– Здравствуйте, Анатолий Михайлович. Вы вроде не рады встрече?
– А чему радоваться? Я ведь не одна из ваших красоток, господин Дон Жуан.
Александр пропустил мимо ушей колкость начальника полиции и продолжал гнуть свою линию:
– Народ желает знать…
– Народу это безразлично, – окончательно рассвирепел Корхов. – Все вы, пресса…
– Как же вы нас ненавидите.
– А за что любить?
– Вы бы отлично смотрелись на соответствующей должности в коммунистической Москве или Ленинграде, – усмехнулся Горчаков.
– Почему?
– Там тоже не жалуют прессу.
Корхов посопел, слыть ненавистником прессы ему явно не хотелось. Поэтому следующую фразу он хоть и с трудом, но выдавил из себя:
– Что интересует?
– Кто убил? Какова цель преступления?
– Я не всезнайка.
– Версии есть?
– Версия – это только версия, – философски изрек Корхов.
– А можно мне пройти вовнутрь?
– Зачем?
– Но ведь убийство произошло в доме.
Корхов помолчал, посопел, затем махнул рукой: мол, что с вами писаками поделаешь. И отдал распоряжение пропустить Горчакова в дом убитой актрисы. Несмотря на внешнюю суровость, начальник полиции Старого Оскола слыл человеком душевным и сговорчивым. Некоторые даже задавались вопросом: как он вообще стал полицейским?
Федоровская занимала приличный каменный особняк с большим двором, садом и несколькими пристройками. Запертая в будке собака бешено лаяла и рвалась наружу. По лестницам и в прихожей сновали хмурые лакеи и плачущие служанки. Один из полицейских вызвался проводить Горчакова к конкретному месту убийства, сообщив по пути новые подробности дела.
Актрису убили в ее же спальне. Спать легла она поздно, попросила слуг не беспокоить. Никто и не заходил к ней. А тут рано утром депеша из Белгорода, передать велено в собственные руки. Личный секретарь Федоровской Наташа постучала к хозяйке. Ответа не последовало, тогда Наташа решилась зайти и увидела, что Зинаида Петровна мертва, преступник перерезал ей горло. Естественно – крики, паника, обмороки.
– А где труп? – спросил Александр, осматривая кровавые простыни и одеяло.
– В морге, – с удивлением ответил полицейский. – Где же ему еще быть?
– Можно переговорить с Наташей и другими слугами?
– Пресса у нас взялась за работу полиции?
– Нет. Просто поможем друг другу, – приветливо ответил Горчаков и, получив соответствующее разрешение, направился в комнату секретаря Федоровской.
Наташе было около тридцати, женщина – довольно миловидная, только слегка портила полнота. Красные от слез глаза смотрели на Горчакова испуганно, устало. Он протянул ей визитку и спросил:
– Несколько вопросов, если позволите?
– Я уже все рассказала полицейским.
Александр применил весь свой шарм и обаяние, ласково улыбнулся, блеснув белоснежными зубами, и доверительно шепнул:
– А мне можно?
Девушка горько вздохнула:
– Тяжело это… очень тяжело.
– Понимаю. Вы ведь были близки с хозяйкой?
– Не скажу, чтобы очень. Да и не могло между нами быть близких отношений. Зинаида Петровна – известная актриса, пусть периферийного театра. Ее приглашали с выступлениями в Белгород, в Ростов, в Харьков. А кто я? Мелкая служащая. Только служила всегда честно.
– Вы, как секретарь, были в курсе ее дел?
– Рабочих – да.
– А личных?
– Возлюбленными ее не интересовалась… Если намекаете на это…
– А они у нее были? – заговорщически подмигнул Александр.
– Как у любой женщины.
Наташа осеклась, боясь, что сказала лишнее. Пресса – не полиция. Здесь не следует особо раскрываться. Да еще предстоит искать новую работу. Наболтай она про хозяйку, пусть мертвую, пойдет молва: сплетница. И тогда точно нигде в Старом Осколе не устроишься.
Горчаков все это понимал, но сдаваться не собирался. Как бы невзначай сказал:
– Ходили разговоры про связь Зинаиды Петровны с управляющим банком Ереминым?
– Не видела, не знаю.
– Но ведь он у вас частенько появлялся.
– Какое частенько! Заедет раза два или три в месяц.
«Значит, заезжал!»
– Поговаривали, что и госпожа Федоровская к нему была неравнодушна.