Отчет неодетого человека. Неприличные и другие рассказы

Отчет неодетого человека. Неприличные и другие рассказы
Александр Витальевич Спахов

Ничего добавлять и не надо, это действительно отчет. Отчет, полный иронии, тонких, часто щемящих душу наблюдений и пикантных подробностей. Отчет веселого, внимательного и действительно неодетого (в широком смысле этого понятия) человека. Всё в этой книжке чистая правда, но не та, от которой выть хочется, а та, что окрыляет и придает смелость, чтобы жить с размахом и удовольствием. Мужчины и женщины во всей красе в момент влечения друг к другу – вот объект пристального взгляда автора.

Содержит нецензурную брань.

Александр Спахов

Отчет неодетого человека. Неприличные и другие рассказы

Отчет неодетого человека

В расширенном списке величайших изобретений человечества сразу за его бесспорными лидерами – автомобильным колесом, одноразовой зажигалкой и доступной женщиной с четвертым номером, но непосредственно перед светлым разливным пивом, мобильным телефоном и доступной женщиной с третьим номером, вне всякого сомнения, следует разместить выдающееся достижение с незатейливым названием – Очередной Оплачиваемый Отпуск.

Сейчас, поставив чемодан на пол прибрежного адриатического бунгало и стянув, как сытого удава, галстук, я в справедливости такого рейтинга был убежден тверже, чем папа Римский в существовании Рима.

Все здесь оказалось устроено именно так, как мечталось длинными промозглыми вечерами на не всегда ухоженной Родине. Каменные ступеньки спускаются к самому синему морю, крошечная веранда увита диким виноградом, густой ароматный кустарник отделяет мою обитель от остального мира. В спальне приветливо расположилась широкая кровать с клетчатыми хрустящими простынями.

Я опускаюсь на ступени. Слоями, словно толстые капустные листья, с души сползают повседневные заботы, отступают административные волнения, забываются денежные неприятности и производственные обязанности.

Никто не дергает по телефону, нет нужды поминутно хлопать дверцей электронного почтового ящика. Посетители не лезут с претензиями, а начальство с советами. Родня не посягает на кошелек, а друзья на печень. По собственной воле, без намека на насилие отпита верхняя половина из бутылки местного пива, а сандвич с ветчиной, сыром и салатом свеж и величествен, как памятник Карлу Марксу, разглядывающему Большой театр.

Я запрокидываю голову и готов проорать, пророкотать во всю глотку что-то старинное, дикое из набора тех звуков пещерного человека, которые предшествовали сегодняшнему цивилизованному “very well”. Я – один. На целых две недели.

Вечереет. У ног, как измятое брачное ложе, остывает просторный минимум двуспальный пляж. Уютно, доброй лохматой собакой посапывает море. Высокомерное солнце с неторопливостью чиновника готовится к концу своего рабочего дня, освобождая для ночного коллеги – Луны бескрайнее, еще горячее небо. Заботливый ветерок несет тишину и…

Вдруг, чу? Что я слышу? Что это? Как это? Выстраданное одиночество нарушают приближающиеся звуки развязной дудки, пионерского барабана и иностранной речи. Кто? Что? Зачем? И тут, вижу: по кромке воды в мою сторону движется процессия – мужчины с перьями на головах, золотистые женщины, дети с выгоревшими волосами. Много. На них тяжелые бусы из фруктов и ягод, венки из зелени, лица, тела, конечности покрыты цветным орнаментом и рисунками, похожими на дорожные знаки. Они размахивают руками, гомонят, свистят, бубнят, поют песни и просто кричат. Становится шумно. Я ошарашенно вглядываюсь. Кроме продуктов питания и краски, на этой публике ничего нет. То есть совсем ничего – нагие, как папуасы. Хотя… папуасы ведь что-то носят?

Представьте состояние. Чужбина, первый день, толпа в десятки голых надвигается на тебя, машет руками, орет, а ты сидишь в длинных полосатых шортах, один, за спиной в комнате чемодан с тряпками и бумажник со скромным количеством местной валюты. А ты не знаешь, чего они хотят, кто они? Что им нужно? Одежду? Денег на одежду? Все вместе? Все вместе и меня самого в придачу?

Тревога! Обступают! Надо же что-то делать, действовать, предпринимать. Остановить этот дурдом на марше.

Вообще-то я человек тертый, хладнокровие теряю редко. Просчитываю варианты.

Первый. Отступить. Закрыться в доме. Держать осаду. Ждать подкрепления в виде людей в трусах, а еще лучше в брюках – и орать! Помощь придет. Мы в густонаселенной Европе. Одно «но». Что, если одетые замешкаются? Сборы, экипировка, то – се. Я понимаю: время работает на меня. Наступит зима, похолодает, и они, голые, уйдут на юг, где тепло. Ждать только, возможно, придется долго – отпуск кончится.

Вариант второй. Лучшая защита – это наступление! Стащить с себя одежду. Измазаться кетчупом из сандвича, облиться пивом – и вперед, к ним, к голожопцам. Размахивать руками и орать, отвлекать от моих чемодана и бумажника. Примут за своего, возьмут в стаю. При первом удобном случае – сбегу!

