Утопающий во грехе

Поэтому свою деятельность в Лихоманске адвокат Шкиль начал не с делания денег, а с создания репутации. Будет у него репутация, что он способен выиграть любое дело, деньги ему сами принесут.

Артур Сигизмундович добавил в ванну горячей воды и душистого шампуня на натуральных лесных травах. Свое тело он любил и берег. Тем более, что скоро оно ему очень даже понадобится…

Так вот, о репутации.

Шкиль поначалу брался за любые дела, совершенно, в отличие от других осторожных коллег, не боясь связываться с городской прокуратурой, в которой восседал легендарный Генрих Друз. Потому что он знал, что обладает оружием, которое не по зубам застрявшей в советском прошлом прокуратуре.

Шкиль умел и любил превращать судебный процесс в спектакль, в зрелище, в шоу. Он устраивал представления со слезами, покаяниями, истериками и неожиданными признаниями, которые безошибочно действовали на публику. А в прокуратуре по-прежнему работали советские люди, изрядно развращенные годами потакания, обвинительным уклоном, ложными представлениями, что они все еще надзирают за судом и там автоматически проштампуют представленные ими дела.

И еще одно оружие бесстрашно обнажал в суде Шкиль – непристойные, физиологические стороны жизни. Он давно убедился, что русский человек пуще всего на свете стесняется именно этих сторон жизни, стыдится их, и готов пострадать, только бы они не были выставлены перед другими наружу. Это самовлюбленный американец или европеец совершенно спокойно рассказывает в суде, что у него со стулом и каковы были последние анализы кала и мочи. А русский человек буквально исстрадается, измучается весь, когда дело доходит до дерьма или спермы. Может, он в душе себя бесплотным и непорочным ангелом считает? Вот Артур Сигизмундович их самым обыкновенным дерьмецом-то и доводил до судорог и безоговорочной капитуляции.

Первым, на ком он испытал это оружие, был бессменный директор местного техникума, член горсовета, упертый коммуняка Кремнюк, возомнивший себя одним из отцов города. Почему-то Кремнюк вообразил, что именно ему должно указать адвокату Шкилю, который быстро стал одним из лидеров демократической оппозиции в городе, его законное место – у параши. Пока другие демократы жаловались друг другу на самоуправство и тупость коммуняк, Шкиль искал дело, по которому можно было Кремнюка хорошенько прищемить за яйца.

И нашел. Секретарша Кремнюка за торт и бутылку легендарного в те годы ликера «Амаретто» согласилась сделать копии нескольких жалоб и рапортов, поступивших на имя Кремнюка как в качестве директора, так и в качестве члена горсовета. Артур Сигизмундович стал обладателем чудных бумаг, которые вопиющей безграмотностью и чудовищной бессмысленностью потрясли даже его ко всему привыкший разум.

«Так как я к умным не отношусь, решил обратиться прямо к вам…»

«За хорошую работу меня наградили почетной доской…»

«С детства и до замужества я не знала, что такое болезнь, была что вдоль, что поперек…»

«Пишу прямо Вам, причем предупреждаю, что по национальности я армянин…»

«Наблюдаются элементы зазнайства и сибаритства, в результате чего допускает незаконные увольнения граждан…»

Слегка очумев от этого словесного и умственного изобилия, Шкиль, наконец, наткнулся на документ, представлявший несомненный интерес. Другой бы тут ничего перспективного не увидел, но на то Артур Сигизмундович Шкиль и был lawyer милостью божьей.

«Настоящим рапортом рапортую, что несмотря на то, что лично мною уже были поданы три рапорта о том, что необходимо повесить крючки на дверях уборной во дворе, таковых привешено не было.

Между прочим, отсутствие таковых приводит к скандальным происшествиям в уборной, куда ходят кроме студентов еще и служащие соседней типографии, у которых своей уборной нет и не предвидится.

27 декабря студенты, как всегда на переменах бывает, бежали как бешеные через двор в уборную. А там уже сидели по своим надобностям в кабинках граждане из типографии, некоторые даже инженеры. Ввиду отсутствия крючков, на что я неоднократно предупреждал, указанные граждане сидят на унитазах в кабинах и руками держат двери за ручку. Причем из-за отсутствия сидений сидят орлом, что очень неустойчиво.

