Комната одиночества

– Я не знаю, как он оперирует.

Хотя, конечно, я знал, как он режет, анекдоты по «системе» ходили.

– Ладно, оставайся, посмотрим, что ты за гусь.

Только он закончил говорить, как звонят из приемного, привезли какого-то матросика срочной службы – аппендицит.

– Ну, пошли, внук Поля Бэра, – схохмил Дымов.

Надо же, теоретика и основоположника водолазной медицины знал по имени. Выпендривался, в общем, этот Дымов.

Я быстро подмылся и стал к столу, вкатили матросика, а тот, молоденький такой грузин, все кричит:

– Дэдыко, Дэдыко!

Дымов вошел следом, как услышал вопли больного, тут же:

– А ну, ты, закрой рот, кому говорю!

Переложили парня с каталки, ограничили операционное поле и стали вводить новокаин. Сделал Дымов «лимонную корочку», потом игла пошла глубже в ткани, а матросик все кричит:

– Дэдыко! Дэдыко!

Тогда Дымов приподнимает корнцангом стерильную простыню и как двинет своим кулачищем по груди матросика, аж по всей операционной гул пошел. А матросик все кричит.

Сестра от неожиданности выронила скальпель, так Дымов еще и на нее наорал. Где он учился, хотелось бы мне тогда знать, но другие дела появились, и поважнее.

Парень кричит по-грузински: «Мамочка, мамочка», а Дымов:

– Закрой рот, болван! Хватит орать!

Пока друг другу выдавали трели, подошло время делать разрез. Дымов полоснул скальпелем, дошел до брюшины и только ее вскрыл, как пахнуло гноем на всю операционную, я чуть не стравил от неожиданности. Стало ясно, – аппендикулярный инфильтрат. А это уже подсудное дело. Дымов тут же присмирел. Приказал вызвать начальника отделения. Пока посылали машину, мы обложились салфетками и сидели на скамеечках в позе молящихся христиан и слушали голос матросика, который продолжал мамочку звать.

Когда прибыл начальник отделения, до рассвета вычищали парню брюхо от гноя. Когда за окнами рассвело, увезли на каталке умолкшего, наконец, пациента. Дурак этот Дымов, когда полживота в гное, разве можно обезболить! А он еще кулаком стучал, ублюдок. А еще про него говорили, что он хороший хирург. Дерьмо.

Просто таким везет. Действительно, таким везет. Я встретил пациента дня через три уже на улице, вернее, во дворе госпиталя. Он шел, слегка согнувшись, и держался рукой за место разреза. Почему-то вспомнил, что этот парень был не грузин, а аджарец, то – есть советский турок, почему я вспомнил про турков? Как-то разбирали в «системе» корейскую войну. Против демократических сил, кроме бригады из США, были еще и французы, и бригада из Новой Зеландии, так еще действовала и турецкая бригада, и в чем суть, ведь именно турки остановили наступление наших восточных братьев, остановили и повернули бригады желтых назад. За счет чего: если говорить просто, то за счет массы здоровья. Кто в наш век будет легко переносить огнестрельные ранения, не бояться голода, лишений? Может, этот аджарец потому так легко и выкарабкался – за счет бычьего здоровья? А за счет чего же еще? В общем, повезло Дымову.

Дымову повезло, а вот Кешику с Дымовым не повезло. Когда Кешика увольняли, Дымов проявил принципиальность.

Вообще-то Дымов крутой мужик, но я бы не хотел быть под его началом. Естественно, после этого дежурства я на хирургии не появлялся.

Когда решило командование бригады освободиться от Кешика подобру-поздорову, за счет списания по диагнозу (десять процентов больных псориазом списывают ежегодно), то уложили его в госпиталь на обследование. Кешик тут, конечно, просчитался. Госпиталь – не мой кабинет, куда можно войти и с порога выдать:

– Ну что, док? Нужно повеселиться.

Ну, допустим, налью я Кешику, как командиру, сто грамм «шила». Он выцедит дозу, потом обязательно поцелует донышко стакана и скажет:

– Все прощаю! – потом покрутит в воздухе пальцами, как будто считает деньги: – Витамину, док!

