Осенняя трапеза

Осенняя трапеза
Александра Пушкина

Когда теряешь самое дорогое, как не попробовать его вернуть, если дают такой шанс. Но силы, что выше нашего понимания, не станут плясать под человечью дудку, и, если придётся вырвать любящее сердце из груди, не ропщи на сделанный однажды выбор.

Александра Пушкина

Осенняя трапеза

– Мамо, мамо! Глянь, какая кормилка красивая! – смеётся Долянка, и смех её отчего-то больно режет по сердцу. И не ясно отчего – вокруг зноем, птичьими песнями, запахом спелых трав бушует август. И дочка, будто сама маленькая Лель с пшеничными волосиками, – сидит среди колосьев, играет с куклой.

Божена смотрит на дочь, не налюбуется. И сладко на сердце и тягостно. Вдруг вскакивает Доляна, несётся куда-то через поле. А впереди лес чернеет. Велесово царство. С бочагами гиблыми, реками быстрыми, зверями дикими, людьми лихими. Ёкает материнское сердце, подхватывается Божена, бежит следом за дочерью, да только злой ветер в лицо, корни за ноги цепляют, вороны с веток недобро грают.

– Долянааа! Доолюшкааа!

Нет больше дочки. Куда ни глянь – всюду темень лесная, сырость, да холод. Наползает туман, скрывает тропки людские да звериные. Зовёт Божена, выкликает, плачет. Только вороний грай, да шёпот лесной в ответ.

В тёмном бочажке крутятся осенние листья, светлеет кусочек неба чистого. Чудится, смотрят оттуда Долянкины синие глазёнки, смотрят-зовут: «Мамо! Мамо! Холодно мне! Страшно! Мамочка!».

Шаг, ещё шаг. Вода ледяная. Обнимает кольцами змеиными, льнёт к ногам. Волосами Мокоши стелется тина озёрная.

– Держись, держись, Долюшка! Я к тебе, я за тобой.

Ещё миг и руки материнские обнимут, закроют дочь от холода царства Велесова. Последний вздох, и скрывается от взора лес, пропадает край неба – только темнота, холод и покой.

– Дура, девка! Не гневи богов! – голос старушечий, надтреснутый. Глаза слепые, дымкой подёрнуты. Узловатые, покрытые пятнами руки держат крепко, не дают к Доляне пойти. – То русальи мороки. Жить не будешь, под землю сойдёшь, сама навью станешь.

– Донюшка там моя! – хрипит, воет Божена. – Пусти, пусти, старая!

– Не пущу! Не дам душе сгинуть. А коли хочешь дочку обнять, вот.

На сморщенной, что прошлогоднее яблоко, ладони – семечко. Маленькое, чёрное, гладкое.

– Кинь в воду перед осенними Ладой и Лелью. Увидишь, услышишь, обнимешь.

Сонно заворочался рядом Всеслав, и Лада пробудилась от ночного морока. В груди снова горько защемило. Сон будто бы вскрыл подёрнутые корочкой, как старая ранка, воспоминания. Как искали четырёхлетнюю Долянку по деревне, по лесу, как кинули клич в соседние селения. Да только так её и не нашли. Как старшая жена Всеслава, Марфа, отрезала, мол, нечего воду разводить – уж она-то знает, что такое деток терять. Двоих к Велесу проводила. «Новых родишь».

Новых…

Лада глянула за окно в серое предрассветное небо за кружевом берёзы. Где-то заливался щемящей песнью соловей, провожая лето. Пахло тёплым очагом, хлевом из-за стены, и спящим рядом на палати мужем. Марфа уже давно спала одна, войдя в ту бабью пору, когда пора плести кудель, да глядеть за внуками-правнуками.

С той поры, как без могилки схоронили Долянку, ещё троих принесла Божена мужу. Старшой, Володар, вот первую невесту присмотрел. Девушка ладная, тихая. Уж сватов засылали. После осенних праздников сладится у них. Данислав у кузнеца учится, славный будет помощник, сильный. И ещё один мальчик во младенчестве умер, даже имени не получив. Да только и у него могилка была. Знала мать, куда прийти, да попричитать.