А студенты, как обычно бывает, ворвались в туалет как дикие звери и стали рвать двери кабинок на себя. В результате этого они стащили гражданина Пирожкова А. П. с унитаза. А так как он держался за ручку изо всех сил, его выволокло из кабинки и бросило вниз под писсуары, где он ушиб колени, разбил в кровь лицо и очки, вымазал и замочил экскрементами до полной негодности свой костюм. Вот в таком обидном виде он при прочих гражданах и студентах находился под писсуарами, пока не пришел в себя…

Прошу урезонить студентов, которые ведут себя недостойно и выволакивают с унитаза уже третьего оправляющегося по надобности гражданина. Крючки к дверям так и не повешены, а ругают меня как коменданта некультурными словами.

    К сему Комендант О. Квастушенко».

Убедившись, что бумага совсем свежая, Шкиль на следующий день разыскал гражданина Пирожкова А. П. и с удовлетворением убедился, что следы падения с унитаза и продолжительного лежания под писсуарами налицо. Пирожков оказался свой брат демократ, и они тут же направились в поликлинику, где еще один близкий по духу человек демократических убеждений выдал Пирожкову справку о полученных травмах и при этом чуть сгустил краски. Так что травмы стали, конечно, совместимы с жизнью, но с большим трудом.

А потом они направились в прокуратуру, где Пирожков А. П. под руководством своего адвоката Шкиля А. С. потребовал привлечь к ответственности директора техникума Кременюка Г. В. за халатность и ненадлежащее исполнение служебных обязанностей, и возместить нанесенный ему материальный и моральный ущерб. Пирожков, оказавшийся демократом на все сто, при написании заявления прошептал: «Это вам, коммуняки, за мою погубленную молодость!» По наущению Шкиля он свой изгаженный костюм стирать не стал, а бережно упаковал в целлофан, сохраняя для следствия и суда.

Конечно, прокурор Друз попытался историю замять, старого знакомца Кремнюка выручить, но после нескольких инспирированных Шкилем выступлений так называемой демократической прессы сдался, и дело дошло до суда.

Ну, уж в суде Артур Сигизмундович постарался и развернулся. Красок и подробностей он не жалел. А так как и Кремнюк, и прокурор Драмоедов при словах «каловые массы» отводили глаза, суд превратился в его бенефис. Перебил его торжество разве что комендант Квастушенко, когда стал «разъяснять в деталях», как граждан сволакивали с очков, которые они занимали в порядке законной очереди, и как он вел смертный бой с руководством техникума за выделение средств для соответствующего нормативам оборудования туалета.

Очумевшего от стыда Кремнюка в результате приговорили к штрафу, частное определение о недобросовестном исполнении им служебных обязанностей ушло в областное управление образования.

И товарища Кремнюка не стало. Он как бы испарился. Сначала слег, так как не перенес пытки прилипшем к нему намертво прозвищем «Очкодав», а потом и вовсе убыл в неизвестном направлении. А всем в городе стало понятно, что с адвокатом Шкилем связываться – себе же самому Содом и Геморрой наживать, выражаясь словами одного лихоманского милиционера.

Да, чисто было сработано, с удовольствием вспомнил Артур Сигизмундович, взбивая пену еще пышнее. И самое приятное, что никто другой не увидел бы в идиотском рапорте коменданта такие перспективы. Между тем настоящий lawyer тем и отличается от обычного адвокатишки, что не ждет, когда кто-нибудь принесет ему на блюдечке выигрышное дело. Он ищет его сам, находит, а потом выигрывает.

На следующее утро Шкиль сидел в своем кабинете и с привычным удовольствием оглядывал обстановку. Кабинет настоящего адвоката, как и здание банка, должен сразу внушать клиентам почтение. И потому Шкиль позаботился не только о дорогой, солидной мебели, расставил по указаниям специально приглашенного дизайнера везде, где можно, домашние растения от фикуса «Бенджамен» до бансая, но и украсил стены кабинета портретами знаменитых российских адвокатов в тяжелых старинных рамах. Исходящая от них солидность и значительность словно покрывала и его самого неким таинственным и внушающим невольное почтение ореолом.

