Лицо для Риты

КВ картинно думал и… прижимался теснее.

Рита в то время работала в небольшой и не особенно процветающей фирме индуса из Бомбея, подданного Великобритании. Названия своей должности она не знала, только функции. Переписка на двух языках – русском и английском, решение хозяйственных вопросов, управление офисом, организация встреч и контактов с чиновниками, присутствие на переговорах и прочее. Только не надо «и прочее» трактовать слишком широко: индус был пожилым и непьющим. Тем более, что КВ быстро подружился с ним.

«…Эйфелеву башню или Центр Помпиду. Париж надо почувствовать. Прогуляйтесь по Люксембургскому саду или Булонскому лесу, посидите в кафе – по-парижски „брассери“, – разглядывая людей, отдохните на набережной Сены у самой воды. Тогда вы, может быть, разглядите Париж».

День, когда жизнь Риты Пестовой превратилась в кошмар, начался как обычно. Как обычный счастливый день Риты Пестовой. КВ дурачился утром, мешал своей Рио-Рите быть дисциплинированной сотруднцей торговой фирмы с долей иностранного капитала. Тем не менее в тот день Рита не опоздала на работу и не ловила на себе ироничных, многопонимающих взглядов сослуживцев, в глубине души сожалеющих, что Рита досталась не им. Как обычно, дел было невпроворот. Только около двух часов она вспомнила, что с утра не разговаривала с мужем, и позвонила ему. КВ был на рабочем месте. Они поболтали. Планов на вечер не строили, предполагалось, что увидятся вечером дома. Но что-то все-таки насторожило Риту, вернее, потом она часто вспоминала эту фразу, не вытекающую из разговора органично, а идущую как бы поперек. КВ сказал: «Каждый живет свою жизнь сам, Рио-Рита. Не волнуйся за меня. Попробуй думать обо мне головой. У тебя получится».

Вечером КВ не пришел домой. Не позвонил. И ночью КВ не пришел и не позвонил, и утром не пришел, и вот уже больше тысячи дней он не приходил и не звонил. Звонили, приходили, останавливали на улице, сажали в машины и увозили совсем другие люди. С некоторыми она познакомилась на свадьбе или в офисе КВ, иных видела впервые, но все они были обеспокоены исчезновением КВ. В голове Риты гладкими тяжелыми камнями откладывались их сплошь односложные имена: Юра, Гера, Петр, Глеб, без отчеств и фамилий. Они требовали рассказать, признаться, позвонить, передать КВ, что они ищут его и будет лучше, если он найдется сам. Они добивались, чтобы она по минутам рассказала последние дни КВ: что делал, с кем говорил, кому звонил, писал, что получал по домашнему факсу. Просматривали счета за телефон, рылись в бумагах. В начале они даже помогали Рите в поисках, не оставляли ее одну. Звонили в морги и больницы, ходили с ней в милицию писать заявления, предпринимали еще что-то, связанное с авиарейсами и посольствами. Тщетно. Но, как по команде, дней через пять или шесть тон резко изменился. Что-то произошло. Ей стали откровенно угрожать. Отвезли за город на какую-то шикарную дачу, посадили перед собой – и Рите было сказано, что ее муженек, ее Костя Воронин подставил ребят так, что им ничего не остается, кроме как забрать его жену на мясо. Сказано было веско и спокойно. Так страшно, как тогда, Рите еще никогда не было и уже, скорее всего, не будет. За те три дня в комнате без окон с тяжелой дверью, из-за которой часто слышались приближающиеся тяжелые шаги, она должна была сойти с ума, и удивительно, что не сошла. Где КВ? Жив ли он? Что будет с ней? Убьют? Замучают? Периоды удушливой паники сменялись безразличным окаменением. Мозг отказывался служить ей и хранил только страх. Время, наверное, шло, но как-то отдельно от Риты. Часы остановились на без пятнадцати шесть.

