Случай в зелёной зоне. Как я не сел в тюрьму и что для этого пришлось мне сделать…

Расхаживая от крыльца до калитки и обратно, я напряжённо думал. И в результате напряжённой работы мысли пришёл к выводу, что фактов для конкретных выводов явно не хватает. Подойдя в очередной раз к калитке, я машинально приподнял крышку прикреплённого к забору ящика для почты. И проблемы с Райхертом и даже с Магаданом резко отступили.

Обычно заинтересованные лица связывались со мной по телефону, но сегодня было письмо. Разорвав и отбросив конверт, я развернул сложенный вдвое листок. И, ознакомившись с текстом, осел на стоявшую рядом скамью. Так до конца и не придя в себя, вновь поднёс письмо к глазам, но текст не изменился. Набранное четырнадцатым кеглем послание, деловито и ёмко гласило: «Ты скоро умрёшь, и я это увижу».

Коротко и деловито. Ни – за что. Не выставляя каких-то претензий. Не требуя доли из наследства, которое я вознамерился в одну харю захапать (тем более, что ничего подобного мне не светило. Беспристрастная констатация факта. На обычной А-4 – формата бумаге. Не воспоследовало объяснений и с обратной стороны. Духами бумага не пахла, при надкушении ничем на вкус не отличалась.

Улицы в нашем посёлке достаточно тихие, бросив взгляд в одну сторону, бросив в другую, ничего подозрительного я не увидел. Но это на первый взгляд, ведь это кто-то написал, не поленился! И я, рассудив, что для бравады сейчас не время, внешне не паникуя, но и излишне не медля, возвратился на участок.

Светило солнце, беспечно чирикали птички. Какая смерть, какое «скоро!..» Но кто-то мне пообещал. Теперь сидит, хихикает. И ждёт. Когда мои нервишки заиграют, в ожидании я изведусь, и уже тут!..

В задуманном детективе я это обязательно куда-нибудь приткну, всё в красках опишу. Но это в книжном детективе, а когда это касательно меня, то в красках как-то не хотелось.

Нет, главное: «я это увижу!..» – какая-то наглость!

А, может, тут расчёт: не зная моего стального характера, некто решил довести меня до состояния, когда я сам; в петлю… И ничего не надо делать. Только не учли, не на того напали, не такой я человек!..

И всё же, всё же: что в жизни я такого сделал, что с целью меня запугать и к чему-то принудить, некто не пожалел ни времени, ни средств на бумагу? Не дал товарищу по парте списать домашнее задание? Исключено, какой-то наговор! На классных сочинениях безо всякой корысти вступления и заключения (только записывай!) надиктовывал направо и налево.

Не уступил в автобусе старушке место?.. Допускаю: не заметил и не уступил, но тут я не нарочно…

Но почему со мной решили поквитаться именно сейчас, когда и без того: того гляди, посадят.

Нет, ничего путного в голову из прошлого не шло, память подобной ерундой заниматься не хотела, оставалось обратиться к совести, уж она-то ничего не позабудет. Но и совесть, при наших всех порой с ней несогласиях мирно молчала – совесть была чиста. И если бы не незабвенный Николай Иванович, не его непонятная смерть, на подобное послание я бы, возможно, даже не почесался, счёл бы чьей-то шуткой. Хотя при ближайшем рассмотрении тут явно маячит не шутка, а хорошая крепкая ненависть.

Но почему меня… вокруг столько народу! И умереть я права никакого не имел, я стольким людям ещё должен!.. Люди не поймут. Как вариант, по примеру моего родного дяди раствориться в бескрайних просторах Сибири?

Но эту мысль я тотчас отверг: во-первых – комары. Я не любил и здешних, а в Сибирских болотах их неизмеримо больше. А во-вторых, почему это я должен?.. Нужно разобраться!

Перейдя подальше от калитки на крыльцо, я попытался. Но думалось не очень, а точнее – не думалось никак. Мысленно воспарить, оценить всё беспристрастным взглядом мешала записка. Чтобы не отвлекала, я с глаз долой убрал её в карман, но помогло это не очень. Обратиться в органы правопорядка? И что я предъявлю, какую-то записку? Засмеют.

И я, ещё раз напрягшись, исключительно для пользы общего дела решил воспользоваться личными связями. В лице Виталия Мордвинова. Пусть он и гад, но сейчас это дело десятое, между прочим (и не между… тоже), оперуполномоченный, майор. А это вам не кот начхал, ведь за что-то на работе его держат. Мой, между прочим, друг. Пускай сто лет не виделись, пускай на улице с первого раза друг друга возможно бы не узнали, – но мой друг. Пусть попыхтит. Хотя бы над запиской, которую необходимо было всячески в лабораториях исследовать, так как на кону стояла моя жизнь. А умереть сейчас, или, хотя бы, «сесть на срок», я повторяю, я не мог, ибо! Даже если меня просто посадят, то кто отомстит за Николая Ивановича? Живым и на свободе заниматься этим как-то проще, лучше. И Витька в этом плане мне поможет: в смысле фактов. А уж осмыслить, оценить – это я возьму на себя.