Процесс любования прервали двое посетителей. Вид их энтузиазма у Шкиля не вызвал – такие хозяйственные мужики с лихоманских окраин, явно жадные и прижимистые куркули. К тому же они приперли с собой какой-то целлофановый мешок, который сразу нарушил всю картину замечательного кабинета.

А потом куркули, оказавшиеся двоюродными братьями, хором поведали совершенно идиотскую историю. У одного из них был юбилей, так сосед-вражина со зла, что его не позвали, бросил в выгребную яму куркулей дрожжей несколько пачек. Ну, там и пошел процесс брожения. Да такой, что из ямы все добро вспучилось, весь двор затопило – из дома выйти нельзя. А уж запах – на все окрестности. Пока выбирались и дерьмо собирали – все парадные костюмы изгваздали…

– А я тут при чем? – удивился Шкиль, подозрительно крутя носом на огромный мешок.

– Хотим мы соседа засудить за диверсию и срыв торжества, сурово поведали куркули. – Нам сказали, что вы как раз по таким делам мастер, недавно суд выиграли… Мы и костюмы измазанные в мешок вот сложили и вам доставили…

Шкиль смотрел на их сумрачно-упертые физиономии кирпичного цвета и вдруг ясно понял, что теперь к нему надолго прилипла кличка «дерьмовый адвокат».

1993 г.

По заветам «ученой сучки»

Установлено, что гражданин, отмечавший свой юбилей, кончил жизнь самоубийством без признаков насилия, т. е. повесился правильно.

    /Из протокола следственных действий/

Мотя Блудаков вошел в кабинет адвоката Шкиля и растекся своим обильным телом по креслу.

Это был тот еще фрукт. На вид ему было за тридцать, а на самом деле всего двадцать пять лет. За нос, похожий на клюв, торчавший между массивными, как у бульдога, щеками, крохотный, как куриная гузка, ротик Шкиль про себя называл его совой. Назвать Блудакова филином не представлялось возможным из-за того, что во всем его облике было что-то неоспоримо бабье. И вообще Шкиль про себя был уверен, что Мотя – тайный извращенец и никто не убедил бы его в обратном. Больше того, не было порока, который в его глазах не монтировался с Мотей. Он годился на все. На самом деле родители при рождении дали ему звучное и удалое имя Мстислав. Но оно настолько не подходило ему, что как звали его в самом раннем детстве Мотей, так и продолжали звать всю последующую жизнь. Шкиль был убежден, что времена, когда Мотю все-таки переименуют обратно во Мстислава, не наступят никогда.

Но, кроме отталкивающей внешности, противного голоса и гнусного отношения к человечеству в целом, Мотя Блудаков был наделен быстрым умом и вполне профессиональной хваткой. Правда, абсолютный цинизм и неприкрытое самодовольство делали его ум однообразным и негибким. Он вообще никогда не принимал во внимание соображения приличия, ему были непонятны слова «долг» и «честь», а это порой ограничивало фантазию и адекватность реакции, считал Шкиль, который и сам ставил долг и честь не слишком высоко, но понимал, что раз они существуют, то и их следует принимать во внимание для пользы дела.

Несмотря на это, Шкиль взял его в свою фирму.

Случилось это так. Мотя учился в Москве, в каком-то новоучрежденном в бурные времена перестройки университете, естественно, на экономическом факультете, поближе к деньгам, но оказался замешан в какой-то грязной истории и был вынужден вернуться в Лихоманск. Армия ему не грозила, он давно уже был обладателем белого билета, и семейство начало пристраивать «ребенка» на непыльную работенку. Но тут Мотя проявил неожиданную самостоятельность. Оказывается, общение с правоохранительными органами во время скандала в столице произвело на него такое впечатление, что он решил во избежание будущих осложнений стать адвокатом. Таков был его способ мыслить: не исключить всякую возможность попадания в грязные ситуации, а приобрести необходимую сноровку и знания, чтобы выпутываться из них без особых осложнений. Поэтому Мотя решил пристроиться для начала в адвокатскую фирму, чтобы набраться кое-какого опыта, а потом поступить заочно на юридический факультет. Конечно, с его взглядами на жизнь другого выхода у него не было. Ну и, естественно, он пришел к Шкилю – самому продвинутому и успешному адвокату в городе.

