Осколки потерянной памяти

Начальник громко скомандовал своим милиционерам одеваться и выходить на улицу, на погрузку. В коридоре он, топая последним, с весёлым азартом шлёпнул маму сзади по тугой юбке. Отца же, который кинулся на него, замахнувшись пустым угольным ведром, жёстко и сильно прижал локтем к стене.

– Не дёргайся, приятель, попусту… Лучше жди в гости в следующий раз, готовься.

Поправляя Глебке одеяло ко сну, мама неторопливо объяснила, что милиционеры приезжали по служебной надобности, что там, у них, на левом берегу кто-то опасный сбежал, вот они и ловили преступника, устраивали засады по всему городу.

– А почему к нам пришли?

– Отец-то наш совсем ведь недавно оттуда, вот начальство в тюрьме и решило, что к нему могут сбежавшие люди заглянуть, ну, за советом каким, за помощью…

Длинную и прочную берёзовую доску, которую Глебка целую неделю с упорством обстругивал неудобно-ржавым рубанком в домашнем дровяном сарайчике, планируя сделать из неё модель прекрасного парусника, отец, не спросясь, забрал и распялил на ней шкурку большого незнакомого кролика, которого они с соседом-кочегаром как-то случайно поймали и убили на огородах.

Потом, уже зимой, мама и Глебка угорели.

В конце декабря навалило снега, да и морозы пошли тогда один за другим, длинные, по несколько дней, и значительные по суровым температурам.

Городское радио по утрам часто передавало, что в школу в этот день младшим классам ходить не надо, печка остывала часто, топить её, чтобы флигель не выстывал, приходилось постоянно.

Отец ещё с осени привёз откуда-то пять кубов удивительных берёзовых брёвен, и они с мамой за два дня распилили их все.

Страшно и красиво отец тогда кричал, замахиваясь топором на приготовленные чурбаки, разваливая их на одинаковые, звонкие, части, а Глебка метался у него под руками, собирая полешки и выстраивая из них ровные бело-жёлтые поленницы.

И мама, и Глебка любовались тогда на отца, весёлого, сильного, жилистого своим высоким и ловким телом.

Угорели-то они по маминой оплошности.

Ждала она весь вечер отца, приготовила щи из серой капусты, закутала кастрюлю старым ватным одеялом, между делами подбрасывала дровишки в печку. Потом, когда всё почти прогорело, мама, сберегая тепло, закрыла вьюшку, ненадолго, правда, всего на полчасика, а сама нечаянно задремала…

Глебка очнулся тогда от снега на лице, от холода за воротом рубашки.

Отец, возвратившийся поздно, заполночь, сразу же почувствовал в доме сильный печной угар, и по очереди выбросил их с мамой прямо во двор, в хрусткий пушистый снег.

Уличный фонарь за забором светил жёлтым, Глебка долго стоял на коленках, трясся, его рвало, в голове гудело, на языке было кисло. Мама лежала в снегу рядом, на спине, с закрытыми глазами, раскинув руки, и молчала, отец ревел над ней, часто бросая маме снег на щёки и матерясь.

Сбежались соседи, женщины плакали.

Кто-то вызвал «скорую» …

Зимой ещё раз приезжало к ним в засаду много милиционеров, знакомый большой начальник всё так же шутил, часто называл маму красавицей.

Отец сердился.

Он, этот милиционер, приходил и ещё, днём, один, без подчинённых, угостил тогда Глебку маленькой шоколадкой, спрашивал, когда мама приходит с завода, где сейчас отец. С улыбкой походил по комнате, поскрипывая сапогами, внимательно посмотрел на посудный шкаф, потрогал чехол на швейной машинке.

Прошло некоторое время, Глебка скучал дома, нечаянно простудившись в самый разгар весенних каникул.

За занавеской, в мамином углу, было тепло и тихо; после микстуры, честно и вовремя отмерянной Глебкой для себя из липкой бутылочки, приближался медленный сон.

Глебка укрылся с головой одеялом.

Тишина, пот на шее, чешутся ноги в грубых шерстяных носках, но нужно обязательно терпеть, он же обещал маме…

Коротко стукнуло что-то на пороге с улицы.

Показалось?

Поскрипел, поцарапался, большой внутренний замок на дощатой двери. Не как ключом…

Медленные, осторожные шаги.

Так никто у них не ходит. Да и дверь-то вроде должна быть заперта на крючок, Глебка обычно сам набрасывал его, провожая утром на работу маму…

Крючок не звякнул.

Глебка сжался, глубже спрятал голову под одеяло.

Шаги.

Раздаются ровно, тяжело, обувь стучит по доскам пола подкованными каблуками.

Человек подошёл к окну…

Постоял.

Опять к двери, но не уходит…

Ущипнув краешек одеяла, Глебка немного стянул его, освободив один глаз. Сквозь щёлку в занавесках стало видно полкомнаты.

Милиционер. Большой.

О чём-то думает, руки за спиной, смотрит по сторонам.

Улыбнулся по-доброму, с хитрецой. Достал из своей полевой сумки что-то в белой тряпочке и, привстав на носки, положил узкий свёрток на верхний косяк двери. Отошёл, пристально посмотрел на дверь, поочерёдно наклоняя голову то к правому плечу, то к левому. Ещё раз улыбнулся, негромко кашлянул, потёр руки и вышел.

Сон тоже пропал.

Глебка вскочил с кровати, отбросив большое одеяло, и, прямо в носках, побежал по холодному полу за стулом. Росту с подставкой хватило, он сразу же нащупал пальцами за доской косяка, в неглубокой пыльной щели, тугую тряпичную вещицу.

На клеёнке стола нетерпеливо размотал свёрток.

Нож.

Красивый, с полосатой, из разноцветных пластмассовых стёклышек, рукояткой.

Взрослый нож, никакой и не хлебный, нет, из мальчишеских разговоров Глебка уже знал, что за желобок такого кровостока могут ведь и срок дать…

Испачкан в чём-то тёмном и липком. Но красивый!

Наверно, большой милиционер мириться к отцу приходил, подарок принёс.