О чем они говорили в последний раз? Ни о чем. Как он смотрел на нее, когда расставались? Как обычно. Подумай! Подумай, как он говорил, головой. Как будто можно думать чем-нибудь другим. А Рита не могла. Вспомни! Не вспоминалось. Ничего не могла ни придумать, ни вспомнить. Только бояться у нее получалось хорошо. Только это. Но тоже до определенной поры. А потом она устала даже бояться. Уснула. Со снами. И приснилось ей, что она еще студентка, на картошке. Вечер, костер, преподаватель с кафедры статистики, их руководитель, задает им задачку. Когда Рита проснулась, она вспомнила ее. Красивая задача. У великого шаха было семь визирей и каждый из них женат. По одной жене на визиря, значит. Шаху донесли, что жены некоторых визирей неверны своим мужьям, причем эти неверные жены, изменив раз, дальше изменяли со всеми визирями подряд. Шах верил в ум своих визирей и поступил так. Собрал визирей и сказал: «Некоторым из вас, о визири, жены изменили со всеми вашими коллегами. Отправляйтесь с женами в крепость, запритесь каждый со своей в отдельном каземате и не выходите оттуда, пока своими руками не покараете неверных. Ступайте».

Проходит ночь. Стражник обошел казематы, увидел, что все жены живы, и рассказал об этом шаху и визирям. Прошла еще ночь, и опять все жены живы. Третья ночь – безрезультатно. А на четвертую ночь неверные жены были зарезаны. Не все, а только неверные. Сколько было неверных жен?

Шесть лет назад у костра студентам не хватило терпения распутать клубок измен в стане шаха. Веселей было просто болтать и смеяться, но сейчас Рита заставила себя сосредоточиться и думать за каждого визиря отдельно. Первая ночь. Я визирь. Как я пойму, что моя жена мне неверна? Только в том случае, если я с другими женами ни-ни, при этом доподлинно известно, что хотя бы одна грешна. Значит, моя. Но первую ночь пережили все, следовательно, нет ни одного визиря, не попробовавшего чужой жены. То есть неверных жен как минимум две. Вторая ночь. Визирь, имеющий на своем счету только одну из жен других членов правительства, должен обоснованно усомниться в верности своей и тут же казнить ее. Утро. Все жены целы. Значит, нет среди визирей и «одноразовых» изменщиков. Третья ночь. Целы все. Выходит, нет и таких, что изменили всего с двумя женами. А вот на четвертую ночь все, кто спал только с тремя чужими женами, убили своих. Таких мужчин должно быть четверо.

Рита одержала маленькую логическую победу и стала рассуждать о своих делах. Что же произошло? КВ скрылся. От кого? От Риты, своей жены, и своих партнеров. Если бы он хотел покинуть только Риту, стал бы он нервировать партнеров? Нет. Он сказал бы им, что уходит от жены, и все бы знали, как отвечать на ее вопросы, если бы таковые возникли. Тут дело не в жене. Да и иначе он мог поступить. Делиться и ссориться не из-за чего. Прости, разлюбил, мол, и дело с концом. Рита догадывалась: с исчезновением КВ эти ребята лишились весьма внушительной суммы. По виду парни не похожи на тех, для кого сто долларов – заметные деньги. Размер их потери она не могла представить даже приблизительно. Петр и остальные не верят ни в какие несчастные случаи, загулы, запои и прочее, иначе бы они искали КВ. Не верят в случайность. Костя Воронин сбежал. С деньгами. Кто для него эти люди, что держат сейчас Риту в плену? Друзья? Нет. Особой дружбы не было. Партнеры? Они совсем разные. Или он для них – наемный работник? Похоже, да вот только КВ был слишком свободен, во всяком случае с ними держал себя весьма независимо, на равных. Вероятно, они заказчики. Заказывали работу, он выполнял ее по контракту, за деньги. Что за работа? Рита не знала точно, но догадывалась, что речь идет о денежных переводах, взаимозачетах, депозитах, открытии счетов в банках, регистрации компаний за рубежом и тому подобных вещах. КВ никогда не рассказывал о своей работе, правда, и не скрывал ничего специально. Судить она могла по обрывкам телефонных разговоров, фразам на экране компьютера, факсам, на которые она бросала взгляд, когда отрывала. Так или иначе упоминаемые суммы, с точки зрения Риты, были гигантскими – сотни тысяч в разной валюте.

