Лицо для Риты

ГЛАВА 4. ПОНЕДЕЛЬНИК. РИТА

В понедельник, вопреки строгим рекомендациям синоптиков, над Францией было безоблачно. Местное солнце проскользило, не встретив сопротивления, над Эльзасом, блеснуло в водах Марны, легко управилось с Шампанью и только тогда, основательно опершись на стеклянные бока Дефанса, вдумчиво приступило к кропотливому процессу инспектирования тупичков и закоулков на склонах горы Монмартр, в северной части известного города. Окно на седьмом этаже дома номер одиннадцать по улице Фраментан оно отыcкало без особого труда. Часы вокзала Сен-Лазар в этот момент пробили ровно семь раз.

Рита уже не спала. Тревога каплей тяжелой холодной ртути плескалась в ее сердце.

Сегодня, в десять утра, Рите назначено явиться в нотариальную контору мэтра Оливье Гибера, имея с собой перечисленные в письме документы и само письмо. Улица Шатедум, шесть. Недалеко, можно дойти пешком.

Это письмо Рита получила необычным образом. Примерно месяц назад его нашла в своем почтовом ящике тетя Юлия, та самая, у которой Рите и Косте Воронину нравилось поливать цветы. Письмо, написанное на французском языке, имело английский перевод и было обращено к мадам Р. Пестовой.

Некий мэтр О. Гибер приглашал третьего марта (вписано от руки) госпожу Пестову по поводу посмертного завещания ее мужа. Имя мужа не указывалось.

Гирлянда воспоминаний пришла в движение и засверкала новыми огнями и красками. Рита, казалось бы, успокоившаяся и отдохнувшая от страданий, заново пережила череду испытанных чувств. Боль, страх, горечь покинутой женщины и злость на КВ были самыми простыми из них, самыми ясными. Кроме них, Рита различила и смутное беспокойство от неизвестных, но заведомо грозных сил, которые, как почувствовала Рита, три года спали или, вернее, дремали, а сейчас заворочались, готовые проснуться. И ничего хорошего от их пробуждения ждать не приходилось. Она отчетливо ощутила опасность. Но, к удивлению, нашлось место и хрупкому живчику жалости к себе в огромной гулкой пустоте потери.

– Что же со мной делают, – прошептала тогда Рита.

Она никогда, даже в самый тяжелый час, не желала КВ смерти. Словно по забывчивости не погашенная в дальнем чулане лампочка, в самом укромном уголке ее души светилась надежда, что наступит день – и КВ, как и прежде, окликнет ее у метро и поведет за собой. А сейчас некто обнаружил лампочку, пыльную, неизвестно сколько времени горевшую, и, удивившись, сказал: «Надо же, напрасно горит электричество». Но не погасил, пока… По щекам Риты текли слезы. Контора О. Гибера располагалась на втором этаже. По интерьеру, мебели, люстрам и лицам было понятно, что заведение свою лучшую пору уже пережило. Все происходило предельно обыденно. Не было никакой внимательной многозначительности в пойманных на себе взглядах, торопливости, вызванной ее появлением, нарочитой серьезности.

Рите предложили сесть. Секретарша средних лет исчезла за глухой дубовой дверью, которую еще пару лет назад следовало покрыть лаком заново. В приемной над темными панелями висели два портрета. Почтенные господа в одеждах начала века взирали в окно, исполненные справедливой уверенности, что именно за ним следует искать беззаконие. Рита взглянула тоже. Почти напротив – окно выходило на улицу – располагалась церковь Миссии Доминиканцев, а перед ней в одиночестве стоял мужчина в великоватом черном пиджаке. Совсем не похож на верующего, явный атеист. Рита отвернулась. Остававшийся в комнате молодой человек с собранными в хвост волосами склонился над клавиатурой компьютера.

Секретарша вернулась быстро и пригласила Риту в кабинет.

Мэтр был невзрачен до совершенства. Казалось, никакие проявления жизни не посмели оставить и малейшего следа на его внешности, включая саму смерть, к которой в данный момент он имел непосредственное отношение, будучи как бы ее голосом.

