Две стороны стекла

Поднимаю глаза, мимо проходит женщина с собакой, с маленьким пуделем, глядит на меня удивлённо. Наверное, я её напугал в сумерках-то, шевельнувшись у дерева.

– Ой! – кричит она. – Что вы тут делаете?

Я вскидываю руку к губам, этим жестом прошу её молчать, не выдавать меня, но куда там, она замолкать и не думала.

– Шляются тут всякие, на ночь глядя! Уже пора дома сидеть!

Я понимаю, что обнаружил себя и без слов срываюсь с места, краем уха улавливаю знакомый топот ног по дороге, по тротуарам.

Бегу сломя голову, слышу за спиной:

– Вот он, падла! Вон он, лови!

Ныряю на маленькую улочку, бегу мимо забора из штакетника. На меня из темноты двора вылетает собака, прыгает передними лапами на забор, лает на всю округу. Вот чёрт! Она, как маяк, привлекает к себе моих преследователей.

Я бегу дальше. Перелетаю через дорогу и шмыгаю в ещё одну подворотню. Это какой-то лабиринт, будет ли отсюда выход? В домах уже зажигают свет. На фоне горящих окон меня хорошо видно, и я устремляюсь к дому, где нет света. Добегаю до него и тут же опускаюсь на корточки, замираю, чтобы не заметно было движения со стороны. Стараюсь даже не дышать. Слежу глазами за двигающимися фигурами в стороне. Проклятые нацисты! Они не отстают, как собаки-ищейки, идут по запаху. Откуда у них это? Профессиональный нюх? Вот уроды. Сколько у них было таких, как я?

– Эй, Клин, у тебя там не видно? – переговариваются скины между собой, называя друг друга по прозвищам.

– Нет! Надо дальше смотреть…

– Не дёргайтесь, куда он денется? Тут кругом заборы и собаки, прямо побежит… Поймаем…

Голоса приближались ко мне. Долго я не выдержу, они всё ближе и ближе, точно, скоро побегу, вперёд и прямо, как они и сказали. Проклятье! Чертыхаюсь сквозь зубы. Тут, и правда, кругом частные дома с заборами и собаками, ни чердаков тебе, ни подъездов, ни подвалов… Они поймают меня, это дело времени. Что же делать?

Озираюсь по сторонам. В этом доме нет не только света, лишь сейчас замечаю, что он старый и заброшенный, забор покосился, и доски не везде сохранились. Это не тоненький штакетник, а нормальные широкие доски, и рядом со мной одной не хватает. Пробую ещё одну, чтоб расширить дыру в заборе. Везёт мне сегодня на дырки в стенах! Да и сам я, если честно, в порядочной дыре оказался. Подвезло же попасть этим козлам на глаза. Мать, наверное, дома с ума сходит, и мобила там звенит на всю улицу. Если никто его ещё не утащил…

Доска поддаётся. Ржавый гвоздь легко вышел из гнилой прожилины забора внизу, но вверху второй держался. Но я сумел поднять доску и пролез на ту сторону. Теперь я в палисаднике чужого дома, пустого и не жилого. Стараюсь тихо продираться через ветки малины и ещё чего-то колючего. Хорошо, что я в толстовке, карябаю только щеку и немного руки.

Замираю, когда мимо проходят националисты. В кустах в человеческий рост меня почти не видно, если ребята эти не будут смотреть по сторонам слишком пристально.

– Где этот козёл? Куда он делся?

– Не истери, найдём. Куда он здесь спрячется?

– Блин! Темно уже, как у негра в жопе… – Заржали на всю улицу. – Фонарик бы… У меня мобила без фонаря… Только зажигалка…

– Просто слушайте…

Я пропускаю их мимо, и, подождав ещё немного, добираюсь до дома. Одно окно без рамы и стёкол, кто-то уже поживился, должно быть. Ещё пара секунд, и я уже внутри, замираю у беленой когда-то стены и через оконный проём слежу за своими преследователями. Словно чуя, где я, они проходят опять мимо дома, выискивают меня в темноте.