Что грозит сейчас Рите? Да все что угодно! Могут с нею расправиться и хотя бы этим досадить КВ.

«Но я появилась в жизни Кости недавно, и он оставил меня, а значит, не дорожит мною, как бы говорит: берите ее, не жалко. Правда, КВ только что женился на мне. Для чего? Любил? Весьма похоже было. А что если только демонстрировал, и не ей, а тем, на кого работал? Кто знает?» Так размышляла она, сидя в ярко освещенной комнате, слушая приближающиеся шаги. «А вдруг у него не было времени, и он меня оставил с надеждой вернуться за мной. Тогда зачем им убивать меня или издеваться? Если я исчезну, то оборвется единственная нить, связывающая их с КВ. Нет, убивать меня или калечить – слишком расточительно. За мной надо наблюдать. Следить. Сейчас для острастки нужно, чтобы КВ узнал, что я у них, занервничал, проявил себя». Рита машинально завела свои часы, стрелки снова начали отсчет.

«Если они изуродуют меня, а я по-прежнему дорога КВ, как он отреагирует? – размышляла Рита, не замечая, что пытается убедить себя, будто ничего ей не грозит. – Меня разлюбит, видеть не захочет, нить оборвется. Нет, трогать меня нельзя. Я необходима как приманка, соблазнительная приманка. Будем надеяться на их разум. От моей смерти или мучений они, если я ничего не знаю, не выиграют, а если бы я знала что-то важное, то зачем меня оставлять им? Не хочешь брать меня с собой, то можно спрятать так, что никакой Юра с Петром не найдут».

К тем же выводам, вероятно, пришли и они.

«…с желающими мы можем посетить Диснейленд, Версаль и проехаться по замкам Луары…»

Выпустили Риту вечером. Подвезли к ближайшей станции метро, открыли дверцу автомобиля – выходи. Станция оказалась «Домодедовской». Но перед тем, как захлопнуть за ней дверцу, Петр сказал: «Будут новости о КВ – позвони», – и протянул бумажку с телефонным номером.

С работы Рита сразу уволилась, из квартиры КВ забрала свои вещи и вернулась домой. Месяц тенью слонялась по дому, вздрагивая от каждого шороха. Много спала: мама пичкала таблетками. В середине ноября, устав от жалостливых родительских взглядов, пошла работать. Оказалось, что устроилась удачно. Риелторская фирма, куда ее взяли менеджером по рекламе, процветала. Через год Рита, практически не влезая в долги, въехала в собственную квартирку на Нахимовском проспекте. К деньгам, оставленным КВ, она не прикасалась. Появились новые знакомые и приятельницы – молодые женщины, умеющие работать и жить в свое удовольствие, но от удовольствий Рита пока старалась держаться подальше.

«Ну вот, мы почти и добрались. Сейчас проезжаем знаменитое „Мулен Руж“ – кабаре, куда я вам настоятельно рекомендую сходить. „Мулен Руж“ находится у станции метро „Бланш“, рядом с улицей Пигаль, весьма специальной и очень парижской улице. На Пигаль будьте внимательны, на уговоры зазывал зайти в бар, „взглянуть“ – не поддавайтесь».

Через полгода Рита получила в милиции бумагу о том, что Константин Воронин пропал без вести. Так и жила она, с записью в паспорте о регистрации брака и со справкой о своей свободе.

Сейчас Рита Пестова в составе туристической группы прилетела в Париж не на экскурсии, а на вскрытие посмертного завещания мужа.

ГЛАВА 3. ВОСКРЕСЕНЬЕ. БЕРИНГ

Париж сделал вид, что со мной не знаком. Взглянул мельком и опять сосредоточился на походках крашеных блондинок с силиконовыми бюстами. Хотя я и не рассчитывал на какой-то особенный прием, но зачем уж так перегибать-то? Дуется, словно пацан. Видно, обиделся, что я ему не писал. Ладно, отойдет.

