронзающие небеса, массивы производственных предприятий. Ничего из этого не было. Мне, земной жительнице, резала глаза царящая медлительность. Что-то подсказывало – облети мы всю планету, а виды, привычные жителю технократического мира, так и не встретятся.

Наряду с восхищением от увиденной идиллии, от происходящего со мной волшебства, разрасталось недоумение и даже разочарование, как в непреклонной стороннице прогресса. Помимо зданий-арок, словно выросших из океанских глубин, ничего более не поражало восприятия, напоминая доведённый до совершенства, но замерший в своём развитии мир.

Словно в ответ на охватившее меня настроение, Невидимые привлекли внимание, предложив воплотиться в местного жителя. Заинтригованная, я вновь согласилась.

В мгновение всё изменилось. У меня появились не только тело, руки и ноги, но и круглая доска, на которой катилась по ухоженной дорожке. Несколько обстоятельств удивило одновременно – то, как ловко я удерживала равновесие, изящно вписываясь в дорожные изгибы, и то, что рядом катился ты – Неваляшка. Двигаясь впереди, твой собрат выполнял функцию провожатого. По сторонам мелькали опрятные домики, каждый чем-то отличный. Одни с прямоугольными формами, другие с округлыми, третьи вообще едва различимы, они прятались, словно истинные жители леса, лишь глаза-окна выглядывали из-под густых ветвей.

Сгустились сумерки. Мы подъехали к затененному деревьями дому, но даже смутных очертаний оказалось достаточно. Складывалось ощущение, будто гениальный архитектор, чутко прислушавшись к желаниям будущей владелицы, создал идеальное сочетание форм, подарив ощущение гармонии и комфорта.

Зайдя внутрь, девушка встала перед зеркалом, на меня посмотрело неземное лицо, явно довольное нынешним своим положением. Отличные от человеческих глаза, разрез рта, иная форма ушей, переливчатый оттенок кожи и волос. Вглядываясь внимательнее, я не испытывала неприязни. Как и мы – люди, этот вид стремился к совершенству форм, самих себя сделав предметами искусства.

Знания и эмоции девушки ощущались словно свои собственные. Я знала, что буквально вчера она покинула родительский дом, сделала Выбор, знаменующий начало самостоятельной жизни. В её мире существовало множество современных профессий, но девушка не интересовалась ни орбитальным строительством, ни космическими путешествиями. Она выбрала работу садовником. Каждый житель фиолетового мира должен был работать физически примерно два часа в день. Вот и она не испугалась настраивать роботов-землекопов, регулировать систему орошения, как и насыщенной поры сбора урожая. Она воспринимала будущую работу и сопутствующую физическую активность как вдохновляющий бонус, как необходимость для здоровья и ума.

Творчество – вот, что по-настоящему волновало фиолетовую девушку, и действительно сложно было найти более вдохновляющее место, наполненное музыкальными переливами птиц и тенистой прохладой сада. С юных лет увлечённая архитектурой, она решила проектировать жилые дома. Запомнилось здравомыслие девушки, она явно не собиралась покорять своего фиолетового мира, лишь надеялась, что однажды результат любимой работы окажется востребован. Пусть немногими, пусть кем-то одним. Счастье – если в созданном ею доме будет обличена чья-то жизнь, рождение, взросление, старость. Разве существует награда лучше?

Дом запомнился убранством, плавными изгибами стен, едва ощутимым цветом окраски, иллюзорной глубиной идеальных плоскостей пола и потолка. Комнаты были округлыми, но по высоте состояли из прямых линий. Схожей формы была и мебель. Общая планировка походила на чуть приплюснутые овалы, пропорции и сопряжения которых напоминали живую материю.

В одной из стен начинался всепогодный коридор, ведущий в высокое куполообразное здание с растущим посередине деревом, настоящим и большим. Ветви раскидистого исполина усеивали оранжевые, по всей видимости съедобные плоды, а подножие устилал ухоженный газон с тут и там расставленной мебелью. Стоял стол с активным терминалом, лежали рабочие принадлежности. У древесного ствола находился уютный шезлонг, журчал небольшой фонтанчик.

Осмотр дома закончился в одной из комнат, сразу приглянувшейся добротным столом, по одному только виду – удобным креслом, кушеткой, рождающей сиюминутное желание отдыха. Как и во всём доме окна в этой комнате были от потолка до пола, а одно из них открыто. Полупрозрачный, непреодолимый для насекомых барьер пропускал восхитительный воздух, состоящий из вечерней прохлады и едва ощутимых остатков дневного тепла.

