Дурман
О смене дня и ночи он мог бы судить по появляющемуся и исчезающему едва заметному контуру света вокруг люка, которым было закрыто его подземелье. Но, находясь в полузабытьи, Клякса не отмечал этих изменений, поэтому время тянулось для него очень медленно, ускоряясь, когда люк поднимался, и в его застенок спускался Чёрт, его мучитель. Он брал у него из вены кровь и поил его ей, а кормил отрезаемыми от ног кусками, которые запекал на находящемся тут же мангале.
Клякса находился в подземелье четвёртые сутки, но и этого тоже не осознавал. Время превратилось в бесконечно текущую ленту без ориентиров с изредка вкрапляющимися узелками в виде посещений Чёрта. Как ни странно, именно сейчас в голове вдруг прояснилось, и он, вися на своём кресте, впился взглядом во тьму, стараясь выхватить из неё хоть какие-нибудь контуры. Он поднял глаза и убедился, что вокруг люка нет светлой каймы. Вероятно, снаружи ночь, отметил Клякса.
Боли в изувеченных ногах он не чувствовал. Он их вообще не ощущал – перетянутые жгутами, ноги затекли и потеряли чувствительность. Накануне, когда Чёрт отрезал от него очередной кусок, Клякса почувствовал не боль, а только некоторый дискомфорт – как будто что-то неудобно надавило на икроножные мышцы.
Вернувшееся сознание побудило Кляксу проверить, насколько сильно он привязан к кресту. Он энергично зашевелил кистями рук – руки были зафиксированы надёжно, но в правой руке он ощутил несколько бо́льшую свободу движений. Если подвигать рукой энергичнее, то, возможно, удастся вытащить её, подумал Клякса и устремил к этой цели все свои усилия.
Клякса принялся активно крутить правой кистью и вскоре почувствовал, что петля верёвки растянулась – видимо, за счёт некрепко завязанного узла. Узел теперь, вероятно, затянулся, зато он, напрягшись, сумел отодвинуть запястье от деревяшки чуть не на целый сантиметр.
Этот успех вызвал у него лёгкую эйфорию и прилив сил. Он даже улыбнулся от радости. Сделав паузу, Клякса удвоил усилия и добился того, что рука стала довольно свободно перемещаться внутри петли по горизонтали.
От прилагаемых усилий в глазах у него потемнело, пришлось снова остановиться и передохнуть, но Клякса ликовал – ещё немного, и он сможет освободить правую руку. Освободив правую, он получит возможность отвязать и левую, а там и ноги. А дальше…
Что дальше, Клякса пока не задумывался.
Следующая попытка закончилась триумфально – ему удалось вынуть правую руку и теперь он усиленно разминал кисть, восстанавливая кровообращение. Ног он по-прежнему не чувствовал, но надеялся, что и это – следствие не нанесённых ему ран, а прекращения движения крови в туго стянутых верёвками конечностях. Ноги были перетянуты не только внизу, где они были привязаны к кресту, но и выше – где жгуты были наложены, чтобы остановить кровотечение.
Он протянул правую руку влево, повернулся туда же корпусом и с обратной стороны креста нащупал узлы, которые затягивали верёвку на его левом запястье. Клякса снова пошевелил рукой, чтобы оценить тугость верёвки и убедился, что левую руку так просто не освободить, придётся развязывать узел. Это будет непросто, так как дотягивался он до него с трудом.
В голове Кляксы вдруг возникла необычная ясность, как будто он и не висел на кресте четвёртые сутки впроголодь и почти без воды, как будто он не подвергался истязаниям и пыткам. Взгляд его снова скользнул по кромешной тьме и зацепился за светлую полосу – это свет, он идёт снаружи, и значит, пока он освобождал правую руку, наступил новый день. Быстро он с креста не слезет, наверняка уйдёт час-другой. Затем надо будет выбираться из подземелья – а как? Лестницу его тюремщик, кажется, поднимал наверх. Да и люк, видимо, снаружи заперт. Пока он со всем этим справится, пройдёт много времени, а Чёрт может прийти в любую минуту.
