Корабль стрекоз

Я в жизни не слышал, чтобы для «извращенцев» строили какие-то особые, отдельные бордели – это мог придумать только такой знаток фактуры, как Олли.

Всем, ну просто всем известно – если ходишь по борделям, то рано или поздно оказываешься «извращенцем» того или иного сорта. В борделе как бы выясняется, что та правда, которую ты только подозреваешь о себе, бормоча и краснея, не такая уж и неприемлемая. В том смысле, что ее можно принять – всегда найдется кто-то, кто ее примет.

– Что тут смешного?

– Представил, как мы будем качаться втроем на качелях – ты, я, Нин, – соврал я.

– А-а, это хорошо, – Олли завязал штаны, живехонько накинул рубаху, куртку, любовно дохнул в лицо зеркальцу, протер его рукавом и спрятал в карман. Как вдруг он снова весь как-то внутренне напрягся – наверное, опять подумал что-то нехорошее про мою «нормальность». – Послушай, как тебе наша Нин?

– Ничего, симпатичная, – отозвался я. «Как женщина» она мне не очень нравилась, а так – и вовсе, но я сообразил, что Олли меня «проверяет» на нормальность. А еще больше, чем Нин, мне не нравилось наше второе задание. Рядом с дебильными «качелями» оно выглядело явным перебором. Так я Олли и сказал.

– Да ладно там… Убьем какого-нибудь одинокого рыбака, – пожал плечами он.

– Что, вот так, как людоеды, возьмем и убьем какого-то мужика, отца шестнадцати детей, чтобы его слопать?

– Ну можно найти бездетного…

– О Шилол! И что, мы вот этого бездетного сожрем, как людоеды? – не знаю чего я все напирал на этих «людоедов».

– Ну… это же задание такое. На твердость духа… На бескомпромиссность… На способность выполнять то, что велел тебе Князь и его присные, ведь фехтовальщик – это слуга Его Сиятельства, – зачирикал Олли, сволочь образованная.

– И что, тебя устраивает такое задание?

– А ты предлагаешь все бросить и уехать домой? Типа к Шилолу этот третий тур? Так ты предлагаешь? – у Олли даже щеки порозовели – от возмущения.

– Главное, ты попробуй еще найди такого рыбака, которого можно спокойно убить. Они здесь живут семьями, по несколько даже семей в одном доме. Ты здесь, на Циноре, в первый раз?

Олли кивнул. Он вообще производил впечатление человека, который везде в первый раз.

– А я бывал. Ты только кого-нибудь случайно плечом зацепишь, завтра к тебе явится вся деревня с колунами да топорами. И плевать им на эти соревнования – запомни! На князя им квадратным дерьмом срать! И на фехтование! У них всего фехтования – ночью мясницким ножом поперек шеи – джжжик! Это же Цинор, Олли! Здесь только с виду все так устроено, так законопослушно! Свиньям тебя скормят по кусочкам – и пиздец!

– Я же тебя просил не выражаться! – отчаянно взвыл Олли и хлопнул себя по бедрам ладонями.

Видали, какой неженка! На самом деле, ему просто не понравилось то, что он себе представил – как годовалый, с черным пушком вдоль хребтины, кабанчик хрумтит его плечевой костью, посасывая сладенькое из суставной капсулы.

– Ладно, извини.

– Ничего.

– Но главное, что нам из этого квадрата – из этого, если хочешь, вольера – нельзя выходить. Иначе можно сразу считать, что мимо третьего тура мы пролетели. Ты что, правила не читал?

– Тогда лучше займемся качелями, – выдоил мне в ответ Олли. – Сказала же Нин тебе: надо еще дожить до этого мяса!

– 3 —

Поначалу работа спорилась – мы самозабвенно рылись на берегу.

Результатом стала полная эксгумация просоленной, побуревшей от йодистых водорослей, заросшей ракушками корабельной мачты.

Сей сувенир безвестного кораблекрушения Олли почему-то продолжал называть «балкой». Мы решили, что на ней и будут висеть наши качели.

Канаты Олли удалось выменять на свое вяленое мясо у рыбаков – благо он накупил этого мяса перед соревнованиями столько, что хватило бы на непрожорливый отряд.

Хорош бы я был, – размышлял тогда я, – попадись мне в напарники жутко подающий надежды сынок какого-нибудь винокура или булочника. У меня денег ни хрена, у него денег ни хрена… Понятно, что никакого мяса в тмине, никаких канатов – одна надежда, что тогда, может, и задания были бы не такими обязывающими, не такими невозможными.

Олли очень по-благородному не стал требовать моей доли за канаты. Я тоже не лез с «отработаю» – Шилола с два я ему отработаю. Во мне всегда дремал стихийный бунтарь. Никакого уважения к чужим капиталам…

А вот лодку ни выменять, ни купить не удалось. Рыбаки из «нашей» деревни наотрез отказались – мяса у нас больше не было, а деньги им наши были не нужны.

В тот день они праздновали местное «здравствуй, лето».

Прибой методично расплетал веночки из незлой еще крапивы, и притом огромные, как будто на китовую башку, дымили костры на берегу, грозные многоголосия разносились между скал. Вся деревня оказалась разукрашена щитками, на которых местным богомазом были изображены сцены из жизни зверей, птиц и насекомых. Тут тебе «целуются» два зубастых медведища, там страховидная стрекоза пожирает крупную муху, а вот малиновка выкармливает кукушонка. Возле каждого щитка – плошка с угощением. И вот среди всего этого являемся мы требовать лодку.

«Деньги? А что мы с ними будем делать? « – читается в каждом взгляде.

А вот с лодкой они знали, что делать, исчадия этнографические.

– Там за мысом есть еще одна деревня, – начал Олли, когда мы шли назад, как-то подозрительно душевно заглядывая мне в глаза.

– И что?

– Там тоже используют лодки.

– Но только не используют деньги, – я поспешил высказаться на случай если он думает, что мне следует туда сходить и поторговаться под угрозой быть застигнутым Группой Содействия Соревнованиям на чужой территории. – Но, главное, если меня поймают…

– Тебя не поймают, – заверил меня Олли, он весь аж светился, как только что просватанная барышня.