Там, где лето. Аметист

Мы замолчали.

– Слуууушайте! – вдруг встрепенулся крокодил. – Хотя… – и снова помрачнел.

– Ну же, говорите, Гена, время, время!

– Я просто подумал… А может, старуху Шапокляк попросить?

– Правда? – скептически скривился я. – А она что, ученая?

– Пффф! Обижаете, мой дорогой! Она же двадцать лет редактором пионерской газеты «Зорька» проработала.

– Да что вы говорите? Не знал…

– Да мало кто знал. Успенский скрывает. Хочет цельного образа злодейки, наверное. Она ж поэтому и пионеров ненавидит – достали они ее за столько лет.

– Понятно. Так что? Рискнем?

– Рискнем…

Гена вздохнул и приподнял лапой толщу страниц:

– Миледи!

Обернулся ко мне и смущенно произнес:

– Это мы ее так называем там, между собой, не обращайте внимания.

– Милееее-диии!

Изнутри распечатки послышался знакомый неприятный голосок:

– Мессир? Чего вам надо, старый вы хрен?

Гена снова взглянул на меня и покраснел.

– Сейчас не время, миледи. Выбирайтесь на свет божий. Тут наш завтрашний выход под угрозой.

Страницы заходили ходуном, несколько слетело на пол. Показалась небольшая изящная ножка, за ней кружевной рукав, длинный нос и только потом остальная Шапокляк.

Я, уже немного освоившийся в происходящей дурке, заискивающе прошелестел:

– Здрассьте!

– И тебе привет, касатик ты моржовый, если не шутишь, – пренебрежительно смерила меня взглядом старуха. – Ну что, запороли книжку-то, а? Профессионалы называется! Тьфу! Лодыри! Лоботрясы! С февраля у вас лежим, пылью покрываемся, а им, как всегда, одной ночи не хватает, чтобы работу до ума довести! Ну, чего не хватает? Переверстка опять?

– Нет, – убитым голосом произнес я. – Вторая корректура нужна…

– Ну это мне, положим, раз плюнуть. Я и не из таких передряг выходила. Сколько там? – Шапокляк деловито взглянула на стопку распечатки. – Тридцать?

Гена сделал мне красноречивый жест из серии «ну, что я говорил? глаз-алмаз!»

– Ага, тридцать…

– Не знаю, не знаю… Глазомер у меня уже не тот, а очки Успенский так и не выписал за столько-то лет. И вообще! Почему я должна делать вашу работу, а?

– Ну что вам стоит, миледи? – примирительно произнес Гена. – Ну чем вы там таким уже заняты, а?

– А это не ваше дело, мессир! Рептилия вы пучеглазая! Занята, не занята, а денюжек мне за это не заплатят, а значит, и дальше в рванье ходить, Успенский-то платья нового мне тоже как-то не торопится сочинить.

– Ну будет, миледи, будет! Сейчас Эдуарду Николаевичу икнется, и кто его знает, вдруг в следующей части будет апокалипсис и мы все того…

Мне показалось, что Шапокляк вздрогнула. Тон, по крайней мере, сразу изменился.

– Ладно, черт с вами. Давайте дербанить. По десять на брата? Чур, мне концовку, там самый экшен. Когда дедлайн?

– Завтра в 8 утра, – голосом гимназистки на экзамене произнес я.

– Будет готово в 6, – отрезала Шапокляк и исчезла в стопке.

Гена торжествующе посмотрел на меня:

– Ну? Что я говорил? Она вообще мировая тетя! Мы ж лучшие друзья когда-то были.

– Да ну?! – поразился я.

– А то!

– А что же тогда произошло? Вы же с самой первой части на ножах!

– Ай, да Чебурашку не поделили. Она хотела, чтобы он наравне с Лариской был ее питомцем, а мне парень понравился, и я сказал, что не допущу такого и человека из него сделаю. Вот и все, и разошлись пути-дорожки. Но видите, Роман Андреич? Настоящий друг познается в беде, не зря люди говорят. Ну, за работу. Честь имею.

И крокодил, приподняв шляпу, скрылся среди страниц.

Крокодил и сестрички

Надя вошла в комнату – и Иван сразу все понял.

– Что? Нет?

– Нет, Ванюша. По-прежнему ничего, – Надя закрыла лицо руками и заплакала.

– Милая, ну что ты… Не первый же раз. Ведь мы этого и ожидали.

– Не ожидали, не ожидали! – вдруг сверкнула она глазами и яростно вытерла со щек дорожки. – Я каждый раз надеюсь, каждый раз верю, что вот сейчас это и произойдет!

Иван выдержал паузу, а потом осторожно произнес:

– Значит, как и решили, да?