Песни жаворонка. Утренняя

«Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии». Вся проза Чехова поэтично страдает в сторону милосердия, великодушно сочувствуя обиженным, которые не устают говорить, говорить, говорить, сотрясая разве что воздух на расстоянии протянутой руки… Ну и что из того? Кому от этих слов становилось плохо? Как сказать! От ветра и других вибраций на моем дачном домике постоянно отходили 120—миллиметровые шиферные гвозди, я регулярно подбивал их, чтобы не допустить протечки. Наконец мне это надоело, и я поступил революционно: купил оцинкованные листы профнастила и притянул их шурупами-саморезами. Пусть бушуют теперь бури, содрогаются стены, гибнут страны и континенты – в нашем домике тепло и сухо, на полках моим книгам ничто не угрожает. Ни поэзия, ни проза не должны плесневеть!

На Руси всегда боялись слова, точно заметил Даниил Гранин, осмысливая «Медного всадника» Пушкина. У меня нет под рукой той статьи из «Нового мира», кажись, 1967 года. Герой поэмы, плюгавенький чиновник Евгений, свихнувшийся после того, как наводнение разлучило его с любимой Парашей; оказавшись перед памятником Петру и признав императора виновным в беде, вдруг осмелел и погрозил пальчиком: «Ужо тебе!» Петр возмутился и, вонзив коню в бронзовые боки такие же бронзовые шпоры, бросил его с пьедестала на жалкого наглеца. Чего же он напугался? Сло?ва, такого же ничтожного, как и сам грозивший.

За что мордовали поэтов-символистов, вообще – писателей? Что они такое сотворили беззаконное, за что их надо было казнить? Боялись слова. Время спустя, я купил книгу публицистики Гранина. Перечитал новомирскую статью по слогам – той фразы уже не нашел. Статья лишилась стержня. Так боевой жеребец после кастрации превращается в смирного мерина. Убери с пилотки звездочку – и головной убор солдата потеряет свой воинский символ, превратившись в кошелку для яиц или зерна.

Тяжелозвонкое скаканье, сопровождаемое стрельбой и ночными облавами, продолжалось почти весь 20—й век. Пожалуй, никогда в истории ни одной страны не было уничтожено столько поэтов и прозаиков. Век просвещения, изящной словесности, высоких чувств и идеалов сменился деградацией чувств и морали. Многие жертвы даже пальчиком не успели погрозить узурпатору.

Да, Гранин смирился с потерей фразы, образующей статью, мне же было неприятно, что такой гигант не сумел ее отстоять – свою идейную жемчужину. Зато я нашел другую фразу,  которая предопределила его дальнейшую судьбу: «Я думаю, что советская литература была великой, советское кино было великим кинематографом, то же можно сказать и о театре, музыке». Впрочем, я готов поддержать эту мысль. На эту реальность хорошо ложатся строки «кузнеца» советской поэзии Николая Тихонова:

Гвозди бы делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Хотя он и профессионал, но не знал, что гвозди делают из мягкой, незакаленной, т.е. низкосортной стали. «Крестный отец» поэта Вани Исаева Анатолий Софронов в молодости работал молотобойцем, этим фактом он гордился. Удивительно, как из-под его кувалды вышел гимн советским партизанам – «Шумел сурово брянский лес…». Видно, настоящая поэзия рождается в экстремальных условиях. Вспомним для подтверждения знаменитую «Землянку» А. А. Суркова. Да, для памяти поэта достаточно одного стихотворения. Если честно, и у Тихонова есть тонкая поэзия:

Когда же за нами в лесу густом

Пускают собак в погоню,

Мы тоже кусаться умеем – притом

Кусаться с оттенком иронии.

Так пусть непогодами был омыт —

Сердца поставим отвесней.

А если деревья не пляшут – мы

Сегодня им спляшем песней.

    «Листопад»

Хорошо, правда ведь?

«Человек создан для счастья, как птица для полета», – говорил Владимир Короленко, выходя на охоту.

От нас требовали не кривить душой, не бояться признавать ошибки, говорить прямо, откровенно, критиковать, невзирая на лица, – как настраивает партия, однако резать правду-матку находилось не много смельчаков. Я не говорю о диссидентствующих, я говорю о честных перед собой и обществом. Такими принципалами выполнялись планы по лесозаготовкам. Если кому повезло вернуться, возвращались большими литераторами, учеными, добрыми людьми. Добрые не злобствуют. Они всегда патриоты: из зоны рвались на фронт, в штрафбаты – лишь бы защитить страну, родной дом.