Нет, надо ждать, подумал Клякса. Надо вытерпеть ещё один день, а потом, когда Чёрт уйдёт, немедленно начать действовать, имея в запасе минимум сутки. Только бы сил хватило.
Он вздохнул и стал просовывать правую руку обратно в петлю верёвки. Почти одновременно заскрипели петли поднимающейся крышки над его тюрьмой…
Глава восьмая. Отец Илий
Костя обходил одну за другой аптеки и магазины. Все они были закрыты, не было и следа человеческой деятельности. Людей нигде не было. Респиратор защищал, но не очень хорошо – уже через час заболела голова, приступами накатывали головокружение и слабость. Наконец, в трёх остановках от дома он обнаружил открытый магазин. Внутри оказался один спящий парень в униформе охранника. Он сидел за упаковочным столом, положив голову на руки. Костя снял респиратор и положил на стол. Затем дотронулся до плеча охранника, и тот моментально поднял голову.
– Где все? – спросил Костя.
– Да хрен их… – охранник взял со стола пачку сигарет и закурил. – Утром никто не пришёл. Я ночью оставался, утром как положено, открыл магазин…
– Зачем, если никто не пришёл? – спросил Костя.
Тот пожал плечами.
– Да хрен его… положено, вот и открыл.
– Ясно. Ну а купить-то тут что-нибудь можно? – он достал банковскую карту и помахал ей перед лицом охранника.
– Как? – спросил охранник недоумённо. – Кассы не работают, кассиров нет.
– А в долг запишешь?
Охранник покрутил головой.
– Не положено такого. У нас не забегаловка, тут в долг не продают.
– Ну а если мне надо? Всё равно нет никого.
– Украсть, что ли хочешь? – охранник взялся за дубинку. – А ну пшёл отсюда!
Костя вышел из магазина. Да, тут не договоришься. Во всяком случае, пока. Он вернулся и жестом подозвал охранника.
– Ну а если тебя не сменят, ты тут так и будешь сидеть?
– Да, – жёстко ответил он. – Так и буду.
– А, ну-ну, – сказал Костя и посмотрел на бейджик.
«Суздальцев Максим» было написано на бейджике.
– Ну бывай, Максим, – Костя хлопнул его по плечу и вышел.
Ну ладно, еда пока дома есть. Респиратор, конечно, один на троих. Аптека – прямо в доме. В неё, он знал, есть служебный вход прямо со двора – через выкупленную квартиру в первом подъезде. Если что, он взломает дверь и респираторов будет сколько захочешь. И потом – ну вернутся же когда-нибудь люди. Не могли же все уйти навсегда?
Рассуждая таким образом, Костя брёл домой. Идти было минут двадцать. Но выходя из магазина, он забыл на столе респиратор и, пройдя метров пятьсот, почувствовал сильное головокружение. Настолько сильное, что едва устоял на ногах. Мир вокруг закачался, Костя сделал несколько шагов и упал на скамейку автобусной остановки. Он потянулся к карману, чтобы достать респиратор, но там оказалось пусто, и рука его безвольно упала.
***
Как раз в это время Надя закончила варить суп и тушила рис с мясом. Обед был почти готов, но Кости всё не было. Она посмотрела на настенные часы – прошло больше двух часов с момента, когда он ушёл. Одновременно в гостиной послышался шорох, и почти тут же из неё вышел монах.
Он шёл неуверенной походкой, а дойдя до кухни, устало опустился на диван.
– Как я сюда попал? – спросил он.
– Ты лежал там, – сказала Надя, показывая на улицу. – Мы затащили тебя сюда…
– Вы – это кто? – спросил монах и тяжело опустил голову на руки, лежавшие на столе.