Выходит, подавать голос надо при всех вариантах. Можно начинать уже сейчас, до вынесения окончательного решения. И я ору…

И в крике моем тесно переплелась протяжная тревога за одежду, басовитый страх перед неизвестностью, звонкое отчаяние прыгуна в омут и визгливая стыдливость застуканной в неглиже девственницы. Голые тем временем приближаются, голова процессии возле моего жилища. Они уже рядом…

Что скрывать от вас, ребят своих, – я подслеповат и поэтому не сразу разглядел ту блондиночку в ожерелье из черешен. Но когда процессия подошла и изображение стало четким, понял однозначно: принимается только "вариант номер два", и если и сбегу, то только наутро. Да и не сбегу вовсе, а уйду не спеша, походкой утомленного любовью человека.

Надо срочно вливаться в их ряды. Для начала, демонстрируя свою самую приветливую улыбочку, с элегантной небрежностью задираю майку и медленно расстегиваю пару пуговиц на шортах. Оказывается, выбранный путь верен – голые одобрительно загудели. Тогда, наращивая скорость, я продолжаю работу над ширинкой, втайне, правда, мечтая, чтобы пуговицы на ней умели размножаться делением или сразу застегивались сами собой. Увы, хорошие времена пролетают быстро. Пуговицы – закончились. Голые радостно обступали меня, гомоня на нескольких языках сразу, вероятно, обсуждали предстоящее зрелище, а, возможно даже, делали ставки. Стиснув зубы и отклячив задницу, я самоотверженно спустил шорты до коленок. Прохладный ветер одарил меня непривычным ощущением беззащитности и гусиной кожей.

Я застеснялся.

А что же голые? А голые, озадаченно покачали головами, перекинулись парой фраз, дружно повернулись через левое плечо и споро тронулись дальше. Кто-то доброжелательно полуобнял меня, а кто-то сунул в руки крупный арбуз, исключив, таким образом, возможность хотя бы иногда тайком прикрываться ладошками. Обложили профессионально. Обратной дороги нет.

Тем временем плотная масса отделила меня от заветной блондиночки. Теперь я шагал почти последним в этом коллективе телесного цвета и разглядывал доставшиеся мне задницы.

– А куда мы, собственно говоря, идем? – ни к какой конкретной заднице не обращаясь, вопрошаю я через сотню метров.

– Как это куда?! – энергично отозвался молодцеватый немец. – На наш ежегодный слет. Обмен опытом. Свой показать – у людей посмотреть. – Кстати, – тут же заявил он не без гордости: – Я – Ганс Бронзовое Яйцо! – и при этом коротко обернулся ко мне, предъявляя это самое именное, заглавное, фирменное яйцо действительно красноватого оттенка, только почему-то в единственном числе. – А ты кто? Откуда?

– Я тут первый раз. Я – Миша.

– О, да вы новичок! Какая прелесть! – Жеманно повела плечиками мадам с широкой, как бы на вырост попой и титями в стиле «щучья голова», бегло оглядев меня ниже пояса.

– Да. В такой одежде на людях впервые, – сказал я, перемещая арбуз пониже.

– Вам так идет, – вступил щеголевато подбритый мужчинка, обильно увешанный серьгами. – Мы всем рады, – продолжил он таким тоном, что я почувствовал тревогу. Впрочем, совсем легкую.

– Хотите, понесем арбуз вместе? – тут обратилась ко мне высокая плечистая девушка с незначительными, высосанными до дна грудями и массивной, мешающей вести подвижный образ жизни нижней половиной. – Только поднимите его повыше.

– Спасибо, справлюсь один.

Первое смущение преодолено. Начинаю осваиваться и осматриваться по сторонам. Вот идут степенные немки с кустистыми подмышками и лысыми лобками, а с ними молодой человек, которому нечем, кроме загара, похвастать. Рядом то забегает вперед, то тормозит троица смуглых итальянских студентов, все как на подбор, с натруженными, в следах от зубов румяными «молодцами». Должно быть, на каникулах после первого курса транжирят молодость.

Но мне некогда. Надо искать запавшую в душу блондиночку с черешней. Прибавил скорости и под стук перекатывающегося с ляжки на ляжку, легко обогнал тучную леди – обладательницу козьего вымени и ее кавалера – явно плохого танцора. Потом был человек неизвестной национальности, который так внушительно нес свой живот и в нем, я чувствовал, было столько всего, что я прозвал его – про себя, естественно, – завскладом. Следом шла, ежеминутно роняя яблоки, весьма спелая женщина. Каждый раз она беззаботно нагибалась, оставляя без присмотра второстепенное отверстие, украшенное веером геморроидальных шишечек. За нею неотступно следовал не представляющий никакой опасности молодой человек с замысловатой головкой.