Слышалось пение местных цикад, далеких ночных птиц. Волновал близкий вид неземной ночи с контурами усыпанных листвой ветвей, незнакомых деревьев. Я знала – утром силуэты преобразятся, обретут объем и окраску. Нежные дуновения ветра коснутся шелковистой листвы и россыпи белоснежных цветков, а бездонное фиолетовое небо осветится местным солнцем, и всё это великолепие начнёт распространять волны благоухания. Как озарение я почувствовала решение девушки – именно здесь будет её рабочий кабинет, вдохновение уже витало в нём.

В первый переполненный впечатлениями день девушка так и не добралась до спальни. Не удержавшись, она прилегла в своём новом кабинете, давая и мне возможность хоть немного осмыслить произошедшее. Засыпала она, меркло и моё восприятие. Сквозь всё густеющую пелену я услышала, как закрывается окно, и сквозь сомкнутые веки своей носительницы различила изменение в идущем от потолка свечении – оно стало сравнимо с мягким светом ясного ночного неба.

Сумасшедший ученый

Неваляшка катался вокруг девушки, изображая возбуждение. Последние часы он только и делал, что моделировал образы из увиденного Машей мира. Яркими всполохами появлялись то летающие рыбы, несущие в своих полупрозрачных телах фиолетовых жителей, то вздыбившиеся из океана дуги, обвешанные гроздями капсульных домов. Девушка видела неточности в создаваемых роботом образах, но не торопилась поправлять, волнуясь о другом.

– Неваляшка, что со мной произошло? – Шар замер, изобразив заботу.

– То, что должно было произойти. Твой отец тоже был в Фиолетовом мире, но его видения оказались обрывочны, близко не напоминая полноценного путешествия. Его не встречали Невидимые, не подселяли в сознание местных обитателей. В отличие от тебя, он украдкой воровал смутные образы. Ты же какой-то частью оказалась там фактически, настолько явственно, что с тобой смогли взаимодействовать и направлять.

– Расскажи об отце, – тихонько спросила девушка, словно боясь услышать отказ.

В том же парке, где вчерашней ночью Маша забылась необычным сном, буквально под тем же деревом Неваляшка запустил файлы, сохраненные много лет назад. Необычная парочка привлекала внимания прохожих – шарообразный диковинный для землян робот и девушка-подросток, сидящая перед ним скрестив ноги, не отрывающая взгляда от голограммы мужского лица.

– Здравствуй, доченька! – Глаза Маши расширились, губы непроизвольно прошептали ответное приветствие. – Никогда не забуду, как, смотря на тебя ещё малышкой, осознал – ты самое дорогое, что есть на свете. С годами моя привязанность дополнилась восхищением. В тебе проявилась будущая красота, чудесные вьющиеся волосы и глаза, полные недетской мудрости. Как отец уже был влюблен в тебя, был озабочен предстоящей судьбой и всем своим существом переживал из-за опасностей, неизбежно подстерегающих ребенка любого родителя. Я безмерно мучился, решаясь на задуманное.

Доченька, я поставил эксперимент, определенным образом изменил структуру твоего мозга, надеясь расширить способности к восприятию. Убежден, что это поможет заглянуть за границы доступного людям, в тот мир, что лишь обрывками видел сам. Нет оправдания такому вмешательству. Но всё же обязан объясниться, хотя бы с помощью записи. Самого меня уже нет в живых.

Маша остановила запись. Лицо отца замерло, выражая извинение. Шокированной девушке было сложно понять о чём он сожалеет больше – о поставленном над ней эксперименте или о собственной смерти, лишившей возможности видеть дочь воочию. Два этих известия взаимно притупляли болезненную остроту. Маша не догадывалась, что отец специально смешал обиду и утрату, стараясь смягчить неприятные новости.

– Дочка, думаю ты стремишься к знаниям. Когда-то и я просыпался охваченный азартом узнавать новое, но только в двух случаях из ста находил материал, удовлетворяющий запросам человека с чрезвычайно широким кругозором.

Чуть ли не сквозь слезы Маша улыбнулась. Она не забыла эту особенность отца – расхваливать себя.

– В информации от окружающих мало ценного, большей частью флирт да лицемерие, чтобы это понять, много времени не потребовалось. Часто я, не сдерживаясь, кривился, видя пустую трату сил в попытках занять видное положение, морщился, зная, что и в кругу семьи люди плетут интриги и даже с собой остаются неискренни. Целый пласт человеческих отношений рожден низменным копошением, так схожим с клубком расталкивающих друг друга червяков. Что с таких взять?

