Враг мой: Сокол для Феникса

– Ежели б меня выдали за князя, мне б дела не было до его возраста, – бойко отозвалась Боянка, не разделяя мытарства княжны.

– Да? – с вызовом вскинула брови Любава и тотчас замерла. – Ах, да, тебе же плевать с кем, как и где, – всё же не сдержала язвительной обиды княжна.

– У-у-у, а ты всё желчь в себе вынашиваешь, – не менее ядовито отозвалась боярышня. – Как маленькая, ей богу, – скривила губы, и руки на груди сложила. – Сама на спор пошла, никто не неволил! – Напомнила строго.

– Неволить не неволил, но ты ж подруга мне… была… – задохнулась от негодования Любава.

– Для тебя, может, и была, – сузила зелёные глаза Боянка, – а мне ни один мужик не заменит подруги. И коль знала бы, что ты так… – запнулась на слове, – ни в жизнь не решилась бы охмурять Иванко.

Любава на миг отвернулась от боярышни, уперев взгляд в челядинку, которая сейчас мало чем отличалась от них с подругой. Та же скромная рубаха, понёва, тесьма и плетёная верёвка на талии. Лишь богатство оторочки красной нити выдаёт знатность подруг от прислужницы, да обувь. Кожаные мягкие сапожки супротив поршни грубой выделки.

– А ты чего притихла? – припечатала Марфу хмуро. Прислужница вздрогнула виновато, покраснев:

– Дык я… ж… что… – заминка на заминке: челядина в словах путалась.

– Небось, тоже под ним успела полежать? – голос дрогнул от скрытой угрозы.

Марфа испуганно всхлипнула:

– Что вы, что вы… – глазищи вытаращила да ладошками взмахнула, будто не отнекивалась, а птичка на взлёте.

– Забудь, – качнула устало головой Любава. – С тебя спрос-то какой? – запоздало поняла, что не с той требовала ответа. Челядинка бесправна, даже ежели не захочет – возьмут, а там голоси не голоси – делу не поможет.

В тугом молчании наболевшее пекло сильно, но верно молвила Боянка, как бы ни ругались, да ни обижались – ближе друг друга нет никого. Боярышня с детства рядом. И в проказах, и в учебе. Не осуждала, не обманывала, даже когда огребала по вине Любавы и без раздумий брала вину на себя. Так что она даже сестры роднее. А тут…

– Может и права ты, Боянка. Худа не будет от того брака…

– И я о том, – тотчас улыбнулась боярышня. – Казимир стар уже, – дельно рассудила. – Того глядишь, помрёт скоро. Тебе главное успеть окрепнуть в его землях, – в ее словах был здравый смысл. – Народ к себе расположить, да нового мужа присмотреть. Ведь какая бы умная ни была, бояре не дадут бабе править, – вздохнула с сожалением.

– И то верно, – взгрустнула пуще Любава, уже мыслями витая в непогожих облаках.

– А я, может, соблазню воеводу и замуж за него выйду! – весело заключила подруга, выискивая выгоду.

– А как же Иванко? – тотчас спохватилась Любава и, немного отогнув брезент, с тоской уставилась на красавца Митятича, чинно восседающего на коне близ повозки.

После того, как застала Иванко с подругой, не разговаривала с ним уже больше недели. Боль клокотала и жгла. Ревность душила. От обиды задыхалась. Не могла пока простить любимого – и на Боянку злилась, и на него, но остро ощущала, что ей не хватало их обоих. И в особенности его – его уверенности, спокойного голоса, мудрых советов, осторожных прикосновений.

Митятич поймал её взгляд и чуть виновато, тепло улыбнулся. Любава надменно отвернулась. Вот ещё, удумает, что она на него засмотрелась! Ничего подобного. Вовсе не смотрела… Просто случайно взор упал.

– И на него всё дуешься? – насмешливо блеснули зелёные глаза Боянки. – Ну подумаешь, переспал со мной, – рассуждала ровно, будто не о непристойности говорила, а о погоде, – так то чисто по дружбе, никакой любви! – заверила с такой простотой, что желание шарахнуть ей по голове чем-нибудь тяжёлым, закипело с новой силой.

А ещё прочь прогнать – от себя подальше. С глаз долой – из сердца вон! Обоих!.. Ну или только её!

– Забирай назад, – сладко потянулась боярышня, разминая косточки и выгибая спину, да так, что сверкнула ключицами в длинном вырезе холщовой рубахи под выцветшей красной понёвой. Любава только досадливо головой покачала. Была у подруги слабость – любо ей приковывать взгляды мужей разных, и в отличие от княжны, не отказываться от ухаживаний и «любви», даже если она была на разок. Любава не осуждала нравы Боянки, и время от времени охотно слушала рассказы о вольных поступках молодой боярышни. Наставления, советы и рассуждения. Бывало – хохотала в голос, порой – краснела до кончиков волос и нередко впадала в ступор от красочных откровений. Она жадно запоминала и мечтала когда-нибудь применить в жизнь уроки подруги.

Сама княжна не решалась на подобную непристойность. Она не служанка, не кухонная и не сенная девка. И даже не купеческая дочь, не боярышня… Её положение требовало достойного поведения, разумных поступков – и в этом Любава старалась полностью соответствовать своему княжескому статусу. Всё же потеря невинности молодой простухи – дело обычное, а дочерь князя обязана блюсти честь до замужества.