А вот погода выдалась совершенно правильная, московская погода, в духе суровых будней, когда так и тянет поскорее влиться в плотные ряды неутомимых тружеников и в едином порыве, стиснув плечо к плечу, шагать к светлым, пока еще не покоренным производственным вершинам или срочно воплотить идеи Партии и Правительства в чью-нибудь жизнь. Руки чешутся поработать. Со мной в первые дни командировки так всегда. Место и время года не имеют никакого значения. Итак, испытывая прилив сил, я устремился к выходу, рассчитывая на приятное продолжение знакомства с красоткой Ритой, соседкой по перелету из Москвы.

А что же Рита? Рита тем временем, как я видел, спускалась по пыльной трубе эскалатора и походила издалека на крошечную часть гигантского учебного пособия.

Вертикальная Рита ничуть не уступала в привлекательности Рите, изломанной самолетным креслом. Даже превосходила.

Если во время перелета мне выдалось наслаждаться ее обществом одному, то здесь, в аэропорту, сразу несколько мужчин отметили появление Риты. Возможно, эти господа, повинуясь врожденному половому инстинкту, вызывающему, как известно, неуместное одеревенение брачной железы, имея свободную минутку, всего лишь пытались составить о Рите Пестовой полное и всестороннее впечатление и использовали при этом один только невинный метод визуального сканирования. Но вдруг они ее встречали специально? На всякий случай я запомнил их всех и в качестве наказания наградил каждого нелицеприятной кличкой. Толстяка в синем пальто с рыжими бровями, подробно, начиная с лодыжек, изучавшего Риту, как меню в забегаловке, я назвал кратко – Хряк. Другого, с длинноносой головкой, уставившего взгляд голубеньких, словно разбавленных молоком глазок, в трогательные выступы мадам Риты, я окрестил Бесшумным Дятлом. Следом шли два крепких, как грибки-боровички, молодца лет под тридцать каждый. Один другому что-то настырно выговаривал, поучал, близко поднося свой рот к лицу второго, словно хотел куснуть, а тот недовольно морщился, отстранялся, и оба при этом косились на Риту. Эти пусть будут Грибков и Грибоедов. Следом получили свое Пузырь, Пенек и Размазня. Давая прозвища, легче запомнить внешность.

А Рита между тем, никого не выглядывая в толпе встречающих, подхватила клетчатую сумку и подошла к молодой женщине-гиду с табличкой «Эр Вояж» в руке, возле которой уже скопилось полтора десятка наших соотечественников. Точно напротив группы, за стеклянными дверьми зала прилета был виден автобус с такой же надписью «Эр Вояж» и номером телефона на борту. И мне ничего не оставалось, кроме как тут же в зале набрать номер этого туристического агентства по телефону-автомату и сказать:

– Алло, мадемуазель, это агентство «Эр Вояж»? Моя фамилия Камю, я должен был в аэропорту «Шарль де Голль» встретить русскую туристку по имени Рита Пестова, она везет посылку от московских друзей. Но, к сожалению, не успеваю этого сделать. Где сегодня ее можно будет найти? Да, мадемуазель, ваша туристка, мне говорили московские друзья. Рейс 251, «Аэрофлот». Посмотрите, пожалуйста, мадемуазель. О, мерси! Значит, отель «Роял Фраментан» возле метро «Пигаль»? Мерси. На сегодня ничего не запланировано? Так. Среда – сити-тур с Эйфелевой башней в десять утра, вечером Лувр. Мерси, мадемуазель.

Разговаривая по телефону, я поймал на себе взгляд поднимающейся в автобус Риты и смастерил в ответ самое приветливое из возможных сокращений лицевых мышц. Специально для нее. Пока я возвращал лицевую мускулатуру в обычное состояние, автобус тронулся.