Тут мое внимание привлекла пожилая пара пенсионного возраста. Он – человек со старческим немощным телом и неожиданно контрастирующем богатым членом – длинным, выразительным, выполненным в яркой цветовой гамме, обладающим массой нюансов и оттенков. Этот член вызывал уважение, как старый, седой, но еще крепкий ветеран, покрытый шрамами былых сражений и побед. Он не раз был ранен, попадал в сложные, порой безвыходные ситуации и неподходящие места. Его складки и морщины таили в себе, как прищур старого весельчака, столько соленого юмора и народной мудрости, что не хочешь, а залюбуешься. Голова его хоть и поникла сейчас, тем не менее это не казалось поражением, нет, скорее заслуженным отдыхом. Старушка тоже была хоть куда! Даже сейчас. Разбитная, можно сказать, старушенция! С повсеместными отметинами низменных страстей. Она мне представилась – фрау Шницель.

Каждому из обгоняемых мною нашлись теплые слова ободрения, с каждым мы обменялись псевдоравнодушными, скользящими ниже пояса взглядами, но при этом все усердно делали вид, что никакие способы размножения, кроме опыления, им неизвестны.

Блондинки не было видно. Попадались другие, например, женщина, у которой было всё впереди, дядька с отороченным линялым серым мехом, несколько аляповато украшенных вторичными половыми признаками мадам, обвислая девушка с предательскими следами от трусов и криво подбритой. Впрочем, встречались, если можно так сказать, подходя исключительно сзади, и прехорошенькие. Иные были с золотистыми спелыми дыньками, с пушистенькими, совсем не мятыми, как бы припрятанными до поры и не испорченными кокетством укромными местечками и, само собой, круглыми как бы просящимися удобно улечься в ладони, покрытыми пушком кормовыми полушариями. Но в основном плосковатые, ординарные тети.

Я торопился, почти бежал, озорно перебрасываясь приветливыми фразами с моими новыми голыми товарищами. И тут… пришлось притормозить. У этого был хорош! Блеклый, ничего из себя не представляющий немолодой, плешивый уже мужик являл миру вещь. Вещь, достойную служить украшением любой пожарной команды. Представить себе вместилище противоположного пола для такого орудия человеку со средним воображением было не по силам. Тем не менее рядом походкой законной жены шествовала совсем не крупная, но, надо полагать бездонная, женщина. «Брандмейстер», назвал я его с уважением, и прошел мимо строевым шагом.

Показались ворота лагеря – цель путешествия. Нас ждали. Несколько уже прибывших делегаций приветствовали теплыми словами. Толпы голых. Сегодня, как выяснилось, был ежегодный День открытых дверей, собирающий нудистов из многих стран.

Зазвучали литавры, затрещали трещотки, застучали барабаны, внесли флаги – сдержанно, торжественно, в стиле братства. В президиуме прокашлялись. Пошли речи. Самые разные, от горячих и пламенных до отчетных и программных, но ни одной поверхностной и проходной. Мне все речи понравились.

Наши – те, с кем я пришел, тоже не подкачали, не ударили в грязь лицом. Подвели итоги, расставили акценты, обрисовали перспективы. Кратко, актуально, по делу. В конце прений взяла слово фрау Шницель. Хорошо говорила. О длине наших… рядов, о размерах и широте… масс, о глубине… взглядов и прочих важных местах. Похлопали, конечно. Тут она возьми и предложи: а давайте-ка прямо сейчас еще удлиним наши ряды и примем нового члена – и показывает прямо на мой! Сказала, что я первый раз и очень хочу, обещаю не подвести и не опозорить, достойно приму и понесу. Никто не возразил. Наоборот! Товарищи подсадили на сцену рядом с трибуной, ободрили хлопками. Дали слово. Я, конечно, глубоко вздохнул, мыслями собрался, чтобы ответить коллегам по существу, поблагодарить сердечно – и тут… вижу ее, мою блондиночку. Стоит голенькая совсем, золотистая вся. Розовым отливает, где надо. Чернеет, где положено. Хороша! Кругла, сочна, желанна, с двумя спелыми вишенками, задорно вверх развернутыми… Специально под меня скроенная женщина. Глядит на меня во все глаза, а я на нее, конечно же, не оторвать!

Все замерли, ждут веского слова от подрастающего поколения. А она, моя славная, тут возьми да и облизнись. Да так приветливо, так ласково, что… Короче, не сдержался я, братцы, не совладал с собой, не утерпел, не смог… Встал у меня в полный рост. Как у пионера под окном бани. Стыдно.

Ну и, разумеется, повсюду шум, свист, гвалт, крики. Из президиума кричат. Голые массы орут. Осуждают, клеймят.

Не приняли меня, короче, в свои ряды. Прокатили. Постановили гнать до самого бунгало. А чтобы не вздумал вернуться, приставили ко мне своего человека. Из самых проверенных. Блондинку ту с черешнями. Эльзочку.

На первое блюдо

– Странный какой-то привкус у этого супца, не находишь? – Эдуард Борисович причмокнул, вдавливая ощущения в небо.

– Ешь. Ешь, давай. Не отвлекайся. – Галина Павловна заглянула в его тарелку, там оставалась ещё добрая половина: – С такими ценами, им ни крошки нельзя оставлять.

– Тебе ли за деньги волноваться? Мне платить-то, угощаю.