– Бонжур, мадам. Меня зовут Оливье Гибер. Какой язык вы предпочитаете для нашего общения? – проговорил он, внимательно изучая Риту.

Интересно, а на каком говорят на небесах? На каком языке перечисляет наши грехи Святой Петр, отвешивая порцию геенны огненной? Вероятно, на плохом английском, как и во всем бренном мире. Тогда труднее всех приходится англичанам – они совсем не понимают плохого английского, только хороший. И потом, в аду к основным штатным мучениям добавляются еще и сомнения: а правильно ли был ими понят Святой Петр во время вынесения приговора, какой, собственно говоря, срок? Очаровательно!

– Если мы не сможем по-русски, тогда пусть будет английский, – Рита вопросительно посмотрела на мэтра Гибера.

– Мы в состоянии пригласить специального переводчика и, несомненно, сделаем это, если возникнут подозрения в неверном понимании друг друга. Ваше имя, мадам? – мэтр перешел на английский, и именно неважный. Тем проще будет его речь, решила Рита.

– Мое имя – Рита. Я родилась в Москве. Вот мой заграничный паспорт. Вот внутренний. Это свидетельство о рождении. А эти бумаги – заверенные переводы на французский язык, – Рита ломким, стеклянным, усыпанным мелкими трещинками голосом произносила односложные фразы, как на занятиях по иностранному языку, и смысл произносимого не имел для нее никакого значения: это просто упражнение. Текст не из ее жизни и речь вовсе не о КВ. Сейчас мэтр Оливье – партнер по разучиванию диалога, и можно поправлять его, когда он ошибается, и сверяться по бумажке, если она забудет, что говорить дальше. Но бумагу в руки взял как раз месье Гибер и сказал:

– Пятнадцать месяцев назад к нам обратился господин Жиль Седих с просьбой составить и нотариально заверить его завещание, что и было сделано в полном соответствии с французскими законами. Сейчас мы являемся его официальными поверенными. Кроме этого, он предоставил подробную инструкцию, как оповестить наследников. Но и это еще не все. Им был продиктован сам текст письма и адрес, по которому оно должно быть отправлено. И последнее: в нашем распоряжении находятся фотографии наследников, словесные портреты, образцы почерков и список вопросов, которые, по мнению завещателя, должны полностью исключить возможность ошибки при идентификации личностей наследников.

Рита решила, что все-таки сошла с ума. Она, как натянутая первая струна, летела сюда, переполненная горем, болью за Костю Воронина, чтобы выяснить, что случилось с ним, где он, припасть к его могиле, наконец. Она хотела правды, простой внятной правды о своей жизни. Чтобы прекратить эти терзания. Ну и?.. Вместо этого какой-то неизвестный ей господин Жиль Седих собирается идентифицировать ее, даже не поленился, подготовил ряд вопросов и планирует задать их ей уже после своей смерти, да еще во Франции. А может быть, она тронулась, еще будучи в Москве, и никакого письма не было? И все это бред? А окна комнаты выходят не на церковь Доминиканцев, а во двор больницы имени Кащенко Петра Петровича? Рита резко поднялась и подошла к окну. Церковь стояла, и мужчина прохожий по-прежнему оставался на месте.

Мэтр Оливье Гибер продолжал:

– На данном этапе у меня нет вопросов к вашим документам, тем более что с российскими паспортами я сталкиваюсь впервые. Естественно, они будут проверяться. У меня есть вопросы к вам лично. Ваш рост, мадам?

– Нет, позвольте, господин Гибер, сначала мне. Кто этот Жиль Седих? Я его не знаю. Что ему от меня нужно? Объясните.

Рита быстро заговорила, подавшись вперед и отыскивая в лице собеседника признаки издевки над собой.

– Мадам, по французским законам, любой человек вправе завещать свое имущество кому угодно, кроме специально оговоренных случаев. Даже незнакомому. Но, я полагаю, совсем скоро вы во всем разберетесь, только ответьте на мои вопросы. Они очень просты. Итак, ваш рост, мадам?

Рита покорилась:

– Сто шестьдесят пять сантиметров. Но я не понимаю, кому какое до этого дело.

– Цвет глаз, пожалуйста?

– Разве вы не видите сами?