Еще в Москве я забронировал себе номер в отеле «Регина», с окнами на Лувр, попросил приготовить мобильный телефон французского оператора и подогнать к подъезду скромный «рено». К двенадцати часам. Сейчас девять пятьдесят, время есть. Поеду-ка я в город на метро.

Мы, жители столицы, отчетливо понимаем великое, не побоюсь этого слова, значение метрополитена в жизни Москвы. Настолько, что отметили его эпохальное влияние, поменяв его имя со второсортного, с точки зрения истории, Лазаря Кагановича на первоклассного Владимира Ильича Ленина. Парижане же пошли еще дальше, и даже Наполеон Бонапарт (не говоря уже о Людовике Четырнадцатом «Солнце») им показался фигурой мелковатой для сравнения с нею парижского метро. Так парижский метрополитен остался без имени…

Как будто прочная стальная сеть больше ста лет назад опустилась на город. Когда глядишь на карту парижского метро и перемещаешься по ней с линии на линию, не покидает ощущение, что когда-то сеть была правильной геометрической формы. Но с течением времени от собственной тяжести вросла в землю, хотя и не везде. Отдельные части ее покорежились, иные сомкнулись, каких-то участков вообще больше нет. Человеку, воспитанному на строгой схеме из одной кольцевой линии и нескольких радиальных, парижское метро покажется запутанной и избыточной забавой, с одной стороны похожей на детскую железную дорогу, а с другой – на старческую кровеносную систему со всеми вытекающими из этого сравнения последствиями и аналогиями. Чем объяснить возможность попадания со станции «Шарль де Голль Этуаль» на станцию «Насьен» тремя способами и, отметим, без пересадок? Только легкомыслием парижан, в какой-то момент заболтавшихся с дамами за бокалом вина и утративших контроль над строительством, после чего метро строилось как бы само собой. Но пользоваться им удобно и не утомительно. Тихо, можно курить на платформах.

Так размышлял я, переходя с ветки на ветку, пробираясь на восток Парижа. Подъезжая к станции «Пиренеи», я, по неискоренимой привычке, проверился и теперь знал, что хвоста за мной нет.

Улица Пиренеев всегда имела озабоченный вид. И мой старый товарищ Николаша Перегудов, осевший здесь в начале девяностых, обладая неброским, но прочным талантом мимикрии, перенял от нее основные черты.

Выглядел он теперь обремененным массой мелких и хлопотных проблем, реально имея только две – на какую бы мадам упасть, не затрачивая лишних усилий, и как бы постремительней разбогатеть. Обе задачи решались, но лишь частично. Женщины ему не отказывали, хотя несколько не те, о каких ему мечталось. Старше, что ли? Бледнее? Не того круга? И денежки водились. Однако не в таких количествах, чтобы, глядя на Николашу, можно было сказать: респектабельный господин. И квартирка его расположена в скромном районе, и из экономии он возвращался сюда после ужина в алжирском ресторанчике чаще на метро, чем за рулем своего совсем не нового автомобиля марки «ситроен». Работать ему приходилось много. Жизнь в Париже дорога. Николаша был глубоко законсервированным агентом некогда мощной организации союзного значения. И так глубоко законсервированным, что даже сам точно не знал, законсервирован ли он осмысленно или попросту забыт.

Поднимаясь по темноватой лестнице на четвертый этаж, я был уверен, что застану Николашу за учебниками или компьютером. Чтобы поддержать свою многократную въездную визу и вид на жительство, он вынужден был постоянно где-то получать платное образование. Именно на таких условиях Франция позволяла Коле ходить по своей столице в сером плаще и надвинутой на глаза шляпе. Носить с собой кинжал она не разрешала.

На моей памяти Николя получил три высших образования. Экономическое – еще в Москве, кинематографическое – в школе «Фемис» в Париже, что-то авиационное – там же. Сейчас, по последним сведениям, он заканчивал второй курс правового колледжа.