– Проверено, – мурчала Боянка, подливая масла в огонь, – Митятич – горяч, пылок… Для отдушины самое то! – щедро поделилась мыслями. Любава аж задохнулась от негодования и возмущения. Как можно с такой беззаботностью опошлять то, что было между ней и Иванко!

Но в следующий миг подавила праведный гнев, лишь стиснув кулаки и шумно выдохнув. Не имела права на слабость и мечты… У неё теперь есть жених – князь Казимир Всеволодович! А не какой-то сын кузнеца. Сильный, умелый, ловкий не по годам, уже добравшийся до старшей дружины. Молодой… красавец, богатырь, каких ещё поискать.

Едва не всхлипнув от несправедливости, Любава гордо выпрямила спину и уставилась перед собой. Не покажет как больно. Она порядочная девица и просто обязана выкинуть из своего сердца всех мужчин, которые были ему милы. Ну, если не выкинуть, то хотя бы сделать всё, дабы жених не прознал о её чувствах.

Так что, никаких Иванко Митятичей!

– Слышь, – подруга локтём пихнула в бок Любаву, – а может, сбежим, а? – строго бросила косой взгляд на ойкнувшую челядину. Марфа тотчас в уголок повозки плотнее забилась. – Ты за Иванко замуж выйдешь, а я… за кого-то другого, – словно читая потаённые мысли княжны, ворковала Боянка. – Заживём!

– Сдурела совсем? – шикнула Любава. –  Представляю какого будет батюшке! Он и так едва живой. Всё за сердце хватается, а узнай о таком… Да и тебя Степан Радеевич порешит. А коли не твой, так мой… и нас с Иванко, так что… – хотела снова тяжко вздохнуть, но повозка с возмущённым скрипом подозрительно дёрнулась и остановилась так резко, что девицы едва на пол не ухнули с деревянной скамьи, от которой уже седалища ныли.

Вечерело, но вроде ещё рановато ко сну готовиться. Да и команды от Иванко и Добродько не прилетало. Диковато и загадочно.

Любава испуганно замерла.

Настала пугающая тишина и даже переговоров дружинных и фырканья коней не раздавалось. Тихо-тихо… Да так, что не слышно птиц, шелеста деревьев, даже мухи с комарами и те куда-то подевались.

– Почему так… – начала Любава, но Боянка предостерегающе закрыла ей рот ладошкой.

Послышалась возня. Кони испуганно рваной волной то копытами били, то коротко ржали. Над обозом сгущалась беда, и она страхом окутала девиц, жавшихся друг к другу.

– Оружие, – мрачно пророкотал Добродько, и тишину тотчас нарушил жуткий скрежет вынимаемых из ножен мечей, топоров и ножей.

– Всё! Мы – трупы, – обречённо процедила сквозь зубы Боянка. – Говорила же я, дурная затея… Нас каждый разбойник будет рад ограбить!

– У нас дюжина дружинных, – шепотом огрызнулась Любава.– Сколько нужно разбойников супротив хотя бы одного нашего?

– Хм, тогда может и выкрутимся, – рассудила боярышня без особой уверенности.

За пределами повозки свист раздался, хруст, топот, звон металла, жуткие стоны, клокот, истошное ржание коней… Любава содрогалась от шквала звуков и кусала испуганно губы, а когда померещился стон Иванко, не выдержала и украдкой, одним глазом, припала к порезу в брезенте.

Сначала не поверила, но в ужасе выхватывая общую картинку, насчитала больше двух десятков грязных разбойников в мешковатых, подранных одеждах. Они отчаянно кидались на дружинных, сомкнувших вокруг главной повозки защитное кольцо.

От ужаса Любава плохо различала поединки, всё смешивалось в общую жуткую схватку, где разбойники не казались такими уж неумелыми. И даже вместо рогатин, мечи сверкали в лучах заходящего солнца.

Земля – усеянная телами, как своих, так и чужих. Кровь, отдельные конечности, хрипы… Аж в глазах мутнеть начало. Но когда всё же совладала со слабостью и отыскала взглядом Иванко, даже безотчётно комкать брезент начала. Хотелось выскочить из повозки и встать плечом к плечу с любимым. Пусть увидит, что она не боится! Что доверяет ему свою жизнь! Честь…

Митятич яростно отбивался от двух: крупного и невысокого. Разбойники были быстры и проворны. У одного меч короткий, а у другого к клинку и нож прилагался. Матёрые, хитрые… Не шибко на лесных грабителей смахивающие… И от этого озарения дурнее стало. Неужто прознал Ратмир о том, что она по его землям шла?

Большого Иванко успел мечом рубануть, но тут со спины на него напал ещё один – коренастый, кривоногий. Закинул нож высоким размахом и прыгнул на Митятича.

– Сзади!!! – не выдержала ужаса Любава. Завопила так громко, что не только мужики обернулись, но и Боянка с Марфой на пол ухнули:

– Дура! – запричитала боярышня. – Выдала нас! – истерично принялась качаться, напоминая маятник. – Убьют! Снасильничают!!! – едва не драла на голове волосы, подвывая подруга.

Любава сама в ступор впала. Не привыкла, что вот так… всё… безысходно и страшно, но от очередного звона железа шарахнулась вглубь повозки, где истерила боярышня и всхлипывала челядина, пока совсем рядом не раздался хриплый ор:

– Девку! Девку схватите!!!

Марфа вытаращила обречённо глазищи, а Боянка побледнела, словно мертвец: