Отчет неодетого человека. Неприличные и другие рассказы

Уговаривал Протасов тщательно. Про церемонию, про караты в обручальном и сережках, про подвенечное и фату изложил. Ася прослушала внимательно и отказала. Протасов обрисовал проект свадебного путешествия и прилагающийся к нему гардероб. Ася ответила уклончиво. Протасов перешел к образу жизни, уровню комфорта, размерам стипендии и премиальных. Ответом было неуверенное, расплывчатое «да». Протасов придавил бонусами, загранкоммандировками и суточными к ним. Дело сладилось.

Пошли подавать заявление. Шли молча, думали каждый о своём. Протасов прислушивался, поглядывая на Асю, не тронулась ли на выход неразделенная. Нет, сидит, как вкопанная. А Ася о своём:

Разумно ли отказываться? Что теряешь-то? Свободу? Это у мужиков свобода, а у женщин невостребованность одна. А что до любви, до старинных как говаривал Онегин, чувствий, то не до них сейчас, законный брак дело трезвое, продолжительное. Считается, что стерпится-слюбится. Но «слюбится – не слюбится», Асю это не особенно волновало. Условия предложенной Протасовым сделки её в целом устраивали, жизнь ей не портили, а до остального… Всё будет по-моему, думала она. Что ему от меня нужно? Моё тело? Пусть добьется. Заплатит цену и получит его, но так, если захочу, что ему тошно станет от такой получки. Получит неживым как камень. Пусть он, когда позволю, повозится на мне, посопит, покряхтит, потрется, поводит по мне лапами… Удовольствие его будет блеклое, скупое, одиночное. И вся любовь его будет болезненной и обездоленной, если я так решу.

Свадьбу сыграли негромкую, без «горько». Из свадебного путешествия вернулись на два дня раньше, погода в жаркой стране испортилась. Да и медовый месяц на месяц не потянул. Скрипучие страсти быстро сходили на нет. Протасов мысленно потирал ручки: план срабатывал.

В Москве фрегат судьбы в тихой гавани стал принимать неопрятный и раздраженный вид. Ася с мероприятий возвращалась, внося в дом отзвуки чужих праздников, поздно и с самого утра начинала куда-то торопиться. Мимо Протасова проходила, как мимо швейцара. В его страдания вкраплялись капельки удивления: что ж в ней такое он видел раньше, а сейчас нет? Смотрел и не мог отметить ничего, что доставляло ему в этом браке удовольствие. Отъезды Аси на периферийные праздники стали приносить облегчение. А возвращений ждал без нетерпения. Процесс пошёл. Ася, казалось, ничего не замечала.

Однажды Протасов услышав короткие гудки (только что, видать по глубокой занятости, Ася сбросила его звонок на мобильном) он не испытал привычной боли, а почувствовал, что тонкой струйкой как из песочных часов посыпалась его неразделённая любовь к Асе Эф. Это было радостно.

Вернулась Ася, как всегда поздно, но взглянув на Протасова и что-то заметив, спросила: – Что с тобой? У тебя всё хорошо?

– Неплохо, – не соврал Протасов, – дела налаживаются.

Смотрел Протасов на жену и чувствовал, как покидает любовь его истерзанное сердце. Асе не интересны его налаживающиеся дела и разговор на этом иссяк.

У Протасова светлая полоса: легчает ноша. Легчает, но не спадает совсем. Видно такие он накопил запасы любви к жене Асе, что ни конца ей, ни краю. Течет струйка и течет никак не превращаясь в лавину. Но Протасов веселеет.

Ишь, как цветёт с молодой женой, судачат про него соседки. А Ася в заботах ничего не замечает. Пореже стал приставать и под ногами путаться и ладно.

И наступило наконец долгожданное утро, когда Ася посмотрела на Протасова с особенным равнодушием, а прошлой ночью была с ним небывало холодна и день ей предстоящий занят на редкость не им, вот тут-то и заглянул Протасов в свою душу поглубже и не нашел там муки, не выявил ревности с обидою и не обнаружил ни капли любви, а испытал покой.

– Всё, – сказал себе Протасов, – порядок.

Ася восприняла весть о разводе с раздражением и обидой, для неё не новость, что все мужики козлы. Чего ему с нею не живется?

Рассчитавшись с ним подумала, что мог бы быть и пощедрее, всё ж таки жена, и твердил, что любит. Эх, если бы любил, то всё бы отдал. А он подумал в ответ, что могло обернуться намного хуже.

На этом история с Асей и закончилось. Вернулся фрегат его судьбы в тихую заводь и как раз в ту самую где пересекаются параллельные прямые.

Скользкая дорожка. Левый поворот

– Одни верят в пиво, другие в огуречный рассол, третьи в нарзан или кефир, и есть, наконец, последние, которые с утра хлебают воду из-под крана. Я также слышал, что кому-то однажды помог «алказельцер». Но только у меня есть верное средство…

– Какое?