Оставалось только Витьку «зацепить». Личные отношения, конечно, хороши, но постоянный стимул должен быть, и стимул должен быть с размахом. Предварительно пересчитав наличность, я в магазине взял сахару, хлеба и чаю. На рыночке рядом купил огурцов, помидоров, яиц и, возвратившись, вывалил всё это богатство на стол.

Задумывался ужин. Чтобы было вкусно, чтобы было много. Витька съест и без изысков, но – хотелось… Чтобы осознал. Что – для него… И, как человек, принявший взятку, будет просто обязан делу с моим невольным участием уделять внимания капельку больше. Иначе! Иначе я его прибью.

В положенное время Витька появился. Дисциплинированно вымыл руки, сел за стол. И действо началось. В ожидании какого-либо перекуса, не подозревающий о предстоящем охмурении, Витька развлекал и меня и себя разговорами о погоде. Я же тем временем коварно грел сковородку. Окропив поверхность постным маслом, бездумно соглашаясь с собеседником, выложил на раскалённую поверхность кружочки нарезанных помидоров, посолил, поперчил. Через минуту посолил и поперчил их с обратной… И лишь затем, следя, чтобы желтки не растеклись, разбил на это яйца и посыпал зелёнью петрушки.

Просто? Просто. И красиво. Оценил и Витька: вызвался нарезать хлеб, приготовил вилки, тарелки!

В общем, взятку Витька проглотил. И я, пытливо взглянув на отдувающегося мамонта, молча пришлёпнул перед ним ладонью злосчастный листок.

– Что это, счёт? – ещё витая где-то, вопросил лениво Витька. Вглядевшись и прочтя, но так и не врубившись, поинтересовался, за что это я, собственно, предварительно потратив столько продуктов, собираюсь его жизни лишить? И если это шутка, то ему не смешно.

– Не смешно, – согласился и я. И если бы дело касалось кого-то, я бы, возможно, разочек хихикнул, но письмо опущено в мой ящик!..

– Интересно! – оживился Витька. – Бумага А – 4, духами не пахнет. Отпечатано на принтере, так что ни пола, ни характера писавшего не определить. И на вкус – покусав уголок послания, сделал заключение Витька – не отличается от остальной, коей в любом офисе тонны.

– Ещё бы не интересно, – в тон ему продолжил я. – Особенно, когда послание не тебе.

Но Витьку было не смутить:

– А с чего ты решил, что письмо тебе? – проигнорировав моё справедливое возмущение, начал говорить он по делу. – Сознавайся, соблазнял чужих жён? А, может, Райхерта, всё же, ты?.. Признайся, сразу станет легче; раньше сядешь, раньше выйдешь.

И это Витька мне!.. Едва не задохнувшись от гнева, я стал искать глазами, чем бы поувесистей ударить. Но Витька замахал руками и сказал, что «верит, верит!.. Что не я!..» Не хватало ему ещё получить травму в нерабочее время. И, как ни в чём ни бывало, продолжил рассуждать:

– Так, значит: старость уважал, места старушкам уступал. Конфликты на работе?

– Были! Но я оставил любимый завод настолько давно, что участники тех ссор давно наверняка забыли как меня зовут…

– Деньги?.. Занял у кого-то денег!..

Пришлось признаться, что да, Николаю Ивановичу я был должен. Сто рублей. Но вряд ли он, чтобы вернуть столь огромную сумму стал так рисковать. Да и, если Витька подзабыл, по причине смерти Райхерт написать не мог.

– А раньше? – прицепился Витька, – а если он опустил в почтовый ящик послание раньше? Ведь я, по моим же словам, каждодневным вниманием ящик не баловал. И где конверт? Если письмо было написано и запечатано в одном из офисов, то какие-то отметины на конверте должны были сохраниться.

Конверт остался там, где был разорван. Я бросился к калитке! Но и конверт нам тоже ничего не дал.

– А если!..– повесил паузу, невыносимый Витька. – А если письмо не тебе? Ты жив? Ты жив. И это значит!..

– Значит что?..

– А то, что кто-то уже умер. А умер у нас кто? Сосед. Письмо в твой ящик было брошено по ошибке, а то, что перед тобой до сих пор не извинились, так это нужно будет как-то пережить.

– А если всё же не ошибка?..

