Зацепа #вслухипросебя#

В тамбуре больше никто не ночевал, и там соорудили большой фанерный ящик под картошку.

***

Мимо нашего дома ходили трамваи. Целых пять номеров (линии были только у метро). Три, включая «Аннушку», пересекали Садовое кольцо и шли в центр, к Чистым прудам, к улице Кирова. Два других поворачивали под нашими окнами в сторону Крестьянской заставы.

Трамвай останавливался перед стрелкой, из него выходила женщина-вагоновожатый. (Водителями автобусов работали мужчины, трамваев – женщины. В троллейбусах – и те и другие). В руках у нее был увесистый ломик-кочерга, который она извлекала из-под кабины или возила с собой. С помощью этого приспособления вагоновожатая с диким лязгом переводила остряк стрелки в нужное положение.

Потом процедуру усовершенствовали, и ломик стал не нужен. Вагоновожатая в нужный момент дёргала за специальный тросик и стрелка переключалась. Лязг при этом остался прежним.

Утро всегда наступало около половины пятого, когда под окнами начинали ходить трамваи. Саша почти просыпался, перемещаясь в блаженное состояние полусна, когда пару часов можно ещё не думать о том, что скоро вставать.

Громыхание трамвайных колес и клацанье стрелки одновременно убаюкивало и не давало провалиться в сон, создавая ощущение надёжности и покоя.

Бабушка под эту музыку просыпалась окончательно и Сашиных восторгов по поводу колыбельной не разделяла.

2

Саше предстояло пойти в школу неполных семи лет. На семейном совете было принято решение на годик отправить его в детский сад. Для социальной адаптации. Таких слов, конечно, тогда никто не употреблял.

– Пусть немного оботрется, – сказал дедушка.

– Если будут спрашивать, кем я работаю, не говори, что я зубной врач, – попросила мама. Мама очень обижалась, когда ее называли зубным врачом. Она была стоматологом и работала в детской поликлинике.

– Я скажу, что ты стоматолог.

– Лучше скажи, что я просто врач. И все. – Мама стеснялась говорить незнакомым людям, что она стоматолог.

– Стоматолог, это кто? – спросила пожилая воспитательница.

– Зубной, – опередила меня заведующая. Они внимательно посмотрели на Сашу и понимающе переглянулись.

Мама очень не любила, когда ее называли зубным врачом. Папа-инженер интереса никакого не вызвал.

– Бабушка на рынке работает! А дедушка портной!

Саша не помнил, чтобы он это говорил, но семейная легенда гласит именно так. (Зацепский рынок мы с бабушкой посещали почти каждый день). Не думаю, что последовавшие разоблачения и связанные с ним разочарование воспиталок повлияли как-то на процесс Сашиной адаптации, но шел он туго.

На вопрос, чем его кормят дома, Саша ответил: «икоочкой».

«Эр» давалось ему с трудом.

– Курочкой? – переспросила воспитательница.

– Да не курочкой, – радостно уточнил Саша, – а икоочкой!

Саратовские дедушка и бабушка прислали на днях литровую банку паюсной икры. Она была набита так туго, что ее приходилось выковыривать ножом по кусочкам.

***

Подъезд родного дома всегда встречал меня уютным полумраком, запахом прохладной пыли и тонким кошачьим ароматом, пробивавшимся сквозь мощную ноту жареной на подсолнечном масле картошки. Рафинированного масла наши коммунальные кухни ещё не знали. Когда за Сашей затворилась тугая детсадовская дверь, он сразу ощутил чувство тревоги.

Чувство тревоги усиливали враждебные запахи, прежде ему незнакомых. Самыми пугающими были запах хлорки и влажный запах непривычной кухни.

Послеобеденный тихий час был самым тяжёлым испытанием для Саши. Разговаривать было нельзя. Читать книжку было нельзя.

– Я не буду вслух, – догадался Саша, – я про себя.

– Все равно нельзя, – сказала воспитательница.

Можно было тихо лежать с закрытыми глазами.

– Скажите, пожалуйста, – тихонько позвал Саша. – Никто не отозвался.

Саша позвал погромче: «Скажите, пожалуйста!»

Воспитательница, наконец, подошла и встала над Сашиной кроваткой.

– Чего ты хочешь?

– Можно я почитаю книжку?

– Нельзя!

– Я буду читать очень тихо. Про себя.

Саша подумал, что нельзя шуметь во время тихого часа и читать громко вслух.

– Все равно нельзя. А если будешь разговаривать, – пообещала воспитательница, – мы зашьем тебе рот черными нитками!

«Значит, она будет не одна? Значит, кто-то будет держать его за руки, пока она зашивает ему рот! И почему черными нитками? Разве можно зашивать рот черными нитками? Как мне потом жить?» – с ужасом думал Саша.

Он лежал, крепко зажмурившись. Перед глазами плыли разноцветные пятна. Его мутило от страха. Чтобы отогнать тошноту, Саша пытался отсчитать шестьдесят минут – тихий час. По его расчетам прошло минут двадцать, не больше, когда раздался громкий голос пожилой воспитательницы.

– Ты глянь, зараза какая! Лифанова опять обсикалась.

Голос ее, впрочем, звучал беззлобно. Кто-то заворочался, зашуршал, и Саша осторожно приоткрыл глаза. Совсем незаметно, чтобы можно было смотреть сквозь ресницы.

Перед глазами все ещё плясали звёздочки, похожие на бенгальские огни. В этом звездопаде он увидел ее. Маша Лифанова стояла полусонная, в руках у нее была мокрая простынка. Я мог бы сейчас придумать ей внешность: большущие серые глаза, короткие русые волосы, хрупкую стройную фигурку. Но ничего этого я не помню, а выдумывать ничего не хочу. Вероятно, Маша Лифанова была очень красива.

Саша влюбился в нее сразу. Ее мокрые трусики и насмешки воспитательниц только усиливали Сашины чувства. Жить с зашитым черными нитками ртом было уже не так страшно.

Пребывая в этом счастливом состоянии, Саша не сразу обнаружил, что у него есть соперник. Какой-то мальчик протянул его Машеньке изумительной красоты перстень, сплетенный из тонкой цветной проволоки.

– Я тебе завтра подарю кольцо ещё лучше! – пообещал Саша.

Весь день у него было радостное настроение. Все казалось очевидным и простым. Надо подарить возлюбленной кольцо и соперник будет повержен. К вечеру на безоблачную радость набежала лёгкая тучка сомнения.

Не зная, к кому обратиться за помощью, Саша дождался, когда все соберутся за столом и сообщил, что ему завтра необходимо подарить Маше Лифановой кольцо. Желательно настоящее, по крайней мере, не хуже, чем из цветной проволоки.