Шкиль, конечно, навел справки и узнал, на чем конкретно Мотя погорел. Оказалось, что в Москве Мотя устроился подрабатывать в какой-то продюсерский центр «Экстрим», который занимался организацией корпоративных и частных праздников и вечеринок для «новых русских». А погорел Мотя на том, что вместо легальных проституток поставлял для корпоративных и частных увеселений своих однокурсниц и требовал за них повышенный гонорар – «за интеллигентность и культурность». Как рассказал потом сам Мотя, однокурсницы ставили только одно условие – чтобы родители не узнали. Все остальное они воспринимали как забавное приключение. Причем среди них были детки из столь богатых семей, что ушлый Мотя стал их еще и шантажировать и собирать с них вполне солидный оброк.

Мотя тогда насмотрелся в столице такого, что будь здоров. Удивительно еще, как он не свихнулся по-настоящему. И вообще в его изложении креативные проекты «Экстрима» выглядели так, что кровь стыла в жилах. Вот и теперь Мотя принялся за свои излюбленные воспоминания.

– Атаман, вы не представляете, до чего народ доходит! – Мотя, вспоминая былое, даже сам головой качал. – Простой вроде бы советский народ, еще недавно строители коммунизма… Представляете, приходят сумрачные пожилые мужики из какого-то бывшего НИИ, а теперь ЗАО, и говорят: хотим поиграть в помощников гинеколога. Причем, говорят, только без дураков! Мы платим, а вы нас устраиваете к настоящим гинекологам, мы работаем с настоящими пациентками…

Шеф наш, а она сучка была ученая, МГУ закончила, диссертацию по психологии защитила, правда, на такое не решилась. Больно стремное дело – можно в милицию угодить. И предложила этим бывшим строителям коммунизма альтернативный вариант – поработать помощниками массажиста. Только для этого надо пройти специальный курс. И эти старые козлы ходили на курсы как цуцики! Ну, а потом мы их развезли по салонам. Там уже все пошло как по маслу. Реальный специалист, которому мы хорошо проплатили, спрашивает у тетки, пришедшей на сеанс: «У меня есть помощник удивительных способностей. Не возражаете, если он с вами поработает? Очень рекомендую». Бабы, конечно, разные попадались, но большинство не возражало. И, значит, эти козлы в белых халатах принимаются мять бабцов, причем стараются так, что от обоих дым идет. И получают от этого какой-то свой особый кайф. А бабы, особенно в возрасте, тоже млеют. Чувствуют, видно, что мужик от души трудится и сам весь дрожит при этом. Нет, атаман, деньги точно ломают непривычного к ним человека!

Шкиль спорить не стал, он и сам повидал уже достаточно много доказательств этому постулату.

– Но самый атас, – продолжил свои воспоминания Мотя Блудаков, – это розыгрыши. Вот уж богомерзкое занятие! Причем пакостники, которые эти розыгрыши заказывают, делают вид, что все пакости – только от любви к клиенту. Хотим, мол, приятное ему сделать. А на уме у них черт знает что!.. Чего нам только не заказывали! Самый распространенный заказ – захватить с помощью спецназа фирму их дружбана, положить всех на пол, пострелять в потолок, разбить компьютеры, а потом объявить, что это была шутка. Видать, они давно об этом мечтали. Но мы на такое не соглашались, стрельба – не наш профиль, можно и подзалететь, тут и завязки с ментами нужны прочные…

Но однажды наша «ученая сучка» по доброте душевной дала слабину. Ее собственный знакомый решил подарить жене новый автомобиль и почему-то вбил себе в башку, что это надо сделать по-особому. Он, проказник, сам весь сюжет в деталях придумал, а нам осталось только людей нанять…

В общем, едет его старушка – такая молодящаяся дамочка лет пятидесяти – домой от парикмахера, и вдруг ее останавливают гаишники. Проверка документов. Выходите из машины. Она выходит, вся в понтах, «да как вы смеете», орет. И вдруг видит, как мужики достают бейсбольные биты и начинают лупить по стеклам ее машины. Грохот, хруст, у дамочки, натурально, понты как рукой сняло, темнеет от ужаса в глазах, подгибаются ноги, и она в своей шубе за сорок тысяч баксов падает прямо в лужу, где грязный снег пополам с мазутом перемешан.