Потом бросит себе в пасть парочку оранжевых шариков и исчезает до окончания действия дозы. В госпитале он, конечно, того, борзанул. Кешик, томимый жаждой, подходил к забору госпиталя и ждал в засаде, пока по аллейке пройдет кто-нибудь из местных. Тут же шло обращение:

– Эй, биджо! Ори чача! Чкара! – то есть, две бутылки чачи и побыстрее. Давал деньги и ждал.

Мальчик приносил чачу. Кешик отхлебывал из одной бутылки порядочный глоток, затыкал припасенной заранее пробкой и бросал в густую траву у забора. Потом шел на процедуры. Но у Кешика была одна, на первый взгляд, неприметная черта: чем он сильнее напивался, тем шире расставлял при ходьбе ноги. При полной амнезии Кешик ходил как циркуль. Я часто наблюдал, как Кешик шел по пирсу с совершенно трезвым на первый взгляд лицом, но, широко расставив ноги, а поутру оказывалось, что Кешик ничего не помнит. В госпитале получилось так: Кешик, действуя по старой схеме, подозвал паренька, а когда тот исполнил его приказание, то есть, принес чачу, то засосал всю бутылку по случаю воскресенья. Далее в приятной истоме Кешик двинулся по аллее, но на беду приехал зачем-то Дымов, и посмотрев вслед Кешику, заподозрил неладное.

– Товарищ капитан третьего ранга, подойдите, пожалуйста! – позвал Дымов.

Кешик спохватился, но поздно, тогда он ответил так:

– Одну минуточку, я только в туалет схожу, – и бросился в корпус.

В общем, сидел Кешик в гальюне до вечера, но Дымов не отступил, дождался, когда Кешик выйдет. У туалета также стоял и патруль, вызванный Дымовым. Когда Кешик вышел, его отправили в комендатуру, а позже турнули из Вооруженных Сил.

4

Я никогда не забуду эту рожу! Черт бы побрал этого оперативного. Одна рожа чего стоит! Если б у нас еще и за морды сажали, этого – в первую очередь. Впрочем, тогда бы и Серега, что пиво зарабатывал своим портретом, тоже был бы посажен. А это ни к чему.

В общем, началось все неудачно: сидел как-то с Кешиком в своем кабинете, утро такое хорошее, только-только началось бабье лето, погода прелесть, тишина, на небе ни облачка, в воздухе ни комара, и душа поет, вроде, как и не в Грузии. Кешик, как водится, уже успел у меня выпросить полстакана «шила» и теперь сидел в трепетном ожидании начала его действия. И тут звонок. Черт бы побрал этот телефон. После этого случая телефон сломался, и его не могли починить в течение двух или трех месяцев, я даже счет времени потерял.

Беру я трубку и представляюсь, мол, лейтенант такой-то у телефона. Из трубки слышу:

– Ну-ка, мне Бондаренко и побыстрее!

– А кто говорит? Представьтесь, пожалуйста.

– Ты что, лейтенант, плохо слышишь? Срочно дай трубку Бондаренко! Ну!

– Нет, – я уже завелся, черт его знает, кто это звонит, у нас часто разыгрывали таким образом: позвонят, представляются то начпо, то комбригом и передают приказание – то прибыть на десятый причал, то срочно доложить оперативному о чем-нибудь и тому подобное, а потом оказывается, что просто кто-то из знакомых баловался. – Вы не правы, я представился, а вы мне хамите. За что? Кто вы такой?

В ответ на меня из трубки хлынул такой поток ругани, что не будь я военным, уши мои свернулись бы в трубочку. Я послушал немного и говорю в трубку:

– Пошел ты знаешь куда. На… – и бросил трубку.

– Какой-то козел тебя разыскивал, – говорю Кешику, – да я его послал куда следует.

– Ну и правильно, – отозвался Кешик.

Но тут снова раздался телефонный звонок. На лице Кешика ничего не дрогнуло, он потянулся за трубкой. Я хотел его опередить, но Бондаренко жестом остановил меня, взял трубку и стал слушать.

Потом говорит в микрофон:

– Бондаренко.

Далее мне стало слышно, как в трубку что-то очень громко и сердито кричали. Кешик выслушал и положил трубку на место.

– Ты зачем на три буквы послал оперативного?

– А это был оперативный?