Царица Ила

Миша вился в кровати ужиком, сминая маленькими ножками голубую простыню и искажая портреты улыбающихся мишек. Она ласково называла его Мишуткой и с трепетом украшала пространство медвежатами всех мастей: и плюшевыми, и пластмассовыми, и нарисованными, и даже напечатанными на детской мозаике.

Там, во сне, Она опять просила воды. Она могла сказать только два слова – «вода» и «Миша». Заветное «люблю» она произносила одними пересохшими обескровленными губами.

Миша смочил ватку, как папа учил, и прикасался к ее губам. Он отчаянно хотел, чтобы от его помощи Она снова зацвела, как от долгожданной влаги расправляются листья пожухлого цветка.

Но от каждого его касания она иссыхалась, покрывалась трещинами, глубокими бороздами, а нежная кожа превращалась во враждебную наждачку.

– Мама, мама! – хотел прокричать Миша, но слова застревали в солнечном сплетении. Что-то злое, дурно пахнущее сжимало его шею и оставляло липкие следы.

Миша взял ее за руку, хотел спасти, утащить, спрятать, но из ее запястья кто-то украл кости и сухожилия. Миша сжимал в кулачке тряпку из материнской плоти.

Свет лампочки стал желто-тревожным, но Миша все еще мог видеть, как его мать умирает. Сначала смертоносные язвы прожгли насквозь щеки. Затем черное пятно расползлось по лбу, оставив глубокую дыру в черепе. Глаза, в которых читалось лишь страдание, закатились назад и рассыпались пылью.

Остались лишь губы, умоляющие: «Воды». Но и они вскоре растворились в воздухе, и теперь на Мишу смотрел череп, где то тут, то там болтались лоскуты кожи.

Федор сидел на крыльце, докуривая третью за полчаса сигарету. Бессонница не покидала его год, и только в редкие дни, когда ему удавалось найти немного радости в виде нарисованного Мишей отцовского портрета, ему удавалось заснуть до рассвета.

В остальные же ночи, а их было большинство, Федор мучился от гнилого, сероводородного запаха водорослей. Первые недели он переворачивал дом, перекапывал двор, заливал бетон под окнами хлоркой. Но наступала ночь, и запах возвращался. Будто этот запах ждал, когда станет неуязвимым в ночном свете и сможет атаковать Федора без свидетелей. Но Федор точно знал: у любого запаха есть источник. Надо его найти.

Правда, однажды источник сам себя обнаружил, когда постучал длинным синюшным ногтем в окно спальни.

– Мама!

Услышав крик Мишки, Федор бросил недокуренный бычок в траву и побежал в дом.

Мишка, заливающийся слезами, сразу уткнулся в теплые объятия папы.

– Ну, тише, тише…

– Там была мама, опять…

Опять. Будто она куда-то исчезала.

– А знаешь, что делала твоя бабушка, когда я во сне плакал?

– Не-а.

– Пойдем. Где твои тапки?

Федор повел сына на кухню. Засаленный выключатель у двери приказал желтой лампочке проснуться.

Федор включил воду над умывальником, пока Миша в недоумении наблюдал за действиями отца.

– Подойди.

Отец, набрав в ладонь холодной воды и плеснул ее в удивленное лицо сына.

– Эй!

– Так надо. Твоя бабушка всегда так делала.

– Мыла тебя, когда ты плакал?

– Смывала сон водой. И приговаривала: куда вода, туда и сон. Ну, давай еще разочек?

Миша только отрывисто покивал головой.

– Куда вода, туда и сон… Эх, что-то ты оброс за месяц. Свожу тебя завтра в тете Люде.

– А мне и так хорошо.

– А мне нет. Надо выглядеть аккуратно.

– Зачем?

– Такие правила.

– Ладно.

Федор выключил воду и сел перед сыном на корточки.

– А, знаешь, я тоже не люблю правила. Надоели. Завтра в сад не пойдешь. Вместе побудем.

– А что мы будем делать?

– А что ты хочешь?

– Давай на Бесовку!

– Посмотрим. Может, и на Бесовку. И мороженое купим.

– На завтрак?

– Только если ты со мной за ним пойдешь.

– Пойду! Пойду!

Миша, переволновавшийся от предстоящего мороженого, кинулся отцу на шею. Федору сразу полегчало.

Эта легкость длилась ровно 3 секунды, пока почерневший острый ноготь не постучал в окно кухни. Федор встал и задернул шторы.

Пятнадцать – и не вздумай ночью плакать.

Миша – мальчик щедрый. Он угостил мороженым себя, свой нос, свитер, полосатую дорожку на полу и даже отцовским штанам досталось. Мурзатый, но довольный таким началом вторника, Миша болтал свисающими со стула ножками и ждал обещанного приключения.

Федор тем временем насыпал в термос побольше шиповника: ветер неспокойный, а Мишка совсем разболелся прошлой осенью. Федор тогда, кажется, совсем забыл о сне, разрываясь между двумя стонущими кроватями.

Чайник закипел. Готово, можно заваривать. Хотя, еще немного липы, если осталось с прошлого года…