Тулэрги. По ту сторону дней

– Э-э, – неохотно позвал Ри. – Ну!

– Включайся в работу. Ты должен. – Снова заговорил Ду размеренным, спокойным тоном, как будто был не человеком, а машиной – Задача ясна?

– Гляньте, задвинутый какой! – Если Ду не понимал Ри, то Ри того понимал прекрасно. – Лады, лады! Айда. Скажи, что это за место? – Ри повел рукой, указывая на стены.

– Что?

Ду огляделся и словно только сейчас заметил: он находится совсем не там, где находился прежде.

– Нам сюда нельзя. Это вход в его часть замка. – Слово «его» у Ду прозвучало глухо и как бы отдельно от других слов.

– Чью? Аида, что ли? – догадался Ри.

– Надо уходить.

– Лады-лады, чеканутик! – примирительно закивал Ри. – Разберемся.

Улыбка

Место действия: не определено

Действующие лица: покойный, двойник покойного (в молодости)

Дополнительная информация: неопытный лицедей (новичок)

На лице его висела улыбка. Именно висела: он ощущал ее отдельно от себя, будто бы она была наспех приделана к лицу посредством одного лишь гвоздя. Пронзительная боль сводила мускулы, заставляя их каменеть. Раньше эта улыбка была его собственной и поддавалась управлению. Раньше… Он стал вспоминать, когда это раньше, как вдруг перед ним возник он сам, только моложе. Ничуть не удивившись такому повороту событий, он хмуро кивнул в знак приветствия. Тот, что был моложе, кивнул в ответ, деловито раскрыл папку, и стал прилежно изучать ее содержимое:

– Тут написано, ты очень жестокий человек. Даже не знаю, верить, нет… – на губах у него была еще та, настоящая улыбка. – Ума не приложу, как ты к нам-то попал… – он вдруг запнулся, словно бы проговорившись о чем-то важном.

– Разве мертвый может быть жестоким? – Он вспомнил, что умер.

– Хм… Так ты врубаешься, что помер? – Удивился тот, что был моложе. Потом, смутившись, произнес тише: – Осознаешь себя мертвым?

– Я осознаю себя мертвым давно, – ответил он, словно ставя точку в их диалоге.

Тот, что был моложе, понимающе кивнул и опять углубился в чтение:

– Тут написано, у тебя вместо сердца – фингал!

– Синяк? – Не понял он. – Как это?

– А я знаю? – Тот, что был моложе, раздраженно сплюнул.

Он внутренне усмехнулся, заметив про себя, что подобные манеры были не в его привычках.

– Ох, досталось же мне… – Продолжал тот, что был моложе, с настоящей улыбкой.

– Ты – слишком уж мутный кадр. Как родился, так и помер: одно «Я» в окружении «Я»!

– Что? – Он почувствовал, как у него защекотало в носу. – Что ты имеешь в виду? – — Приделанная улыбка подрагивала при каждом произносимом им слове. – О чем это ты вообще? – Теперь он точно знал, тот, кто перед ним, им самим быть не может.

– Ой да брось, вместо сердца – синяк. Ты когда-то умел любить, да вот тебя все чаще ненавидели. Понятно же! В великую душу наплевали великое множество раз, и она стала каменной, кирпичной… Нет, каменной лучше. – Тот, что был моложе, глубокомысленно покачал головой. – Метафора…

Он никак не мог понять, что это за странные щекочущие импульсы, которые теперь из носа перебрались на лицо, и только сглатывал, стараясь преодолеть непривычные ощущения. Тот, что был моложе, между тем продолжал:

– Тут еще написано… Какой гений только дело шил? Тебя предали. Дважды. Один и тот же человек. Ну ясен пень, ты потом и делов натворил… Пошел в разнос, да?

Все эти события его жизни были драматичны и действительно сотворили из его сердца подобие груши для битья, и то окаменело. Все эти события не могли припоминаться без горькой скупой слезы, но теперь, прочитанные вот так, небрежно, со стороны, они вдруг показались ему до нелепости комичными.

– Вот ужас-то! – продолжал не то ужасаться, не то восхищаться тот, что был моложе. – Иш ты, пеньковый галстук вон натянуть хотел! – он всплеснул руками, точнее, одной рукой, так как другой все еще листал страницы в папке.