Пехота Апокалипсиса

Гриф плохо спал по ночам. И сегодня только под утро забылся в кресле, напротив Машиной кровати, перед самым рассветом. И проснулся, когда Маша сказала:

– Снова дождь.

– Дождь,– подтвердил Гриф, не открывая глаз.

– А мне сегодня снился сон,– сказала Маша, присела на стул перед зеркалом, взяла расческу и стала расчесывать волосы.

Вода текла по окну сплошным потоком, в комнате стало темно, и Маша включила свет над столиком.

– Мне приснилось, что я...– Маша замолчала на мгновение, словно вспоминая,– я падаю... или нет, я лечу... Вокруг меня какие-то сполохи, искры, вспышки... но они не обжигают меня... я их не боюсь... я опираюсь на них и лечу... или все-таки падаю... И мне казалось, что я знаю, куда лечу, знаю, зачем и когда достигну своей цели... А проснулась и забыла.

– Наверное, ты растешь. Все еще растешь,– сказал Гриф.

– Мне и папка так говорил. Только тогда я не так летала. Я парила, скользила над домами, деревьями... И с каждым годом я летала все ниже и ниже, и вот я уже еле могла подняться над травой, летела и понимала, что это в последний раз, что больше никогда уже не смогу... Я плакала, подошел папка, спросил, что случилось, а я могла только плакать...– Маша медленно расчесывала волосы, плавными движениями, и говорила тоже медленно, еле слышно.– А сегодня я... просто летела. Не над чем-то, не сквозь что-то – просто летела.

Маша отложила расческу и посмотрела на Грифа.

– А когда приедет папка?

Маша не помнила, как попала сюда, в замок Грифа. Приступ начался у нее дома, в Клинике ее держали на химии... Она очнулась здесь, в замке.

Гриф сказал, что дружит с ее отцом. Сказать «дружил» – язык не повернулся. Сказал, что отец скоро приедет. Он сейчас занят, у него очень важная работа.

– Хорошо,– сказала Маша.

Время от времени она спрашивала снова. Об отце. О Петрухе Иванове, о ребятах из Понизовки. Только о матери не спрашивала Маша.

Оно, наверное, и лучше.

Тут Гриф мог и не сдержаться, а девчонке незачем слышать о матери такое. Не виновата девочка, что мать у нее стерва, сука...

– Он скоро приедет? – спросила Маша.

– Не знаю,– ответил Гриф, вставая из кресла.– Он сказал – позвонит, когда сможет. Свяжется со мной. Я даже не знаю, где он. А нам пора завтракать.

Гриф вышел в коридор, свернул направо, к кухне, и вдруг замер. Закрыл глаза, сжал ладонями виски.

Море. Не серые волны на поверхности, а давящая темнота глубины. И страх. Глухие удары по металлу. Тускло освещенное помещение. Холодно, капли воды стекают по стенкам, как пот. Как холодный пот. От страха. В помещении-комнате-отсеке все пропитано страхом. Люди, их почти два десятка в тесном темном помещении-комнате-отсеке, дышат страхом, вдыхают и выдыхают его.

– Десятиминутная готовность,– сказал один из них, голос прозвучал глухо и бесцветно, словно и он пропитался влагой и страхом.

Люди зашевелились, звякнул металл – чистый, спокойный звук, не то что те удары, которые доносятся снаружи, сквозь толщину корпуса, все чаще и чаще.

Тот, что предупреждал о десятиминутной готовности, спрятал в карман бронекостюма пластину кадропроекции, которую только что показывал остальным, и сказал:

– Он – основная цель. Если не будет его – девушка. Зовут – Мария Быстрова, восемнадцать лет...

– Что с вами? – спросила Маша.

Она никак не называет Грифа. Гриф не представился, она не спрашивала. Наверное, это ей даже нравилось своей необычностью и загадочностью.

– Вам плохо?

Голос у Маши дрожит, она только что видела, как Гриф медленно валился на пол. Она попыталась удержать его, но не смогла, только чуть затормозила падение.

– Что с вами?! – крикнула Маша.

Гриф открыл глаза.

– Десять минут,– сказал Гриф.

Он видел Машу, видел ее испуганные глаза, но одновременно видел замок откуда-то сверху, темное море, с отчаянием бьющееся о берег...

Пена и вода становятся прозрачными, будто расступаются, открывают его взору металлическую сигару метров тридцати в длину и чужерыб, с остервенением, но безуспешно атакующих эту сигару...

Вот прозрачной стала сама сигара, и Гриф увидел людей, сидящих в ней.

– Восемь минут,– сказал Гриф, слепо глядя перед собой.

В темном коридоре его глаза светились, зрачков не было, только радужные сполохи на перламутровом фоне.

Маша встряхнула Грифа, замахнулась, но ударить не смогла.

– Ну что с вами,– простонала она,– ну ответьте, пожалуйста.

Металлическая сигара под водой остановилась, медленно накренилась на корму. Люди внутри пристегнулись к креслам...

– Пять минут,– сказал Гриф.

Он понимает – нужно что-то предпринять. Подводный аппарат и люди в нем опасны. Они угрожают Грифу. Чужерыбы не смогли повредить бронированный аппарат, а чужекрысы, которые уже собираются у берега, чтобы встретить незваных пришельцев, могут их не остановить.

Здесь мало чужекрыс. Гриф старался, чтобы они не попадались на глаза девушке. Возле замка были только те, что обеспечивали чистоту и непосредственную безопасность.

Три минуты.

Вес аппарата... размеры... водоизмещение... пятнадцать человек на борту... четырнадцать из них вооружены и одеты в бронекостюмы... оружие... суммарная плотность огня...

Минута.

Контейнеры с ракетами...

Время замедлилось – секунда растягивается, и ей не видно конца... Гриф знает, что сейчас он видит будущее – то, что может произойти. То, что произойдет, если он...

Выстреливаются контейнеры, вылетают из воды, раскрываются, и из них вылетают ракеты... по полсотни малокалиберных осколочных ракет из десяти контейнеров ковром накрывают берег...

Взрывы-взрывы-взрывы-взрывы бегут от моря вверх по склону, превращая в щебень лестницу, скульптуры, камни, разнося в щепы деревья, перемешивая с землей и песком чужекрыс, собравшихся у берега...

Вспышка под водой, корпус подводной лодки разделяется, отсек с пятнадцатью людьми взлетает над морем, включаются реактивные двигатели...