По большому счету, ему было безразлично, чему именно учиться, лишь бы за это не требовали больших денег и продляли право жить в Париже. Тем не менее, приобретенные обширные знания не выветривались у него из головы, а прочно оседали, в ожидании своего часа. Николаша не знал пока, с какой стороны и в какой области судьба предоставит ему шанс для нанесения точного удара, и поэтому был готов ко многому. Если этим шансом будет богатая нестарая вдова из Кале, то Коля как раз тридцатилетний стройный человек приятной наружности, с которым не стыдно и не опасно появиться в любом обществе. Он исполнит все качественно и даже артистично.

Мне не забыть, как мы с ним и тогдашней его парижской подружкой мадам Анни, между нами называемой Нюрой, неделю шатались по Москве в последнее его возвращение за инструкциями. Тогда он очаровательно и ненавязчиво обучал француженку «великому и могучему». Как в непрерывном захлебывающемся потоке французской речи нередко попадались, как изюм в булке, пикантные русские глаголы: «писать», «какать», «тужиться» и «терпеть». Причем со стороны эта пара выглядела воплощением достоинства и заграничного лоска. Не того хамского самодовольства, которое щедро растеклось сейчас по улицам Москвы, а именно породистого достоинства. Исполнено было на загляденье.

Но, допустим, возникла потребность в консультанте при организации сделки с российским предприятием бывшего оборонного комплекса на сумму 10–20 миллионов франков. Кто будет приглашен для участия в предварительных переговорах? У кого будут спрашивать: «Что это так многозначительно отводят глаза чиновники по ту сторону стола? Чего им еще надо? А сколько? А зачем так много!»? Опять Николаша в первых рядах кандидатов. Он свой и для тех, и для этих. Хотя на визитной карточке у него написано «Nikolas Peregoudoff, consulting & marketing», он может и многое другое. К примеру, говорит на четырех языках. В Италии – как итальянец, в Англии все его понимают, испанскому его научила женщина из страны басков (опасная, думаю, была связь, могла и прирезать, ревнивица).

Я как-то спросил его, на третий год его жизни во Франции:

– Ты, наверное, владеешь французским языком как парижанин?

– Ну что ты! – отвечал Николаша. – Парижанин обволакивает женщину речью, как паук, ей потом некуда деться, дорога одна – спальня. А я так себе, дубоватый парень из рабочего предместья, подпарижского Раменского. Мне еще далеко до местных ребят.

Даже управлять самолетом выучился, летает по выходным. Считает, может пригодиться. Надеюсь, мне это его умение не потребуется, хватает автовождения. Пару раз доводилось быть его пассажиром. Водит эмоционально: орет на остальных участников движения, нервно сигналит при чьей-либо малейшей попытке помешать ему рулить, как на единственной машине на земле. При этом фыркает гнедым мерином, вскидывает руки, закатывает глаза, иногда показывает средний палец в зеркало заднего вида и так далее. Примечательно, что, выходя из автомобиля, опять становится нормальным человеком – рациональным, трезвым, с приемлемым показателем допускаемых ошибок, инициативным, способным принимать решения самостоятельно. Такой парень может оказаться весьма полезным в моей деликатной миссии.

– Здравствуй, Николаша, это я.

– А, давно не виделись, – размашисто проговорил Николаша, обнимая меня и троекратно прикладываясь в обе щеки. – Какими судьбами? По делам?

– Точно. Вот работенку хочу тебе предложить. Деньги нужны? – говорил я, глядя, как он разливает водку по строгим, вывезенным с Родины стопкам.

– Никогда не помешают. Ну, за встречу! – Коля выпил, вытер губы тыльной стороной ладони и сказал: – Ладно, команданте, работаем. Ну, а как мне тебя теперь называть?

– Зови меня запросто – Борис Витусович Беринг.

– Ну и нагородил! Проще надо быть! Народней. Хотя бы как в прошлый раз. Помнишь? Юлий Афанасиевич Никитин. Простенько, но с российскими корнями.

– Извини, ничего другого под рукой не оказалось. Потерпи меня таким недельки две, Николаша.