– Я спасаюсь молитвой.

Соседи, жильцы дома номер сорок семь дробь тридцать три по Ореховому бульвару столицы, разговорились при встрече случайно.

– После доброй молитвы голова становится, как новая, чистая и ясная внутри, будто мозги из нее откинули на дуршлаг под холодную струю. Попробуйте как-нибудь сами, Аркадий. Уверяю вас, помогает, – наставлял сейчас Валентин Маркович, человек бывалый, со стажем, щуплого Аркашу Горностаева, чертежника с четырнадцатого этажа. – Потолкуешь с Ним, объяснишь что к чему, покаешься, конечно, и глядь – сползло, отпустило. И опять жить захочется, да так порой захочется, аж руки чешутся.

– А что, Валентин Маркович, вчера крепко подали?

– Крепко, Аркадий, крепко… Начальника планового отдела на пенсию провожали. Все планы мои и расчеты теперь насмарку. Такого человека ушли… Богатырь! Бизон! Мамонт!

– А по вам не скажешь, Валентин Маркович: и держитесь молодцом, и не пахнет совсем, – Аркадий спустился на улицу за свежей газеткой с кроссвордом и пачкой сигарет «Ява». Планов на сегодня у него никаких не было.

– Так похмелье же похмелью рознь! – вскричал тут Валентин Маркович, оживляясь. – И не в дозе дело, а в букете напитков вчерашних и компании выпивающих. Если головы с подушки не поднять и на поясе от халата висеть мечтаешь, значит, не с теми пил. А когда поутру соколом летишь, ноги, чтоб не тормозили, поджимаешь – это верный признак того, что не надрался ты накануне, а зарядился, и напиток лёг ровно, без комков и осадка.

– Как сейчас? – озорно, с одобрением прищурился Аркаша.

– Обращали ли вы, дорогой Аркадий, внимание на то, как часто с похмелья тянет нас, мучимых твёрдостоянием, на женщин? – вскинув указательный пальчик, не замечая вопроса, продолжал Валентин Маркович. – А это, несомненно, означает, что мужской организм за ночь мобилизовался, сконцентрировал силы, грамотно поставил задачу и самостоятельно, без внешнего медикаментозного вмешательства ведет успешную борьбу с не без удовольствия заработанным накануне недугом.

– Обращал, Валентин Маркович, как не обращать?! – с неизвестно откуда взявшейся радостью отозвался чертежник Аркадий.

– И вот тут-то, когда организм в упоении схватки жаждет победы, ты его и поддержи… Поддержи доброй молитвой, тихим словом – и почувствуешь, – Валентин Маркович незаметно перешел на «ты», – как он, организм твой, отозвался благодарностью, воспрял горячим вороным жеребцом и снова, как я уже говорил, захотел жить. И жить весело, с огоньком, с искоркой, с лукавым прищуром и удовольствием.

– Да, да, да! Истинно верно! – с энтузиазмом, можно сказать, с жаром откликнулся Аркадий. – Не могу! Не могу с вами не согласиться, Валентин Маркович! Очень! Очень хочется женщину, терпежа нету никакого, несмотря даже на то, что сегодня я как раз не с похмелья.

– Да? Это почему? – несколько удивленно, с легкой укоризною посмотрел на Аркадия Валентин Маркович.

– Так получилось, – стыдливо, не вдаваясь в подробности, ответил Аркаша.

– Да я спрашиваю, почему же вы не идете к женщинам, Аркадий? – Валентин Маркович критически оглядел Горностаева.

– Потому что я робкий, – простовато ответил тот и добавил: – Я без компании не хожу.

– Понятно, – констатировал полный, не первой молодости, но пышущий никак не остывающими чувствами, легко поддающийся искушениям Валентин Маркович.

Суббота только-только продрала глаза и развернула плечи, часы показывали начало одиннадцатого.

– Что ж, – сказал Валентин Маркович, – все в наших силах. – И окинув взором свой шестнадцатиэтажный, семиподъездный синий с белым дом, добавил: – Возможностей перед нами тьма. Есть из чего выбрать. Осталось лишь определиться, что именно нам сегодня требуется, какого рода свидание…

– Как это, какого рода? Женского, разумеется, какого еще? – насупился Аркадий, а в его глазах мелькнула тревога.

– Ты не так меня понял, – поправился Валентин Маркович. – Я говорю о том, в какой манере, в каком антураже, мы решим сегодняшнее свидание.

– А в каком можно?

Лицо Валентина Марковича приняло задумчивое выражение.

– В разных… Можно в романтико-возвышенном, с фортепьянной музыкой и цветами на тонких ножках. Мужчины в начищенных черных туфлях и чистых носках, а дамы с высокими прическами и глубокими декольте. «Я пригласить хочу на танец Вас…» Нравится так, Аркаша?