– Как, к чаю?
– Как, к чаю! ну, просто к чаю, вместо хлеба и сухарей.
Лукьян Анисимович пожал плечами и посмотрел на Григория Ивановича с выражением: не сошел ли Памфил Федосеевич с ума?
Григорий Иванович понял и покачал головою.
– Уж лучше с мякиной, чем с соломой, Памфил Федосеевич, – сказал Лукьян Анисимович, ставя трубку на окно и взявшись за шапку.
– И этого-то ты не понимаешь! Едал пирожное кудри?
– Это знаю.
– Ну, так царские кудри похожи на кудри; а это на солому.
– А! стало быть, это пирожное?
– Не пирожное, а просто из теста или из муки сделана солома, а ее едят с чаем.
– Что не выдумают; а все англичане. Я и чай с маслом чухонским однажды попробовал – очень недурно. Так прощайте, Памфил Федосеевич.
– Прощайте, Григорий Иванович.
– До свидания.
– До свидания, Лукьян Анисимович.
Между тем как Памфил Федосеевич занялся рассматриванием своего мундира, сынок его приехал в книжный магазин и потребовал сочинения всех русских литераторов.
– Вам, верно, составлять библиотеку? – спросил книгопродавец, человек с книжным смыслом, который понимал достоинства литературных произведений и, вероятно, знал, что и книги, как людей, по платью встречают, а по уму провожают; что рост и дородность есть достоинства более всего замечательные; что самая занимательная и ходкая книга есть или шут, или забавник, или враль, или любезник, который говорит очень мило пошлости; или рассказчик-сплетник, который выносит сор из избы и взводит на всё и на всех небывальщину; или выглядывающий колдуном, падшим ангелом, на которого находит стих, смущающий душу; или, наконец, какой-нибудь модник, который весь не свой.
– Вам, верно, составлять библиотеку?
– Именно.
– Так вот Ломоносова сочинения, Державина, Сумарокова.
– Э, нет, мне этих не нужно.
– Так какие же сочинения всех литераторов? Может быть, «Сто литераторов»[39 - «Сто литераторов» – название сборников, выходивших в издательстве А. Смирдина; первый том вышел в 1839, второй – в 1841, третий – в 1845 годах.]? Вышел только один том.
– Дайте мне сочинения всех московских литераторов: Загоскина, Погодина, Полевого.
– Полные сочинения?
– Полные.
– Налицо всех нет теперь, в палатке; да вам, чай, нужны в переплете; так дня через два будут готовы.
– Нет, мне сегодня нужно.
– Так не угодно ли взять, что есть налицо. Да ведь московского нынче нет ничего нового. Вот не угодно ли новый роман К…?
– Нет, К…а мне не нужно.
– Прекрасный роман, в четырех частях. Он теперь здесь, в Москве.
– В Москве? неужели? Ах, мне надо с ним видеться; где он стоит?
– В гостинице «Европа».
– Так положите и роман К-…а; да поскорее, мне некогда.
– Сию минуту; да уж позвольте иные в бумажке положить: это все равно-с лучше переплести, когда поизорвутся.
– Хорошо; или нет… Впрочем, пожалуй.
Книгопродавец понял, с кем имел дело. Он навязал огромную кипу московского литературного хламу, подкрасил несколькими романами и повестями известных писателей, составил счет на двести пятьдесят рублей; взял деньги, низко поклонился доверчивому покупщику и сам вынес книги в коляску.
Михайло Памфилович заехал еще во французский магазин, купил несколько изданий illustr?s с политипажами[40 - Политипаж – старинное название гравюры на дереве, отпечатанной в книге.], и потом помчался в «Европу».
– Здесь стоит господин К…?
– Извольте посмотреть, на доске записано.
– А! в третьем нумере; где третий нумер?
– Извольте идти наверх: там покажут.
Михайло Памфилович, входя на лестницу, снял шляпу, поправил гребеночкой волоса, отыскал сам третий номер, потому что в коридоре никого не случилось. Дверь ее заперта; вошел в переднюю – никого нет; но в комнате кто-то распевает.
Михайло Памфилович приотворил легонько двери и вздрогнул, когда раздалось:
– Кто там?
Раскинувшись с ногами на диване, лежал довольно еще молодой человек, с истощенным уже лицом, с впалыми глазами, но в которых блистал огонь. Венгерка нараспашку, руки по карманам широких шаровар.
– Извините, – проговорил Михайло Памфилович, сделав современный реверанс головой вперед и поправляя очки, – в передней никого нет… и я не мог предупредить карточкой… Узнав, что вы посетили Москву, я, как почитатель вашего таланта…
– Покорнейше прошу! – сказал Дмитрицкий, окинув быстрым взглядом Михаила Памфиловича. – С кем имею честь говорить?
– Я так люблю русскую литературу, – отвечал Михайло Памфилович, подавая карточку, – я наслаждался чтением ваших сочинений и не мог отказать себе в желании видеть известнейшего нашего литератора.
«О-го! я сочинитель! прекрасно! Я думал поискать со свечой такого знакомца, а он сам явился: Михайло Памфилович Лычков», – подумал Дмитрицкий, прочитав визитную карточку.
– Очень рад познакомиться, сказал он вслух, – вы мне делаете много чести.
– Помилуйте, я так уважаю гениальность.