Враг мой: Сокол для Феникса

Жива из тел младых может испаряться,

И Морана к себе девиц в силах забрать.

В воду огненную ступая, не страшась беды

В ночь Купала в реку судеб окунутся

За девками быстро сокроются следы

А не удержат друг друга – больше не проснутся

Словно в дымке, перед глазами зеркальная поверхность воды. Чуть покачивается и голос… голос ведьмы будто окружает. Льётся отовсюду… с гулким отдалением.

– За рубаху и косу держи, – тихо и наставительно… почти на ухо. Голова тяжёлая, и лень… безмерная накатила такая, что ни сдвинуться, ни шелохнуться не было желания.

– Коль отпустишь, подругу нечистые утянут в пучину нави… – голос ведьмы исказился. Головная боль ослепила, а собственное отражение в воде лишило желания заголосить. Любава, как к магниту, тянулась к поверхности, но ощущала сопротивление, словно что-то не позволяло окунуться бездумно в реку.

Темнота… непроглядная… слегка удивлённый лик на поверхности пошёл рябью… Растворился… Его сменил образ мальчишки.

Худой, невысокий, возраста отрока. Он мчался по лесу, ловко минуя преграды: перескакивая камни, кочки, кусты, пни и поваленные деревья, прокатываясь по земле, где ногами было бы сложнее, даже умудрялся подпрыгивать и чуть пробегаясь по высоте, но отталкиваясь от булыжников стволов, цепляясь за сучья. Бежал так, будто за ним гналось чудовище. Он был безоружен, если не считать крупного ножа на поясе.

Кадр пошатнулся, исказился и уже в следующий миг с двумя мечами в руках на поляне кружился парень постарше… Выше, мощнее в плечах, да крепче телом. Лихо управлялся оружием, сражаясь с тенью, пока не затормозил. Теперь  было чётко видно его лицо. Это тот же парень. Только сейчас он был опасно затаившимся, черты суровыми… будто он прислушивался к звукам, а невероятно серые глаза прицельно обшаривали округу, высматривая противника.

Кадр вновь покачнулся… И Любава едва не вскрикнула от жалости – на неё смотрели пасмурно-дымчатые глаза. Они казались неживыми – в остекленевших яблоках отражалось небо, проплывающие облака, склонившаяся берёзка. Тонкие черты залило багровым, на груди зияла рана, кровь уже не выплескивалась толчками – а струилась, пропитывая ткань светлой холщовой рубахи, да землю, на которой парень лежал…

– Нет, – с болью в сердце выдохнула Любава, потянулась к парню от жажды встряхнуть, пробудить.

Но тут над парубком склонился диковато-необычный на внешность мужчина. Широкое лицо, высокие скулы, узкие глаза. Смоляные волосы, выбритые виски…

Проверял, крутил, прислушивался, а напоследок ударил по лицу – и взгляд серых глаз дрогнул, жизнь вернулась, будто её пинком вогнали обратно в бездыханное тело. Грудь яростно раздулась и с губ парня кровь заклокотала сильней.

Иноземец криво улыбнулся и подхватил парня на руки. Шаг за шагом отдалялся от Любавы, но парень смотрел на неё… Глядел в самую душу так пронзительно, будто мог видеть её.

А потом… рукой едва шевельнул в её сторону, и Любава подалась навстречу. Безотчётно окунулась в мир нави, стремясь соприкоснуться с сероглазым. Прохлада обласкала, утягивая в пучину…

Мрак окутал, монотонное бормотание лилось плохо различимым гулом:

– Суженый… – провал, – выйти из тени… – невнятно. – Пусть увидит… – жёваные слова, – истинное лицо…

На место сероглазого мелькнул образ Казимира Всеволодского, каким его помнила Любава с последней встречи. Когда Мирослава за него шла.

– Нет! – завопила, но голос больше напомнил бульканье в воде. Князь обернулся, словно заслышал негодование. И до того недобрым он показался, что княжна забилась в припадке ужаса. А лицо Казамира исказилось злобой, и в следующий миг бросился на Любаву мужчина.

– Держи! – мерзкий крик вырвал из оков морока. Любава судорожно распахнула глаза и тотчас захлебнулась холодной водой, в которую нырнула лицом.

