Повести и рассказы для детей

– Ишь ты сколько наговорила! – смеясь, прервал Иван Алексеевич. – Да по твоим счетам и ста рублей, пожалуй, мало будет! Нет, вот я тебе что скажу: сорок рублей я тебе дам, ты из них плати долги и покупай что нужно для хозяйства, а уж десять рублей я себе оставлю: ты знаешь, рождество – детский праздник, надо же нам своих ребят чем-нибудь потешить, хоть по безделице я куплю всем им!

– Ну, это, положим, баловство! – отвечала Елизавета Ивановна, но по лицу ее видно было, что она говорит не искренно, что сама она рада-радешенька чем-нибудь порадовать детей.

Получение лишних пятидесяти рублей было важным событием в семье Смирновых. Елизавета Ивановна составила длинный список всех необходимых вещей, какие следовало купить, и принялась высчитывать, можно ли сделать их на сорок рублей. Оказалось, что денег этих не хватало и на половину «крайне необходимого». Пришлось сокращать список и от многого отказаться. Елизавета Ивановна долго соображала, обдумывала, высчитывала, и по пальцам, и с помощью карандаша, и наконец осталась довольна: все нетерпящие долги можно было уплатить, затем оставалось довольно денег и на дрова, и на выкуп заложенного платья, и на покупку двух-трех вещей, в которых чувствовался особенный недостаток, и, наконец, что было всего приятнее для доброй женщины, после всех этих затрат она могла сэкономить еще рубля два-три и на них купить подарок Ивану Алексеевичу. Делать мужу подарки было величайшим удовольствием для Елизаветы Ивановны. В первые годы после свадьбы, когда семья была меньше, она зачастую брала тайком от мужа какую-нибудь работу и на вырученные деньги покупала ему к празднику какую-нибудь безделку. В последнее время она была лишена этого удовольствия. Домашней работы у нее было так много, что едва хватало времени исполнить ее; да если бы ей и удалось заработать какую-нибудь копейку, она не могла бы истратить ее по своему желанию, когда семья нуждалась так часто в самом необходимом. И вот наконец неожиданное счастье! В ее распоряжении будет целых три рубля! Много хороших вещей можно купить на эти деньги, надобно только придумать, что доставит больше удовольствия Ивану Алексеевичу. И Елизавета Ивановна думала и передумывала! Но это были все приятные мысли, от которых улыбка часто появлялась на бледных губах ее, а неутомимые руки ее быстрее прежнего справляли свой нескончаемый ряд работ. Иван Алексеевич также часто приятно улыбался, мечтая о награде. Та сумма, которую он назначал на подарки детям, была очень ничтожна, но ведь и дети были невелики, а главное – не избалованы роскошью. И Иван Алексеевич заранее восхищался, воображая себе, какою радостью загорятся все эти маленькие глазки, когда он покажет им свои сюрпризы. Самый дорогой подарок он назначил, конечно, Маше, как старшей, и не раз опаздывал он к обеду, чтобы пройтись мимо магазинов и выбрать, которая из вещиц, разложенных и развешанных на окнах, может особенно понравиться тринадцатилетней девочке.

Дети как-то проведали про деньги, ожидаемые отцом, и заволновались.

– Папа разбогател, – шептались мальчики, усевшись на полу в дальнем углу комнаты. – Он нам уж верно купит много игрушек!

Вася, старший из трех братьев, по нескольку раз в день отпрашивался у матери гулять и все бегал к окну игрушечного магазина, чтобы выбрать, чего пожелать. Наконец его желание сосредоточилось на одной вещи – на большом картонном ящике, в котором лежало множество раскрашенных солдат, несколько пушек и штук десять прекрасивых палаток. Все это было сделано из бумаги, но отлично разрисовано, и под каждой штучкой была подклеена маленькая деревянная дощечка, чтобы она могла стоять на столе. Вася с восторгом описал братьям чудную игрушку и целых два дня ни о чем, кроме нее, не мог думать.

– А вдруг это неправда, что папа разбогател! – волновался он. – Вдруг он и в нынешнем году, как в прошлом, ничего не подарит нам, а если подарит, да вдруг что-нибудь другое.