– Это я и твой знакомый… – запнувшись сказала Надя. – Вчера…
Монах с трудом поднял голову и мутным взглядом посмотрел на неё:
– То есть, двое моих знакомых. А что вообще случилось, Надя?
– Я не знаю… но догадываюсь… цветы. Это, наверное, цветы. Дядя Валера, а можно тебя попросить не говорить, что мы знакомы?..
Монах оглядел разбросанные по столу цветы и, взяв несколько, поднёс их к глазам.
– Странные какие-то… вроде, одуванчики, но не одуванчики, – затем он поднял на неё глаза и сказал: – Конечно. Пусть будет конспирация, раз тебе, Надюша, так нужно.
Надя кивнула головой, реагируя на его замечание о цветах.
– Да, стебель, рассечение листа, цветоложе – всё как у одуванчика. Но цвет…
– Ну да, ты же ботаник, Надя… – добродушно сказал монах, который, кажется, вполне пришёл в себя.
– Так и не стала ботаником. Ты чай будешь? – Надя приободрилась. – Взбодрит.
– Чай буду, – ответил монах. – Только сахар не клади.
Пока чайник закипал, монах продолжал расспрашивать.
– А где этот мой знакомый, который вчера…
– Он ушёл поискать людей, разведать обстановку, – ответила Надя.
– Давно ушёл? – деловито спросил монах, который очень быстро восстанавливал физическую форму и уже даже встал и начал расхаживать по кухне.
– Часа три прошло…
– Три часа-а-а? – протянул монах. – Похоже, что-то случилось. А кто он?
– Я не знаю…
Тот с удивлением посмотрел на неё.
– Да нет, – Надя усмехнулась. – Ты не так понял, дядь Валер. Вчера мне тоже стало плохо, и он принёс меня сюда. Я сидела вон на той скамеечке и умирала, – она показала на скамейку под окном.
– Да он просто профессиональный спасатель, этот наш с тобой знакомый, – с иронией ответил монах. – Чип и Дейл спешат на помощь. – Он посерьёзнел. – Только теперь, кажется, придётся спасать его самого. Куда он собирался идти?
Надя развела руками.
– Мы говорили об аптеках и магазинах – работают ли…
Монах кивнул.
– Выглядит как?
– Высокий, худощавый, но жилистый такой, – начала Надя.
– Тёмный шатен, волосы слегка вьются? – уточнил монах.
Надя кивнула.
– Понятно, – сказал монах. – Константин Боровцов, журналист. Верно?
Надя пожала плечами.
– Зовут Костей…
– Ну вот, что-то выяснилось. Да, Надя! Я теперь не дядя Валера, а отец Илий.
Отец Илий встал у окна и задумчиво посмотрел вниз. Воздух за стеклом был неподвижен – ни ветерка, ни пылинки. Даже пыль перестала падать. Возникло ощущение ожидания чего-то – чего-то такого, о чём трудно помыслить. Островки синего хаотичными пятнами вклинивались в жёлто-зелёное покрывало. Он обернулся и посмотрел на Надю:
– Значит, дело в цветах, говоришь?
– Похоже, в их аромате. Даже не в аромате, они ничем не пахнут, но что-то выделяют в воздух. Что-то усыпляющее.
Монах кивнул и снова повернулся к окну.
– «И дикие ослы стоят на возвышенных местах и глотают, подобно шакалам, воздух; глаза их потускли, потому что нет травы…» – услышала Надя.
Он снова повернулся к ней.
– Где же нам теперь искать нашего Костю? – спросил он даже несколько растерянно. – Похоже, что даже и выходить наружу небезопасно.
Надя кивнула.
– Он говорил, что, возможно, есть ещё один респиратор…
– Он ушёл в респираторе? – переспросил отец Илий.
Надя кивнула.
– Вообще-то респиратор так себе защита… там специальный фильтр нужен. Но всё же лучше, чем ничего.
Он вопросительно посмотрел на Надю.
– Костя ходил за ним в спальню, рылся там где-то. Думаю, в шкафу.