Отсидеться, походу, не получится, не стоило и надеяться. Медленно шажок за шажком отхожу спиной к проёму в другую комнату. Если что-нибудь под ногу попадёт, мне хана. Этот дом ловушкой станет.

Тихо. Только сердце колотится в самом горле, и в лёгких саднящая боль. Дышу загнанной собакой, открыв пересохший рот. Вспомнился невольно старый прикол ещё со школы: «Я не из тех, кто быстро бегает, я из тех, кого хрен догонишь…» Догонишь, ещё как догонишь! Если упорно догонять, любого достать можно. А я не спортсмен, мне просто жить охота.

В доме напротив собачка разрывается, её лай заглушает голоса ребят на дороге, реплик не разобрать, лишь отдельные слова, удивительно, маты среди них хорошо угадываются. Вот уж страшная сила нецензурного слова. Все иностранцы именно их хорошо схватывают, энергетика убийственная…

И что я этим скинхедам сделал? Откуда такая ненависть? Те, кто содержимым карманов интересуются, давно бы уже отвязались, но эти не из таких. Они идейные, мать их на пьедестал! Русскую их матушку да по матушке послать! И не по факсу, не по факсу… Чтоб не рассмеяться, не дай Бог, кусаю костяшку указательного пальца на исцарапанной ладони. Перемещаюсь вглубь дальней комнаты. Здесь есть ещё одно окно, на соседнюю улицу смотрит, и в него попадает немного света из домов напротив и фонаря на столбе.

Что-то тускло отблескивает в самом тёмном углу. Что это может быть в заброшенном, всеми покинутом доме? Несмотря на усталость и переживаемый страх, осторожно подбираюсь поближе. Клад тут, конечно, на виду у всех мне никто не оставит, но всё же любопытство – это порок… Это страшная сила, с ней не всегда справишься.

Чёрт! Это – зеркало. Старое зеркало в причудливой резной раме. Большое, из тех, что в полный рост. И почему его хозяева с собой не забрали? Такую редкую и старую штуковину и в антиквариат можно сдать, если самим не нужна. На гладкой поверхности ровная бархатистая шуба из застарелой пыли. Я провожу по ней раскрытой ладонью раз и ещё раз. Несколько долгих, как вечность, секунд смотрю на своё отражение. Вообще не люблю смотреть в зеркала в темноте. Это ещё с детства у меня…

И сейчас почти в полной темноте знакомое до чёрточки лицо кажется мне самому старше, взгляд решительнее и злее. На щеке заметна царапина совсем свежая, глубокая, до крови. Волосы взъерошенные сырыми сосульками на лоб и до самого носа. Ухмыляюсь с горечью самому себе. Чёрт, что же это будет теперь с тобой, Сенька? Отворачиваюсь, прислушиваюсь к звукам на улице.

Не всё ещё так плохо. У меня есть окно – отличный путь к отходу, я не загнан в угол. Главное – не дёргаться, не суетиться.

А собачка соседская попритихла, да и ребят-нацистов, кажется, не слыхать. Может, отстали, потеряли интерес? По своим нацистским делам отправились, герои хреновы.

Всё может быть, но я вылезать не спешу. Ну их… Наклонив голову чуть на бок, всё так же на корточках слушаю ночь и улицу. Краем глаза замечаю странное непонятное свечение в зеркале и рывком перевожу взгляд на своё отражение.

Интересно, и кого я там увидеть ожидал? Ничего там и никого, кроме самого себя, ну и стен ещё, тыщу лет назад беленых, обвалившаяся известь на печной кладке и кирпич. Всё так же, как и должно быть в зеркальном отражении. И всё равно не так… Здесь темно, хоть глаз коли, света совсем чуть-чуть. «Как у негра…», так один из бритых говорил, а там, по ту сторону, светлее как будто. И стены… Стены… Мама моя родная! Они не крытые сухой штукатуркой, а поверху побелкой, они из серого камня. Там, за моей спиной, всё какое-то другое совсем. Не такое, как тут…

Что за чертовщина непонятная!