Жгучая боль пронзила голову, ворот передавил глотку, и уже в следующий миг княжну дёрнуло назад. Нещадно и резко. Невидимые силки разжались, отпуская жертву. Любава смачно ухнула назад, сев на мели и придавив недовольно плюющуюся Боянку.

– Совсем с дуба рухнула? – ударила в плечо подруга, жадно глотая воздух, словно не княжна, а она под воду уходила.

– Я… – охриплым голосом икнула Любава, – я… не специально… там он был…  потом потянулся… и я…

– Дура! – спихнула с себя боярышня Кольнева подругу и встала с мелководья, брезгливо отжимая подол рубах от воды. – И меня чуть не угробила!!! – никак не могла успокоиться от пережитого.

– И кто из них был мой суженый-ряженый? – Любава торопливо из воды выбралась, а когда глянула на берег, где ещё недавно ведьма стояла, там её не обнаружила. Недоуменно глазами поводила в поиске старухи, но та словно канула в лету.

– Э, – удивленно озиралась княжна. – А где Богомила? – даже руками развела. Боянка тоже перестала ругаться и покрутилась:

– Ушла, – предположила несмело. – Не захотела стать свидетелем утопления княжны и её подруги, – вновь напомнила колюче!

– Но я не согласна ни на кого из них! – качнула головой Любава. – К тому же, с такими ранами, как у парня, не выживают! – знающе добавила.

– Вот и отлично, – безрадостно пробурчала боярышня Кольнева. – Стало быть, одним меньше.

– Шуткуешь? – прошипела досадливо. – Второй – не пойми кто, да я от вида его помру прежде свадьбы.

– А другой?.. – по виду подруги и не скажешь, что интересно, просто о чём-то болтать нужно, вот и треплется.

– Казимир, – поморщилась княжна. – Он был супругом сестры моей. Мирославы, покуда она не умерла… – повисло молчание. – Никто! – отрезала хмуро Любава, даже пальцем пригрозив, не пойми кому. – Мне никто их них не приглянулся! – вторила с нажимом.

– Что, и парнишка? – вскинула брови Боянка.

– Дык он мертвец! – упиралась княжна. – Мне что, за мертвеца выходить? – ощерилась зло.

– И ничего он не был мёртвым, – перечила боярышня. – Ежели только вначале таковым показался, – заворчала. – А потом… ничего так… даже хрипел и кровью плевался.

Княжна уставилась на подругу, будто она – нечисть во плоти.

– Что? – недоуменно всплеснула руками Кольнева. Косу растрёпанную на спину смахнула.

– Ты что, – пришло озарение, от которого у княжны глаз нервно задёргался, – тоже их всех видела? – продолжала таращиться Любава. Тут и Боянка перестала рубаху сушить.

– Ну видала, и что с  того?! – Тряхнула головой. – Мне же интересно было. Куда ты так зачарованно смотрела, тянулась… Потешно так постанывала: «Нет… нет…», – иронизировала, искажая дурашливо голос, пытаясь княжну изобразить.

– И что теперь? – пропустила мимо ушей издёвку подруги и рьяно принялась выжимать рубаху Любава, пританцовывая у костра. – Думаешь, сероглазый мой суженый? – задумчиво помолчала и уточнила: – Или твой?

– Твой, – но в голосе Боянки не прозвучало уверенности. – С чего мой-то?

– Но ежели и ты высматривала своего, стало быть… – Любава осеклась. – Может он твой? – разъяснила свою мысль.

Боярышня скривила лицо:

– Неа, разве ж такое может быть?

– А мне почём ведомо? – фыркнула Любава. – Тем более он мне не приглянулся. Мне Иванко люб! – упёрлась в стук своего сердечка от думы о кузнеце. Тепло полилось по телу, на душе хорошо стало. – Не может он моим быть.

– Зря ты так. Суженый на то и суженый. Так судьба велит.

– Сильные духом сами свою судьбу куют! – поумничала Любава, вспомнив диковинную фразу одного из воинов чужих земель, проездом остановившимся в княжестве отца. – Так что забирай этого! – смилостивилась. – Сероглазого…