Монах кивнул и быстрыми шагами прошёл мимо неё в спальню. Надя шла следом.
Большой платяной шкаф с зеркальными дверями стоял вдоль узкой стены напротив окна. Монах распахнул его и уставился на содержимое.
– Да-а… – протянул он. – Тут у него, считай, кладовка.
Внутри шкаф был завален самыми разными вещами – мешочками, коробками, просто разбросанными в беспорядке вещами. За зеркальными дверцами царил кавардак – как будто кто-то пытался спрятать целую жизнь, но не знал, куда положить начало, а куда – конец.
– Как же тут искать? – недоумённо спросил отец Илий.
Хроники Чёрной Земли. Камень, что пьёт Ка
– …когда он не строит, не лечит и не смотрит в небо, он всё время пишет, – сказала юная Ини-Нет-Кас, глядя в сторону царского писца, но обращаясь к матери пер’о Ини-Маат-Хап. – Зачем он тратит на это время? Лучше бы поиграл со мной.
Царица улыбнулась и запустила пальцы в кудри внучки, взъерошив их.
– Он ловит голос Ка в письменах, дитя моё. А Ка – не птица, что возвращается по зову. Улетит – и не сыскать.
– Но ведь Ка может повторить!
– Пока ты молода, он шепчет тебе одно и то же. Но придёт день, когда голос его стихнет. И тогда пожалеешь, что не поймала его слова в сети папируса, как делает наш полезный Яхим.
– Чем он так полезен? – надула губки Ини-Нет-Кас. – Он даже не смотрит на меня.
– К тебе приходят твои слуги с веерами и сладостями…
– Он тоже мой слуга! – возмутилась царевна.
– Но он слуга иного рода. Вспомни, когда духи вошли в тебя, и хет твой начал сохнуть, как тростник в зное… Никто не мог спасти тебя. Яхима здесь не было, и мы все боялись, что ты уйдёшь в страну Хентиаменти… – глаза старой царицы покраснели при тяжёлом воспоминании.
– Вот видишь! Его здесь не было.
– Да, он был в пути… но едва услышал зов – два дня не смыкал очей. И прибыв, не лёг отдохнуть, а сел у твоего ложа. Это он вернул тебя нам.
– Ну и что? – капризно спросила Ини-Нет-Кас.
– Всё, что он записывает, сатсаис1, помогает ему исцелять болезни, а твоему итефу управлять страной, – пояснила Ини-Маат-Хап.
– Лучше бы он поиграл со мной, – царевна вернулась к тому, с чего начала. – Наверное, я скажу итефу, чтобы наказал его!
Царица взглянула строго:
– Яхим – единственный в Обеих Землях, кого твой отец не может наказать, не наказав сам себя и весь Кемт, – сказала царица. – Запомни это, моя дорогая.
Она поцеловала Ини-Нет-Кас в макушку и встала.
Яхим вероятно услышал их речи. Он поднял голову, улыбнулся девочке, отложил папирус, закрыл сосуд с чёрной краской и, подошёл. Низко склонившись, он ждал, пока детский голос не сказал:
– Говори же, тепе2.
– Госпожа говорила обо мне?
– Да! – подтвердила Ини-Нет-Кас. – Поиграем, как в прошлый раз!
– Если госпоже разрешат, то я с радостью возьму её с собой смотреть на строительство пер-джеда, – он вопросительно посмотрел на Ини-Маат-Хап, и та кивнула.
– Я пойду с вами, – сказала она.
По пути к херет-нечер она наклонилась из своих носилок к Яхиму, который нёс царевну на руках, а та, смеясь, щекотала ему шею.
– Скажи, Яхим, – голос её стал тише, – зачем нам такой громадный пер-джед?
– Так пожелал Нечерихет… – уклонился он.
– Он говорит, что твои слова были причиной.
В воздухе стоял запах известняковой пыли. Яхим взглянул на дальние холмы.