Я обо всём другом забываю, выпрямляюсь в рост и начинаю тереть пыль со стеклянной поверхности уже обеими ладонями.

Странное какое-то ощущение бархатной податливой резины под пальцами. Мягкого чего-то, живого, как медуза, и такого же зыбкого.

Но этого быть не может. Я же вижу, я знаю, что это обыкновенное зеркало. Простое старое зеркало. Вон, верх у него расквасил кто-то. Может, хозяева ещё, а может, пацаны местные камни кидали. Трещины расходятся ломаными линиями, и даже кусков не хватает кое-где. Эти осколки меня и выдают громким на весь дом и на всю улицу хрустом стекла под кроссовками.

Чёрт! Твою мать! Мать твою! Только бы они все уже убрались к ядрёной фене…

– Вот ты где, урод! – Довольно оскалившаяся рожа суётся в окно. – Эй, ребята, здесь он! Давай, с другой стороны заходи! Никуда он теперь от нас, козлина, не денется… Отбегался, падла, здесь и останешься…

Внутри дома кто-то уже хрустит стеклом и мусором, ещё две-три секунды – они все трое будут тут. Бежать мне некуда. Одно остаётся – драться. Наверное, этим всё и должно было закончиться с самого начала. Зря я бегал… Они убьют меня, они сейчас злые, лучше бы на остановке, чем тут…

Мне страшно, Боже, как же мне страшно. И обидно. Обидно подохнуть в этом заброшенном старом доме на окраине города.

Я невольно прижимаюсь спиной к холодной глади зеркала. Оно будет прикрывать мне спину, когда эти козлы набросятся. Но гладь стекла не твёрдая, она, как вода, тянет меня вглубь, и я, теряя равновесие, падаю спиной назад. Быстрее и быстрее! Только в глазах, как при головокружении чернота, а в голове – пустота. И всё! Всё!

Глава 2

Я очнулся в полумраке. Долго не мог понять, где я нахожусь. Башка жутко трещит. Лежу на животе, грудью на чём-то твёрдом и, видно, лежу давно – оно впилось в тело, что дышать больно. Отталкиваюсь на руках, приподнимаю себя, ничего, вроде, не сломано, кости не подводят. Гляжу по сторонам. Где это я? Что за место?

На старый дом не похоже. Ну и голова же болит. Видно, я ударился, когда упал. Поднимаюсь на ноги. Земляной пол как будто, какой-то обтёсанный камень битый. Что за чёрт! Что это за место?

Оглядываюсь в темноте. Уже ночь. Сколько же я провалялся тут? Несколько часов? Проклятье! Что случилось? Я ничего не помню.

Свет луны падает через верх как-то необычно, пригляделся. Это окно небольшое, расположенное как-то не на стене прямо, а как будто к потолку. Оно разбитое, что ли, без стекла и вверху, словно я в подвале. Зажмуриваю глаза, пережидая боль и тошноту. Мне ещё сотрясения мозга не хватало… Глаза немного привыкли к темноте.

Это склеп! Очень старый-старый склеп!

Вокруг старые могильные плиты и саркофаги, буквально вросшие в землю от времени. Где у нас в городе может быть такое место? Не помню в упор. Что это?

Чёрт! И голова болит! И тошнота не проходит…

Осторожно касаюсь пальцами затылка. Мокро и волосы слиплись. Ни фига себе я брякнулся! Как же это получилось? Очнулся же на животе, а удар как будто сзади. Неужели ребятки эти, нацисты, дали мне по башке и перетащили сюда, чтоб подох здесь один? Значит, была драка, а я ничего не помню. Я ничего не помню! Я бы не дался просто так! Я бы запомнил драку! Проклятье! Но руки-ноги целы и костяшки на руках не сбиты, все зубы на месте, нигде крови на лице нет, нос, губы… Чтобы эти били и ни разу не по лицу? Такого не бывает. Странно это всё.