Наконец мальчик не выдержал и с сильно бьющимся сердцем пересказал отцу свои надежды и опасения.

Иван Алексеевич засмеялся.

– Ну, потерпи немножко, мой молодец, – сказал он, лаская мальчика, – скоро придет рождество, тогда уж мы этих солдат возьмем в плен и с палатками их, и с пушками!

– Папа, ты и мне что-нибудь подаришь? И мне? – кричали младшие мальчики, теребя отца.

– Не бойтесь, никого не забуду, – весело отвечал Иван Алексеевич, – дайте дождаться праздника, всех вас обрадую!

И дети заранее веселились, мечтая о будущем.

Одна Маша не принимала участия в общем оживлении семьи, хотя знала причину его. Напротив, чем ближе подходило время к рождеству, тем печальнее становилась она. Наконец один раз (это было именно в тот день, когда Иван Алексеевич принес свои наградные деньги и когда он, вследствие этого, был особенно весел) она пришла к обеду с такими красными, заплаканными глазами, что отец и мать в один голос вскричали:

– Машенька, что это ты? Что с тобою случилось?

– Ничего, – печальным голосом проговорила девочка, и во весь обед от нее не могли добиться ни слова больше.

Вечером Иван Алексеевич и Елизавета Ивановна опять принялись за допросы. Сначала Маша упорно молчала, но наконец она разразилась слезами и вскричала:

– Ах, я такая, такая несчастная!

– Да что же с тобою случилось? Какая такая беда? – тревожно спросил отец.

– Ты нам расскажи свое горе, – увещала мать, – может быть, мы вместе и придумаем, как ему помочь.

– Нет, вы не поможете, уж я знаю, что не поможете! – слезливо говорила Маша.

– Да ты попробуй, расскажи!

– Ну, вот видите, у Любочки Петровой – это моя самая лучшая подруга – будет накануне рождества елка и детский бал; она приглашала очень многих из наших гимназисток, и все пойдут, только мне одной нельзя, а там будет так весело, так хорошо!

– Да отчего же тебе-то не идти к ней, Машенька? – заметила Елизавета Ивановна. – Надеть нечего? Так ведь папенька хотел сделать тебе подарок к празднику. Попроси, чтобы он купил аршин пятнадцать кисеи, я сошью тебе прехорошенькое платьице.

– Нет, мама, благодарю: я уж лучше совсем не пойду, чем идти так, чтобы на меня все пальцем указывали. Другие девочки будут в настоящих бальных нарядах, с цветами на голове, а я вдруг явлюсь в кисейном платьице допотопной работы! Нет, уж не надо! Пусть другие веселятся, где мне, несчастной, с ними равняться! – Девочка положила голову на стол и снова зарыдала.

– Конечно, тебе нечего равняться с богатыми, – заметила Елизавета Ивановна и отошла от дочери, полуопечаленная ее горем, полусердясь на ее малодушие. Иван Алексеевич хотел также отойти, но не мог. Рыдания Маши слишком больно отзывались в его мягком сердце.

«Молода она, конечно, повеселиться хочется, да и тяжело сознавать себя всегда хуже других!» – думалось ему. Он сел подле девочки и старался нежными ласками утешить ее. Не тут-то было.

– Папенька! – вскричала Маша. – Зачем вы говорите, что жалеете меня, что готовы все для меня сделать! Ведь вы очень можете доставить мне это удовольствие, однако же не доставляете.

– Да как же я могу, Машенька?

– Очень просто: ведь вы говорили, что получите к рождеству пятьдесят рублей награды?

– Так-то так, голубчик, да только деньги эти у нас уже все заранее распределены.

– Ну, да, я знаю! Маменька мечтает купить березовых дров, да чайных чашек, да еще чего-то в этом роде, а вы собираетесь надарить разных пустяков мальчикам! Конечно, для меня у вас нет денег!

– Но ведь, послушай, Машенька!..

– Папенька, что вы меня уговариваете! Я ведь ничего у вас не прошу! Я даже не хотела рассказывать вам, о чем я плачу, вы сами начали меня допрашивать! Мне ничего от вас не нужно… Только я все-таки очень и очень несчастна!