Сам старался жить по-другому – управлял потоками достоверной информации, формировал отчеты, разрабатывал инструкции, с восхищением, близким к содроганию, совершенствовал свою лабораторию. Словно хорошо отлаженный организм, она функционировала благодаря незначительным, легко заменяемый человечкам. Я добился максимальной производительности. Каждое действие сотрудников регламентировал, описывал и зажимал в рамки установленных Правил.

Я искренне считал, что добился многого, пока однажды не представил, как вызревали мысли того или иного выдающегося человека, как перерождалось впитанное. Творчество и мысли, некогда живущих, обретали новые формы, но, по сути, сохраняли прежнее содержание. Поколение за поколением какая-либо идея совершенствовалась, оттачивалась, адаптировалась, и каждый раз считалось, что достигнуто совершенство. Пока не рождалось новое поколение, и кто-то, загораясь той-же идеей, в рассвет сил своих – будоражил умы. Часто дети, взращенные на творчестве отцов своих, превосходили их и в то же время сами становились родителями.

Направив все силы на поиск истины, я оказался в тупике. Миллионы людей жили абсолютно одинаково, поколение за поколением сменяя друг друга, лишь изредка создавая новые формы, но всё равно не способные изменить сути. Во что бы не облекалась мудрость, она всегда говорила об одном и том же, не давая возможности вырваться из круга обреченных.

Я задыхался, лишенный возможности двигаться по пути познания. Упершись в пределы человеческого восприятия, не нашел иного пути, кроме как копаться в себе. Стал искать ошибки в органах чувств, сравнивать их с приборами – глаза с микроскопами, уши с акустическими датчиками, а мозг с центром обработки информации. В итоге я пришел к выводу, что их работа несовершенна. Пусть и без злого умысла, меня с детства пичкали продуктами, затуманивающими восприятие, поили дурманящими напитками. Повзрослев, я делал это сам.

Уже позднее я проживал годы, надеясь на восстановление. К сожалению, нанесенный вред оказался невосполним. Проводимость нервных волокон была нарушена, а тончайшая настройка нейронов безнадежно сбита. Я с горечью осознал, что навсегда останусь инвалидом с искалеченной способностью тонко чувствовать и познавать.

В итоге только один путь определил для себя возможным, и не факт, что ты его, дочка, одобришь. Я решил «разогнать» свой организм, пожертвовать здоровьем, но пробиться сквозь застилающую восприятие пелену. Мною был разработан целый комплекс психоактивных веществ, способных встряхнуть сознание подобно вспышке сверхновой.

Моделируя химические формулы, я эксплуатировал организм на грани возможного, повышал амплитуду мозговых ритмов и действительно увидел новое – удивительные вещи, явно не принадлежащие земному миру. Неспособный остановиться, я понимал, что рано или поздно придётся расплачиваться.

Твоё появление заставило разрываться между желанием жить, видеть, как взрослеешь, и желанием продолжить опасный путь познания. В итоге я продолжил, но не ради эгоистичных побуждений, а ради тебя. Ради того, чтобы передать самому дорогому человеку, пожалуй, самое ценное, что существует в этом мире – незамутненное восприятие и добытые знания, пусть и ценой собственной жизни..

Отец на голограмме что-то продолжал говорить, но Маша уже не слушала. Способность девушки к восприятию оказалась исчерпана.

Конец света

И без того редкое общение Маши с матерью сошло на нет. Женщина особо не беспокоилась, списывая замкнутость на романтические настроения. Девушка хорошела с каждым днем.

Не особо мнительному человеку хватало положительных результатов школьных тестов. Так и заключения врачей не вызывали опасений. Маша по-прежнему не ела за общим столом, предпочитая кафе и натасканные с кухни фрукты. Большую часть времени она проводила с Неваляшкой в своей комнате, либо гуляя на улице.

У женщины сложилось впечатление, что в доме живёт посторонний человек, совершенно незнакомый и мало предсказуемый. Девушка ничем не делилась, не рассказывала об обычных для подростка переживаниях. Не рассказала она и о случившемся в парке, и о сообщении отца. Недетская самостоятельность дочери обескураживала, а спокойствие отталкивало. Она будто знала заранее, что сейчас скажет мать, в то время как её собственные слова, наоборот, оказывались полной неожиданностью.

– Мама, выяснилось, что отец умер и оставил мне наследство, свой дом и лабораторию. Я намерена переселиться. – Спокойно, словно говорящий автомат, констатировала девушка.

– Что это ты выдумала? Не позволю малолетней дочери жить одной и неизвестно где..

Эти слова были началом длительной возмущенной речи и очередным подтверждением, что большая часть слов матери – это лишь бессодержательные эмоции.