Странник

– Что ты родилась и выросла на Манхэттене. Что ты любишь читать и с раннего возраста получала домашнее образование. Я знаю, что ты выступала на конкурсах по всему миру и что твердо предпочитаешь Баха Бетховену.

– Вы читали статью в «Таймсе», – пробормотала Этта.

– Я читал все, что мог найти в этом… устройстве… интернете, – он произнес это слово так, словно впервые пробовал его на вкус. – Бесконечно мало. Один вопрос особенно беспокоит меня в последние недели, и я отчаянно надеюсь услышать на него ответ. Но только если ты не против.

Его слова потрафили ее гордости и разбередили любопытство, но ей нужно было снять последний камень с души, прежде чем она смогла бы идти дальше.

– Сначала я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос. Но не знаю, могу ли доверять вашему ответу.

– Спроси и увидишь.

Этта вдохнула, чтобы успокоиться, ожидая, пока боль в горле уймется и даст говорить спокойным тоном.

– Тем вечером, на концерте… вы или кто-то из ваших Тернов были так или иначе причастны к выстрелу?

Вот оно. Что-то едва уловимое пробежало по его лицу. Губы Генри сжались, и он тяжело выдохнул, раздувая ноздри.

– Ты говоришь об Элис?

Этта ожидала поспешное отрицание, раздраженную позу. Но то, как смягчилось его лицо, надломило хрупкий щит, который она возвела вокруг своего сердца, а тяжесть, сквозившая в его словах, едва не сломала его окончательно.

Она снова сглотнула. Кивнула.

Генри не сразу заговорил, и все это время Этта не отводила от него взгляда.

– Ни за что, – наконец ответил он. – Я бы никогда не причинил вреда Элис, хотя не уверен, что мог бы рассчитывать на взаимность. Я верил ей, когда она сказала, что пыталась удержать тебя от путешествия. Защитить тебя.

– Она вам это сказала?

В мозгу промелькнула непослушная мысль: «Элис доверяла ему!».

– Когда ты исчезла, я остался с нею, – Генри будто подтолкнул своими словами ее сердце, заставив его биться о грудную клетку в хаосе облегчения, и благодарности, и зависти. – Ее последние мысли были только о тебе.

Она не осталась одна. Элис умерла не в одиночестве.

Этта закрыла лицо руками, втягивая воздух вдох за вдохом, чтобы хоть как-то сдержать подкатывающие слезы.

– Она была не одна.

– Не была, – тихо подтвердил Генри. – Она и вовсе не должна была проходить через это, но, по крайней мере… ей досталось хоть ничтожная малость милосердия.

Этта слышала, как он пошевелился, ступая по ковру, но отец не протянул к ней руки, не стал кормить утешительной ложью. Он стоял рядом, молча ожидая, пока метроном ее сердца вернется к размеренному ритму, и Этта снова обретет равновесие.

– Спасибо, – удалось выговорить ей. – Что оставался с нею до конца.

Он кивнул:

– Для меня это было честью. Ты удовлетворена моим ответом?

– Да, – кивнула она. – А какой вопрос у вас?

– Твоя мать дала тебе хоть какие-то образование и подготовку, необходимые путешественнику? – спросил Генри. – То, как охотно ты последовала за Айронвудкой, наводит на мысль, что нет. Однако это совершенно не похоже на твою мать – не продумать игру на пять ходов вперед. Она, должно быть, предпринимала бесчисленные меры предосторожности, чтобы защитить тебя от этого.

Этта сжала зубы от унижения; оно свербило изнутри. Стыдиться своей неподготовленности к жизни путешественника было ей не впервой, но испытывать стыд сейчас значило: ей не все равно, что этот мужчина о ней подумает. А ей не хотелось, чтобы он ее недооценивал.

– Я не подозревала, что способна путешествовать, до самого концерта.

Он поскреб еле заметную щетину на челюсти и подбородке, а из его глаз заструилось тепло, от которого она почти возненавидела себя – как много оно для нее значило.

– Никто из нас не рождается владеющим полудюжиной языков или чувствующим себя как дома в Римской империи. Ты быстро всему научишься, и многие здесь, включая меня, будут счастливы тебе помочь.

В ответ Этта подняла брови – судя по ее скромному опыту, больше половины Тернов, попавшихся ей, старались не встречаться с нею взглядом.

– Она сделала, что должна была, – проговорила Этта. – Мама, я имею в виду.

– Она сделала, что ей велели, – парировал Генри, снова вставая на ноги. Он был высок, но не подавлял своим ростом. И все же, двигаясь, будто завладевал каждым дюймом вокруг себя. – Как ты можешь не сердиться на нее? Как можешь защищать после всего, во что она тебя втянула?!

Еще несколько дней назад она могла бы дать на этот вопрос столько ответов, но сейчас Этта чувствовала, что все ее объяснения крошились и проскальзывали между пальцами, словно горячая пыль Пальмиры.

– Она не пришла к тебе, когда ты больше всего в ней нуждалась, – он цедил слова сквозь натянутые губы. – Позволила тебе попасть в ловушку Айронвудов.

Она… Этта как могла защищала себя, пыталась перехватить инициативу, но все это не отменяло простого факта.

– Он держит ее в плену, – стала оправдываться Этта. – Мама ничего не могла сделать. Быть может, он уже…

Уже убил ее.

Генри фыркнул, махнув рукой.

– Твоя мать освободилась от людей Айронвуда в первые же дни. Мне поступает множество сообщений о ее скачках – и ни один не был даже близко к тебе.

– Она жива?! – выдохнула Этта. Страх отпустил ее с тихим вздохом – сперва горячим, а потом ледяным, когда слова Генри окончательно проникли в сознание. Жива и не пришла мне на помощь.

– Я могу простить ее за все, сделанное нам. Она предала доверие нашей группы, солгав, будто ее семья больше не владеет астролябией. Терны любили ее, заботились о ней, а она забрала ключи ото всего, что мы надеялись закончить, – Генри снова запустил руку в волосы, взлохмачивая их еще больше. – Мы знали друг друга с детства, Роуз и я. Какое-то время я искренне считал, что понимаю ее лучше, чем самого себя. Стыдно признаться, но я не видел, какой безжалостной она стала и как безнадежно запуталась. Ей не впервой использовать других, будь то Терны или Айронвуды, но заставлять тебя принимать главный удар – это слишком даже по ее меркам.

Этте не нравился ход его мыслей и то, в какой хаос он ввергал ее внутренний мир. Ей хотелось спорить, защищать маму, обвинять его самого в пристрастности, но, порывшись в памяти, она обнаружила, что уже исчерпала те немногие возражения, что у нее были.

Генри подошел к окну и выглянул наружу, отвернувшись от нее.

– В этой истории столько мрака, что порой я чувствую, как он меня душит. Наши жизни стали гобеленом семейной вражды, мести и опустошения, который обвивается вокруг нас все туже, и никто не избежит его крепких узлов, даже ты. Мне следовало увидеть признаки раньше, но я хотел верить, что она выше всего этого. Поверь мне: знай я, что она сбегает, унося в себе ребенка, я бы никогда не перестал тебя искать. Я бы дошел до самого края времени, лишь бы уберечь тебя от беды.

– О чем вы? – спросила Этта, нервно скрещивая пальцы на коленях. Она почти слышала, как нарастает гром ее мыслей, скачущих через такты лжи и утаек к последнему сокрушительному крещендо. И не хотела слушать.

Но должна была дослушать до конца.

Его взгляд, брошенный через плечо, сказал ей все.

– Путешествие, в которое она тебя отправила, – лишь плод бредовых видений и лжи.