– Кемт – не единое тело. На болотах и в верховьях люди говорят разными устами3, кланяются разным богам. Вражда растёт, как тростник после разлива. Но когда они увидят эту громаду, высящуюся до небес, – поймут: пер’о – не человек, а бог.
– И это всё? – спросила царица. – Ка шепчет мне: ты не договариваешь.
Лицо Яхима стало суровым.
– Ты ещё не ступала на место работ, о, сиятельная. Видела лишь издали?
– Даже издали – дух захватывает, – кивнула Ини-Маат-Хап. – Когда эти ярусы стали расти и расширяться…
– Первые расчёты были неточны. Пришлось менять замысел. Но теперь… – он указал на шесть ярусов, уходящих ввысь, – почти готово. Осталось возвести только двор вокруг. Подойдёшь ближе – поймёшь.
Когда до подножья осталось сто локтей, Ини-Маат-Хап вдруг выскочилаиз носилок. Её лицо преобразилось: глаза засветились огнём, каким сияют лишь в юности, ноздри раздулись, тело вытянулось, будто прикоснулось к невидимому столпу света.
– Ты чувствуешь? – спросил Яхим.
– Да, – выдохнула она. – Ты черпаешь отсюда силу?
– Не я. Видишь этих людей? – он указал на тысячи рабочих, тащивших камни. – Многие из них уже ушли в Дуат.
– И?..
– Это искупление, – тихо сказал он. – Пока их Ка вплетается в камень, Маат не дрогнет, и Хапи не отвернётся от Кемта.
Царица побледнела.
– Плата за разливы – страдание?
– Не только за разливы, о, царица. Но уста мои скованы богами. Больше сказать не могу.
Мать пер’о нахмурилась.
– Боги не дозволяют тебе говорить матери Божественного Телом4?
Яхим молча наклонил голову.
– И надолго ли это… искупление?
Яхим развёл руками.
– Боги безмолвствуют. Но по знакам, – шесть или семь поколений.
– А мой сын… – впервые за годы она произнесла его личное имя. – Он знает?
– Столько, сколько нужно знать. Что это – его слава. Что из него – прямая дорога в Тростниковые поля Иалу.
– Прямая? – недоверчиво спросила Ини-Маат-Хап. – Минуя зал Двух Истин5?
– Да, – сказал архитектор. – И тебе, о, властительная, не взвесят сердце. Гробницу твою воздвигнем рядом, – он указал рукой в сторону чуть южнее пер-джеда.
– Такую же громадную?
– Нет. Но важнее. В ней будет соль этого херет-нечер.
Тень легла на лицо царицы.
– Нет, Яхим. Ка говорит: Гер-Аха6не место для моего хат. Ближе к Полям Иалу7, – лучше.
– Путь не всегда короче из места, которое ближе, – возразил Яхим.
Она промолчала.
– А они… – она кивнула на рабочих, – чувствуют то же, что я?
– Да, – сказал Яхим. – И я не знаю, как это изменить.
Царица непонимающе посмотрела на него.
– Не надо, чтобы они чувствовали, как царица, – уклончиво сказал он.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – вздохнула она. – Хочу осмотреть облицовочные плиты.
Яхим покачал головой.
– В прошлом месяце одна из плит упала – шестеро погребены. Я не хотел бы, чтобы с тобой или с маленькой царевной, – он указал на Ини-Нет-Кас, которую разморило на солнце, и теперь она сладко посапывала в носилках под балдахином, – случилось несчастье. Подожди, пока завершим облицовку. Тогда я покажу тебе всё. Даже то, что внутри.
Позже, возвращаясь во дворец, Ини-Маат-Хап молчала. Она чувствовала: Яхим умолчал о самом главном.
***
– …Ини-Маат-Хап чувствовала, что Яхим умолчал о самом главном, – сказал старик, останавливаясь на тропе. – Нечерихет же лишь изредка приезжал подивиться на гробницу. Больше он знать не желал.