– Значит, будем ждать, жизнь план покажет. Дождёмся следующего письма, и уж тогда!..

– А если?..

– А вот тогда и поговорим! – уворачиваясь от диванной подушки, выкрикнул задушевный друг, и, подхватив кружку с чаем, сбежал на крыльцо.

Что самое тягостное в жизни? Правильно: это ждать и догонять. Посадят – не посадят… Обратиться к гадалке? Не дожидаясь окончания разбирательства, удариться в бега? Обычно все у нас бегут в Америку, а там? Там за убийство срок пожизненно, у нас же – от шести и до пятнадцати… И то, на «пятнашку» ещё нужно расстараться. Так что Америка подождёт. Вопрос, как быть с запиской. Посадят – это одно, а прибьют – это другое. И пусть Витька утверждает, что кого надо, уже убили – пассивно дожидаться развязки я не могу.

Или Витька прав, и для того, чтобы меня убили, я плаваю слишком мелко? Нет, я не боюсь, меня подобной ерундой не запугать! Хотя и неприятно. Не дождутся!.. Конечно, хотелось бы, чтобы Витька оказался прав, и письмо с угрозой попало ко мне по ошибке, так как наши почтовые ящики рядом. Но что конкретно, помимо того, что он был отзывчив, я знаю о Райхерте, как о человеке? Заслуга это, или нет – являлся супругом Элеоноры Митрофановны, а это было по разным причинам не просто.

Мой щедрый и добрый кредитор (об этом я уже упоминал). Оргий на участке не устраивал, в связях, порочащих его, замечен мною не был. Обладал хорошим вкусом, дачу, что мы сейчас можем видеть, силами прилежных зарубежных мастеров возвёл всего лишь за сезон. Дабы не тесниться, дабы было где разбить и клумбу, и грядку с луком, купил сразу два участка. С удовлетворением отметив, что после строительства в кошельке ещё что-то осталось, силами тех же гастарбайтеров засеял газон. И помимо легкомысленных кустов посадил даже ель.

Что я могу о Райхерте ещё? Из фактов больше ничего. Гадать же, выдумывать в детективном деле не профессионально, всё должно основываться на фактах. Желательно, неоспоримых. Факты же были у Витьки. Понимая, в каком я после той злополучной записки раздрае, по дороге к дому весьма предусмотрительно купил к ужину два килограмма пельменей. К ним к нас нашёлся даже уксус. С такой полустёршейся от древности наклейкой, что, разглядывая надпись, Витька даже умилился. И сопротивлялся лишь для вида, когда, покончив со своей половиной, я с целью получения информации попытался взять его за грудки.

От вопросов он не уходил. Не требуя подписки, просто в случае разглашения информации на сторону твёрдо обещав меня прибить, прихлёбывая чай, начал повествовать о том, что ему и группе удалось «нарыть» за день.

Как я с полным основанием и предполагал, несмотря на внешнее добродушие, Николай Иванович Райхерт оказался человеком не простым. Пятьдесят один год. Среднего роста, среднего телосложения. Без особых примет. В далёкой молодости, как и большинство себе подобных, вступил в брак. По разным обстоятельствам детей не случилось. С формулировкой «любили-разлюбили…» развёлся. Проявив близорукость, не разглядев исподволь надвигавшегося финансового благополучия, жена отпустила супруга без боя, и тот. Дабы как-то заполнить освободившуюся нишу, потянулся в сторону бизнеса. Потянулся, погряз. Помните схему: «Сорок, сорок… – рубль сорок. Спички брали? Нет? Тогда с вас два с полтиной…»

Не поняли… Так в бизнесе и я. Но незабвенный Николай Иванович чего-то эдакое знал, на новой ниве как-то стало получаться. И он с неким даже мазохистским удовольствием с головой окунулся в мутные воды нарождавшегося в стране капитализма.

Завидовать не будем, каждому своё: одним звериный оскал, в то время, как другим… Конечно, всё было не просто, а кому было легко? Желающих полно, а закрома одни. И Николай Иванович. Однажды. Всё взвесив, оценив. Пришёл к разумному выводу, что всех денег не заработать, а головы лишиться – в раз. Зубами на большой сцене размахивать прекратил и пошёл в наймиты. К таким же, как и сам, но более зубастым туда, где его знали. Знали – что? Что может и украсть, но кто тут без греха? И в одночасье оказался Николай Иванович, ни больше и не меньше, а в кресле директора фабрики по производству обувки.

В детективе я сюда приплету рэкетиров. И пусть тема заезжена, но публика требует деталей, и детали ей будут! Что-нибудь немалого калибра. Из чего, к примеру, одному из начинающих бандитов отстрелю в процессе голову. Опишу, как покатилась, опишу её последние слова.