Иван Алексеевич сильно задумался и начал про себя соображать, что может стоить бальный наряд девочки и какими из предложенных покупок можно для него пожертвовать.

Хотя Маша и сказала, что не хотела рассказывать родителям о своем горе, но на самом деле она беспрестанно заговаривала о нем и с отцом, а главное – с матерью.

– Ведь все равно, – говорила она Елизавете Ивановне, – те деньги, что папенька взял себе, уйдут на пустяки: на лошадок да на солдатиков для братьев. А мне бы так хотелось побывать у Петровой! У нас все девочки уже несколько раз бывали на балах, а я даже не знаю, что такое бал! Если бы папенька подарил мне свои десять рублей, да вы дали бы мне рубля два-три, так, пожалуй, мне и хватило бы.

И вот желание Маши исполнилось. Елизавета Ивановна скрепя сердце пошла с ней по магазинам покупать необходимые для бала вещи. Тринадцати рублей, которые просила сначала девочка, оказалось далеко недостаточно: одно платье стоило пятнадцать рублей, да к нему понадобился широкий пояс из лент, да перчатки, да новые ботинки, да убор головы у парикмахера. Маша с необыкновенным оживлением распоряжалась всеми приготовлениями к предстоящему удовольствию, она была весела, как птичка, и нарочно старалась не замечать грустных взглядов, которые бросал на нее отец, и того неудовольствия, с каким мать отдавала ей рубль за рублем из своего сокровища. Больше половины денег, полученных Иваном Алексеевичем в награду, пришлось истратить на ее прихоти, остальные пошли на уплату долгов да на покупку дров; о подарках младшим детям, о том, чтобы доставить какое-нибудь удовольствие самим себе ни отец, ни мать не могли и думать.

Настал вечер сочельника. В восемь часов к домику Смирновых подъехала карета, – это одна из Машиных подруг заехала взять ее с собою. Маша, целый час перед тем вертевшаяся перед зеркалом, охорашивая свой наряд и любуясь собой, наскоро попрощалась с родителями и побежала садиться в карету. Отец и мать стояли у окна и провожали ее глазами. Мальчики приютились тут же и с любопытством поглядывали и на отъезжающую сестру, и на ярко освещенные окна противоположного дома.

– Папа, – вскричал шестилетний Миша, – смотри-ка, там, напротив, уж зажгли елку! Когда же ты нам подаришь игрушки? Теперь пора!

– Я уж очистил на столе место для солдатиков, – сказал Вася, заискивающими глазами поглядывая на отца.

Ивану Алексеевичу было очень тяжело, что он обманул надежды детей, что он ничем не мог порадовать их.

– Милые мои! – с усилием выговорил он. – Нет у меня для вас игрушек, потерпите, когда-нибудь я и вас потешу! – И он отвернулся, чтобы не видеть грустно недоумевающего выражения, с каким дети слушали его слова, чтобы не видеть слез, брызнувших из глаз их.

– Да, нечего сказать, не так думали мы встретить нынче праздник! – со вздохом проговорила Елизавета Ивановна. – Зато дочка-барышня в карете поехала!

– Не сердись на нее, – кротко заметил Иван Алексеевич, – ведь она еще ребенок, сама не понимает, что делает; вырастет большая, за все нас вознаградит!

– Ах, полно, пожалуйста, не говори ты мне этого! – вскричала Елизавета Ивановна. – Уж если теперь у нее нет никакого желания потешить чем-нибудь маленьких братьев или избавить от лишней работы отца с матерью, так большая вырастет – еще хуже будет! Теперь она стыдится перед такими же девчонками, как сама, признаться, что отец ее бедный, а вырастет – и отцом не захочет считать бедного человека!

Иван Алексеевич опустил голову.

– Господи, неужели это правда?! – тихо прошептал он. – А ведь я так люблю ее! – И он сам не заметил, как две слезы медленно скатились по щекам его.

Итак, Маша была на балу у своей подруги и была в настоящем бальном платье. Она одна из всей семьи встречала праздник среди веселья. Но было ли ей самой весело?..

Трудная борьба