– Подивиться? – рассеянно спросил Ма-Хеса. – Разве он не сам задумал её? Мут говорила…
Вечер опускался. Белые стены давно скрылись за горизонтом. Справа, насколько хватало глаз, простиралась пустыня, кое-где взлетавшая к небу известняковым холмом или одинокой скалой. Слева нёс свои воды величественный Хапи, даруя свежесть и прохладу. Ни жилья, ни пастбищ – лишь камень да песок.
Ма-Хеса поёжился и запахнул накидку.
– …и больше он ничего не хотел знать, – закончил старик.
– Не пора ли искать ночлег… – несмело спросил юноша. – Да и поужинать бы.
Старец бросил на него недовольный взгляд.
– В твоём возрасте я думал лишь о веселье и приключениях. Ты идёшь по прекраснейшей земле, вот-вот над тобой потечёт небесный Хапи8… и спрашиваешь меня о еде.
– Когда он потечёт, будет темно, – возразил Ма-Хеса. – А на камнях ночуют духи, что похищают хет.
Старик снова сердито взглянул на него.
– Нам предстоит идти ещё много дней, и негоже тратить время на поиски места, где можно поспать. Там, – он махнул рукой в сторону Хапи, – найдётся местечко, где можно укрыться от ветра. Мы свернём туда в любое время. У тебя в мешке лежат факелы, ты зажжёшь один из них, и мы быстро выберем место для отдыха.
Ма-Хеси недовольно поморщился, и это не ускользнуло от старика.
– Эх! – махнул он рукой. – Хорошо, пойдём искать пристанище.
Они свернули к реке, рассчитывая найти какое-нибудь рыбацкое поселение. Вскоре на горизонте, действительно, показались несколько лачуг, выстроенных из тростника и ила вперемешку с глиной. Пока они шли к ним, короткие сумерки успели угаснуть, и только несколько огоньков, говорящих о присутствии людей, служили им ориентиром.
Они вышли к трём крохотным хижинам, прилепленным друг к другу так тесно, будто испугались одиночества. Стены лачуг опирались на несколько вкопанных в землю столбов. Поднимавшийся ветер наполнял стены словно паруса, и они начинали раскачиваться как лодка на волнах.
На звук шагов из первой хижины вышел молодой рыбак. Он равнодушно скользнул взглядом по Ма-Хесе и радушно улыбнулся старику.
Примечания:
1. Сатсаис (др.-егип. sat.s is) – дочь сына её, внучка.
2. Тепе – раб (др.-егип.)
3. Письменный язык в Верхнем и Нижнем Египте не отличался. Но поскольку при письме пропускались гласные, то в разных местностях между согласными вставлялись разные гласные, из-за чего некоторые слова изменялись до неузнаваемости. Письменный язык был средством коммуникации, понятным всем жителям, как Долины, так и Дельты.
4. Нечерихет – Божественный телом (др.-егип.).
5. В зале Двух Истин происходило взвешивание сердца умершего, от результата которого зависела его дальнейшая судьба.
6. Гер-Аха – четырнадцатая иат (область) Полей Хотеп в Дуате. Египтяне считали, что она локализована в районе Иуну (Гелиополь).
7. Поля Иалу – вторая иат Полей Хотеп в Дуате, по поверьям египтян, находилась возле города Абджу (Абидос).
8. Млечный Путь
Глава девятая. Между миров
Костя летел по длинному тоннелю, стены которого слегка мерцали, испуская тусклое сине-фиолетовое сияние. Это сияние было слабым, но достаточным для того, чтобы ориентироваться в пространстве вокруг. Где-то далеко впереди контрастно чернело пятно, к которому он и летел. Полёт был неприятным, всё ещё кружилась голова, накатывали приступы тошноты, казалось, что вот-вот его вырвет, но приступ проходил, а головокружение не отпускало и оставалось ощущение бесконечного полёта к тёмному пятну в конце тоннеля.