– Мне интересно получить именно ваши данные, мадам. Думаю, вам виднее, простите за игру слов.

Мэтр подвигал губами, что, по его мнению, должно было означать улыбку, а остальных людей, правда, находящихся в более уравновешенном, чем Рита, состоянии, заставило бы по меньшей мере насторожиться и начать вспоминать телефон неотложной медицинской помощи: ведь этот господин явно не в себе.

– Зеленый вас устроит? – Рита была готова уйти и сейчас искала своими зелеными глазами сумочку. Но следующий вопрос ее остановил.

– Какая погода стояла в Москве четырнадцатого мая тысяча девятьсот девяносто пятого года в семнадцать часов?

– Начинался дождь…

Да, в это время начинался дождь, а может быть, гроза. Туча, по форме не отличимая от грязно-серого, усеянного подозрительными разводами, продавленного в центре матраца, надвигалась на Москву с запада. Рита опаздывала. И опаздывала туда, куда прийти промокшей насквозь было хуже, чем не прийти совсем. На собственные смотрины. На деликатное мероприятие, на котором особенно приветствуется консерватизм, а уж внешность будет оцениваться по десятибалльной системе с долями. Рите не хотелось проигрывать. Парень ей нравился. Этакий плюшевый мишка, умненький и домашний. Вот она и торопилась к нему домой, в берлогу. На встречу с мамой-медведицей и папой-медведем, чтобы, как водится, мять его постель. Ну прямо сказка с пирогами.

Рита нервничала, зонтик остался на работе. Не то чтобы она в этого парня была безумно влюблена, просто не просматривалось в обозримом секторе более подходящего кандидата. Перед вестибюлем станции «Маяковская», между колоннами концертного зала скапливался не оснащенный зонтами народ и с опаской разглядывал готовое обрушиться небо, прикидывая, успеет ли добежать сухим до места своего назначения. Рите нужно было в Малый Козихинский переулок. Метров восемьсот.

– Нет, не успеть, – решила она. Пятна на тротуаре быстро сливались в одну лужу, покрытую крупными и прочными до наглости пузырями. Дорога в сказку отрезана.

«Полная нелепость», – почти вслух подумала тогда Рита. Но в этот момент со стороны Тверской, уже Тверской, а не улицы Горького, показался человек с гигантским зонтом над головой. Шатром каким-то, а не зонтом. При желании под ним могло поместиться пять девушек, спешащих на смотрины. Лица человека видно не было.

– Товарищ! Пустите под зонтик, ненадолго, я не помешаю. Я маленькая.

Зонтик приподнялся, человек повернулся в ее сторону.

– Если маленькая, то пожалуйста.

Рита шагнула – и жизни их плотно пересеклись: вместо планируемых пяти минут навсегда. Это был КВ.

Рита уже не торопилась покидать кабинет мэтра Гибера, она ждала следующего вопроса. И, когда он прозвучал, на глаза навернулись слезы.

– Что сказала медсестра в лесу у деревни Бегичево?

Был жаркий день, суббота, июль. Они выбрались за город. Гуляли в лесу, купались в Оке, дурачились, даже затеяли играть в войну. Рядовой Костя Воронин стал валиться в высокую душистую траву, увлекая за собою медицинского работника Рио, приговаривая:

– Брось меня, сестрица, не тащи. Все равно истеку кровью.

А сам как бы вплетался в Риту руками и ногами, забирался под платье, целовал ее уже где-то возле ключицы, расстегивал неподатливые пуговицы, спешил.

На Риту обрушился сладкий запах полевых горячих цветов, стальной привкус земли, стебли медуницы щекотали шею. Божья коровка невозмутимо ползла по его щеке, видно, они ненароком преградили ей, спешащей по субботним неотложным делам, дорогу. Жаль, мы не хотели тебе мешать, коровка. Любопытная стрекоза подлетела поближе, выясняя, что же происходит на ее участке. Рита тогда торопливо, уже задыхаясь, отвечала:

– Погоди, солдатик, не умирай. Я вынесу тебя к нашим.

Такая вот игра.

Ресницам недолго удалось удерживать тяжелую слезу, влажная дорожка на левой щеке закончилась в уголке губ Риты.