Либерал же генетически не изменился с прошлых веков. Даже стал более изощренным и агрессивным в способах насолить руководству страны даже тогда, когда возникает реальная опасность.

Н. С. Лесков: «Около 30—ти лет вся русская журналистика была одного направления, и была очень скверна. Теперь начинается партийность, выходят способные люди того и другого направления: дайте же им выговориться! Кто ошибается и кто прав – толкач муку покажет, но измените лозунг, дающий право обществу, которое вы поучаете гражданским добродетелям, засмеяться вам в глаза и сказать: врачу! исцелися сам! А потеряв кредит в обществе, подумайте: кому вы его отдадите? – злу и неправде, с которыми сражались, «и будет последняя вещь горче первой».

Е. И. Мартынов (генерал майор царского генштаба, военный историк): «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война – преступление, патриотизм – пережиток старины, армия – главный тормоз прогресса, военная специальность – позорное ремесло, воинская доблесть – проявление глупости и зверства…»

Ближе к нам Л. Н. Гумилёв: в ответ на вопрос «Вы интеллигент?» ответил: «Боже меня сохрани! Нынешняя интеллигенция – это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия».

Хочу понять, что подтолкнуло людей умных, образованных взметнуть пламя поэзии Серебряного века? Да не только поэзии – во всех искусствах авангарда: символизм, декаданс, модерн – в живописи, архитектуре, когда 80% жителей России были безграмотны.

Корней Иванович Чуковский предположил, что всплеск эмоциональной энергии общества происходит на сломе эпох. Тот же выброс земной энергии происходит при тектонических разломах. Со смертью А. Блока угас и Век серебряный. Начался не менее замечательный период русской советской литературы и искусства, к сожалению, полный трагизма.

А. Ремизов: «Хотел бы иметь литературный язык богатый, наваристый, как щи. И такой же вкусный в оценке читателей».

Увы, мои щи были жидкие, постные. Однако вслед за братом, и я восклицал:

Солнца и гроз взахлеб —

Жить только так и стоит!

Любой хилый физически поэт сильнее Голиафа.

Творческое credo Ивана Шмелева: «В гримасах жизни находить укрытую красоту».

На днях в телеигре выпал вопрос: «Поэт Серебряного века?» После совещания капитан команды актеров отвечает: «Евтушенко».

Всё это было бы смешно,

Когда бы не было так грустно…

М. Ю. Лермонтов.

Программа классической русской литературы в МГУ на факультете журналистики была необъятно огромная. Прочитать за пять лет учебы не реально, вот уже полвека читаю непрочитанное ранее, многое перечитываю – и конца-края не видно. Не забываю поэзию. Русская поэзия – на все случаи жизни, она как ежедневная молитва, она – душа русского человека, шепот ангела и религия влюбленных. Зачем она придумана, зачем она нужна? Если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно, чтобы они светили! Кому? Прежде всего – читающему поэзию и ее авторам.

Не сразу, но вскоре до меня дошло, что поселились мы здесь не случайно. Место было выбрано и зарезервировано под наше строительство кем-то еще пятнадцать лет назад.

После публикации в «Советской России» повести Тамары Воронцовой, был подготовлен очерк о ней самой. Фотокорреспондент долго выбирал место для съемки ее портрета, наконец снял Тамару на фоне того самого покосившегося домика, возле которого мы, спустя полтора десятка лет, поставили свой дом! Ну чем иным, как не Промыслом Божьим, подвигом нашего Ангела-Хранителя можно объяснить этот факт? Я мог бы еще шутить, иронизировать на эту тему, если бы не прекрасная характеристика нашего покровителя, данная старцем архимандритом Иоанном (Крестьянкиным):

«Всё, что есть в нас доброго, чистого, светлого: всякая хорошая мысль, всякое доброе движение сердца, наша молитва, покаяние, добрые дела – всё это в нас рождается и совершается по внушению незримого нашего Ангела-Хранителя. Действуя через нашу совесть и наше сердце, это он, наш Ангел, удерживает нас от греха и соблазна, это он помогает нам бороться с искушениями, это он внушает нам страх пред тяжким грехопадением… Как же близок должен быть каждому из нас наш Ангел-Хранитель! Какое доверие мы должны питать к нему! Ему мы при жизни можем поведать самые сокровенные тайны своей души. Те тайны, которые мы не доверили бы самым близким людям. И это потому, что в Ангеле-Хранителе мы видим самого мудрого в советах, самого бескорыстного в любви и помощи, нежного в привязанности к нам, попечительного в наших нуждах».

Песня жаворонка

Память – крепкая сеть с волшебным свойством: попав в нее, не стремишься освободиться и, чем больше в ней барахтаешься, тем радостнее становится на душе, причем радость с оттенком грусти, однако сожалеть о невозвратно прошедшем тоже не приходится.

«Скорбя об ушедших товарищах, – вспоминал Сент—Экзюпери, – втайне грустишь о том, что и сам стареешь». Старость – не дряхлость, не болезнь, а новое качество: обретение мудрости, нового взгляда на вещи и события, она как бы очищает их от патины, просветляя лики и лица, как при очистке древней иконы; она не позволяет опошлить приятные моменты минувшего, кого-то унизить. Тиран на старой монете уже не воспринимается узурпатором, он придал не только ценность находке и напомнил о многом, более интересном исторически, чем его отдельная личность.

Я не сопротивляюсь, оказавшись в ловчей сети памяти. Впрочем, попав однажды на реке в реальную рыболовную сеть, причем ночью и на речном дне, не запаниковал, а, собравшись, сначала освободил сеть от зацепа, потом и сам выбрался из-под ее покрова. Конечно, пришлось пережить несколько тревожных минут, уже на последних секундах все-таки хлебнул глоток-другой воды, но откачивать меня не пришлось.

Феномен молодости: она проходит, но не покидает тебя, я и сегодня смотрю на природу, окружающий мир все теми же глазами, умиляюсь, радуюсь. Это глаза души, она не стареет, говорят знатоки, пережившие клиническую смерть. Иногда пытаюсь смотреть глазами внуков, однако не получается: глядим на одну и ту же картину, а видим разное – для них в фокусе контуры, для меня – содержание. Не от собственной недоразвитости – они от рождения запрограммированы на иное восприятие явлений, в которых и которыми жили мы. Чтобы растение лучше укоренилось, ему делают прищипку центрального корешка. У нас же с молодых лет подрубают чуть ли не всю корневую систему. Причем подрезчики не испытывают сопротивление обрезаемых, напротив, юные космополиты сами подставляются, а потом и вовсе привыкают к кнуту погонщика. Так, бурундуки, потеряв по весне бдительность, откликаются на манок и с удовольствием вытягивают шеи, когда их касаются охотничьи петли. Кое-кто из моих приятелей такой охотой пополнял семейный бюджет, сдавая шкурки по 15—20 копеек за штуку. Ради чего мои сегодняшние соотечественники уподобляются глупым зверюшкам? Видимо, мы не знаем, как тактично прививать им чувство опасности, вот и бегут на соблазнительные звуки манков.

В телешоу перед игроками был поставлен простой вопрос: «Что защищают в мирное время?» Разброс во мнениях был огромный. Мы с женой дружно сказали: «Родину!» Десять игроков – актеры и телеведущие – угадали пять из шести ответов: «граница», «честь», «здоровье», «недвижимость». О Родине никто не подумал – ни игроки, ни сто опрошенных. Оказывается, важнее защищать банковские вклады или что-то аналогичное.

Закон всемирного тяготения, сформулированный Ньютоном, знаком нам со школьной скамьи: сила гравитационного взаимодействия, способствующая притяжению двух тел, находится в прямой пропорциональной связи с массами этих тел и в обратной пропорциональной связи с расстоянием между ними. Я открыл свой похожий закон – то ли всемирного равновесия, то ли растяжения, не важно. Пока уточняю, подыскиваю допустимые формулировки. Вспомним, как былинный богатырь Святогор пытался поднять мужицкую суму с тягой земной. По колено увяз, но оторвать от земли не смог ни на вершок. А мужик легонько подхватил, нацепил на посох и – на плечо.

Тут и я в замешательстве, как Святогор: земля меня тянет к себе, да так сильно, что приходится горбиться, отвисает живот, подгибаются ноги, скоро понадобится клюка. В то же время меня тянет небо, и я не сопротивляюсь, тянусь, как могу, к звездам, к солнцу. Задумываясь над таким раздвоением сознания, прихожу к выводу: земля не стремится затянуть меня в свое чрево, она всеми силами поддерживает меня, сгибающегося под тяжестью собственного тела. Тем же благородным делом занимается и небо. И пока они – небо и земля – меня поддерживают в равновесном вертикальном положении, я не умру, не сформулировав мной открытый закон. Возможно, назову его поэтически: «Закон жаворонка». Я всегда завороженно наблюдал за пичугой, зависшей между небом и землей, поющей в самозабвении.

Во поле выйдешь —
Песню поёшь
Очень негромкую.
Звёзды ночами падают в рожь,