В мыслях царил сумбур. Косте казалось, что он сходит с ума. О-м-м-м-о-м-м-м – вибрировало вокруг, и он будто растворялся в этом звуке. Волнами накатывала слабость, Костя не понимал, что происходит, да и не хотел ничего понимать. Он жаждал покоя и тишины, а в голове стоял шум, стоял гул, не утихали крики и визг. Среди хаоса иногда пробивались отдельные слова, и Костя различил призыв куда-то идти. «Ко мне! Ко мне!» – раздалось несколько раз требовательно, но затем и эта фраза утонула в сплошном скрежете, лязге и гуле. Костя попробовал заткнуть уши, но не нашёл их. Не нашёл он и своих ладоней, которыми мог бы защититься от раздражающих звуков. В тусклом сиянии он попытался разглядеть своё тело, но быстро убедился, что и тела нет.
Костя испугался и попробовал привести мысли в порядок. Для этого он напряг всю свою волю и с трудом открыл глаза. Первое, что он увидел – несколько покрытых облупившейся жёлтой краской дощечек скамейки, на которой лежало его тело. «Слава богу, нашлось…» – мелькнула мысль, и он попытался повернуть голову, застонав от тупой боли, сдавившей виски и плющившей мозг. Но немного повернуться удалось, и теперь Костя увидел асфальт и розовую стену здания на противоположной стороне улицы. А рядом – движение.
Кто-то шёл от стены – медленно, будто сквозь густую воду. Каждое его движение резало Костю, как яркий свет с похмелья. Он зажмурился, надеясь укрыться в тишине, – но и тишины не было. Был голос.
– Вот она… забери её… – прошелестел он внутри черепа, сухой и древний, как пустынный ветер, с лёгким, незнакомым качением «р», будто говорящий принадлежал к какой-то иной реальности.
И тут же – второй голос. Мягкий, струящийся, на языке, в котором каждый звук – поцелуй и мольба. Он не просил – звал. Не для себя – для него.
Костя заставил веки разлепиться.
Перед ним на коленях стоял старик, будто сошедший с фрески забытого храма. Лицо – сплошная сеть морщин, как трещины на каменистой земле пустыни. Борода – длинная, седая, спутанная, будто столетиями нерасчёсываемая. На нём – чёрный плащ, под плащом – клетчатая рубаха и шарф, но эти детали казались маскировкой, случайной оболочкой для чего-то, принесённого из иного мира.
В вытянутых руках старик держал предмет, белый, блестящий – ящичек? Ларец? Костя не мог удержать на нём взгляд – он будто ускользал из фокуса, как живой. Блеснула лазурь, словно яркая звезда вспыхнула в чёрном небе. И пропала.
И вдруг, между ними – она.
Женщина в простом платье стояла к Косте спиной. Движения её – плавные, неторопливые, будто она не поднимала старика, а удерживала от полёта. Волосы – тёмные, блестящие, тяжёлыми локонами спадающие на плечи и дальше, на спину. Костя не видел лица, но красота её гипнотизировала, не показываясь.
– Ленка… – прошептал он, и женщина обернулась к нему.
Словно в тумане попытался он разглядеть её лицо, но оно уплывало и уплывало куда-то, не давая себя увидеть. Костя протянул к ней руку и… уронил её.
Он попытался встать, и боль пронзила череп, будто гвоздь времени вколотили в висок. На миг всё погасло.
Когда зрение вернулось, они уже уходили.
Старик шёл, согнувшись, но не от слабости – от тяжести своей ноши. Женщина шла рядом, обняв его рукой за плечи, и чуть склонив к нему голову, будто прислушиваясь.
Последнее, что увидел Костя – её профиль: не лицо, а силуэт богини с фрески, алые губы, высокие скулы, взгляд, устремлённый вдаль – туда, где, кажется, что-то ждёт её – что-то неизвестное и неотвратимое, как рок.
Голоса доносились, как эхо из пещеры: