Слово атамана Арапова

Всадник пристально вглядывался в ночную мглу, словно пытался разглядеть кого-то. Но, на беду, ночь была ненастная, небо – темное, а ветер глухо шумел в степи и завывал в ветвях одинокого осокоря над головой казака.

Возвращаясь в Яицк с дальней заимки, он строил смелые планы. В самом радужном из них он видел себя гордо въезжающим на верном Хане в город, лихо спрыгивающим у избы атамана на землю и гоголем идущим мимо девок навстречу раскинувшему для объятий руки атаману.

Но мечты мечтами. Несбыточны они. Не видать ему более до конца дней своих улиц Яицка, так как въезд ему туда заказан. И кто этому виной, понять трудно. То ли племяш Степка, то ли красавица Нюрка, то ли его необузданный вспыльчивый характер, сделавший его в сорок лет изгоем? Да разве только изгоем? Волком степным, гадом постылым. По решению круга любой казак отныне вправе избить его, застрелить или зарубить, если только он посмеет нарушить запрет и приблизится к городу.

Эх, Нюрка! Тварь подколодная! Сгубила его, на корню сгубила. А ведь кто был когда-то?! Первейший казак в Яицке. ГЕРОЙ! Ни одного похода на киргизов не пропустил. Рубился всегда в первых рядах. А сколько ран на теле носит! Не счесть! Но не послужили раны и доблесть былая порукой, когда…

Конь тихо всхрапнул и застриг ушами – верный признак, что к мару[6 - Мар – бугор, курган.] кто-то приближается.

– Тсс… – шепнул он, нагнувшись, коню в ухо и потрепал его по промокшей гриве. Но и у самого сердце сжалось от необъяснимой тревоги, а рука легла на рукоять сабли.

– Эй, Никифор, я энто, – прозвучал в темноте знакомый голос брата, и спустя мгновение он, словно из-под земли, вырос у правого стремени. – Слышь-ка, Никифор, зазря приехал-то.

Брат взял его за руку и, пересиливая дождь, закричал:

– Зазря, грю, головушкой рискуешь. Одна она у тя…

– Замолчь, Тимка, – злобно рыкнул на него Никифор. – Че базлашь, сукин ты сын?

– Дык ведь посекут тя. Ей-богу, посекут. – И Тимофей зашептал в ухо склонившемуся к нему брату: – Атаман давеча у избы сказывал, што самолично смахнет башку с тя, ежели…

– Ешо поглядим, – отмахнулся, как от назойливой мухи, Никифор. – Кишка тонка со мною тягаться.

– Дык оне гуртом навалятся, сотней. Никиша, уезжай, Христа ради! Уезжай, прошу…

– Да погодь ты, идол! – ругнулся Никифор. – Сказывай, че ешо в куренях бают. Как племяш Степка житует? Как… – Он замялся и после резкого выдоха продолжил: – Нюрка как, лярва проклятущая?

– Погодь малость, дай осмыслю. – Тимофей провел ладонями по лицу и, пожав плечами, сокрушенно вздохнул. – Степка с Васькой Араповым на Сакмару подался. Присмотреться хотят и…

– Плевать! – возбужденно рявкнул Никифор и, спрыгнув с коня, схватил брата за ворот рубахи. – Сказывай об Нюрке. Хде она? Аль с ним подалась?

– Забудь ты ее, Никиша, – без всякой злости, но твердо заговорил Тимофей. – Не твоя она… НЕ ТВОЯ!

– Энто мне разуметь, а не вам! – позабыв про осторожность, взревел Никифор. – Не отступлюсь от нее, покудова ноги ходют.

– Просватана девка за Степку, как не поймешь, – принялся увещевать брата Тимофей. – За сродственника к тому ж…

– Тады пошто он в поход ушел? На Сакмару?

– Атаман Арапов упросил, – спокойно ответил Тимофей.

– Пошто так?

– Люб он ему.

Никифор задумался. Опустив голову, он потрепал по загривку Хана, после чего расправил могучие плечи и дико захохотал:

– Не бывать тому. Слышь, братенька, не бывать! Покудова Степка веслами мозли набиват, я тута. Умыкну девку – и поминай как звали!

– Грех энто, – вздохнул Тимофей.

– А нынче все грехом чтится. Куды ни плюнь, все грех.

– Негоже девку трогать. Сродни ведь Степка нам, фамилию одну носим.

– Мочи нет, Тишка. Не могу я! – Никифор подставил лицо дождю, а Тимофею показалось, что брат даже всхлипнул. – Как узрил ее проклятущую, так и свет померк. Скачу по степи – ее вижу. Глаза закрою, а она предо мной стоит.

– Ой, не к добру се. – Тимофей вновь попытался отговорить брата. – Никиша, опомнись! Всю родню супротив себя обратишь. Я ужо не говорю об…

– Вота че… – Никифор положил руку на плечо брата. – Нет у меня ниче боле, акромя Нюрки, понял? Волк я, зверюка без роду и племени. Нет мне возврата в Яицк и к семье тож. А жисть на том ешо не кончатся!

– Че ты удумал, однако? – Тимофей смахнул с лица капли дождя и попытался рассмотреть глаза брата.

– Жисть сызнова зачать хочу, – охотно пояснил тот. – Умыкну Нюрку и на Дон подамся. Таким казакам, как я, завсегда рады хоть на Исети, хоть на Дону!

Затем он встряхнул опустившего голову брата за плечи и, пригнувшись, спросил:

– Подсобишь мне, Тимоха?

Тимофей молчал. По всему было видно, что он рад бы помочь брату, но не в силах решиться на предлагаемое Никифором воровство. Но родственные чувства все же возобладали над разумом, и он обреченно взмахнул рукой:

– На худое ты меня толкашь, брат. Но… так тому и быть – даю согласие.

Никифор, обрадовавшись, обнял брата:

– Ужо базара дождемся, Тимоха. Ужо…

– А не сгубим мы девку-то, брат? – неожиданно засомневался Тимоха. – Не люб ты ей, знамо дело. Затоскует, зачахнет и…

– Стерпится – слюбится, не впервой, – отрезал Никифор, которому не понравились сомнения брата. – Не впервой ужо.

– Как знашь. – Тимофей поскучнел и засобирался уходить. – Токо совет прими, не возбрезгуй.

– Како ешо совет? – насторожился Никифор.

– Никогда боле здеся не объявляйся. Забудь мать, отца, сестер, братьев. Меня тож забудь.

– А жить-то как тады?

– Как знашь!

– Добро. – Никифор тряхнул головой и с яростью сжал рукоять сабли. – Ну так че, теперя ты выслухаешь мя?

– Завсегда. Стало быть, на роду мне писано руки загадить. Слухаю тебя, брат…

3

Нюра Батурина стояла у реки и с грустью смотрела на мутную воду. Раньше она любила теплый чистый Яик. Еще бы, она выросла на реке – полноводной, стремительной и неповторимой своей захватывающей красотой. Девушке нравилось ходить босиком по воде и, нагибаясь, трогать крохотные волны, монотонно набегающие на берег. Руки чувствовали мягкую свежесть воды, а глаза восторженно наблюдали за солнечными бликами, за сказочной игрой красок. Но сегодня…