Песни жаворонка. Утренняя

Утром дрожат жаворонками.
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —
Чистое поле —
Небо и рожь.
И кажется, нету края
Дороге, которою ты идешь,
Которую не выбирают.
– — – — – — – — – — – — – — – — – —
Этой дороге
Нельзя изменить,
Как соли, воде и хлебу.
Она тебя будет вечно манить
Звёздною песней неба.
………………………………………….

Владимир Фирсов,

светлой памяти, главный редактор журнала «Дружба»

Сила слова

Прежде чем продолжить свои записи, должен пояснить, что они – лишь попытка разобраться в некоторых эпизодах, на которые натолкнулся при чтении религиозной и духовной литературы. И чем больше вчитывался, тем больше возникало вопросов. Ищу убедительных разъяснений и не нахожу, вместо ясных идеологем вижу апологетику церковных догм, описание ритуалов церковной жизни. Иногда просматривается откровенно корыстный интерес или политический контекст. Но идет ли современная церковь в ногу с обществом? И на этот вопрос я пытался найти ответы; кое-что находил, но в большинстве своем они меня не удовлетворяли. Видимо, дело не в уровне подготовленности просветителей, а в уровне моей некомпетентности. Не потому ли церковь прежде всего требует от потенциального верующего безоговорочного принятия веры и тогда, как заметил блаженный Августин, «Если Бог на первом месте, все остальное на своем». Мысль восхитительная, но не упрощает ли она подход ко всем вещам, а как быть с той функцией человека, которая выделила его из животного мира? Религиозный подход, наверное, сгодился бы для библейского первочеловека, но у меня иной взгляд на мое и моих предков происхождение. Церковь и религия, как я понимаю, не одно и то же. Несмотря на частые гонения, они продолжают сосуществовать рядом с гонителем – государством, активно участвуют в его делах. Вот тут-то и возникают важные для меня вопросы: адекватно ли это участие и в чем их взаимопонимание, их интерес?

Мой интерес к делам духовным проявился после переезда в Нижегородскую область. Супруга привезла с десяток изданий, собранных в Москве. На новом месте количество книг стало быстро увеличиваться, так как я стал сотрудничать с православным журналом «Лампада», сдружился с редактором Павлом Демидовым, бывшим известинцем. Вместе с авторскими экземплярами он присылал по нескольку книг, отобранных на свой вкус. Ольга, сотрудница журнала Нижегородской епархии «Дамаскин», указала на труды архиепископа Иоанна Сан-Францисского, митрополита Антония Сурожского.

Журнал «Дамаскин» до недавнего времени был весьма интересным и смелым изданием, в его публикациях рассматривались актуальные проблемы светской и духовной культуры, иных проблем современности. Например, исследования отдельных концепций творчества Достоевского, Чехова, Булгакова. Новый для меня подход к их творчеству доставлял большое удовольствие, ибо оно расцвечивалось неожиданными философскими и нравственными суждениями, восхищало широтой миропонимания. Жаль, что журнал изменил свою направленность, вернувшись в колею строгих религиозных догм, чем отдалил от себя светского читателя.

Мой интерес к личности Иисуса Христа проявился спонтанно, когда решил внимательно прочитать все четыре евангелия Нового завета. Для себя я сразу ограничил интерес к его главному персонажу рамками историчности личности. Скоро понял, что сделать это практически невозможно, легче отделить зерна от плевел. И сделано это преднамеренно под утверждение: не копайтесь, а примите за аксиому, сомневаться – самый большой грех. А почему? Да не твоего ума дело! Такой подход меня не устраивал. И я углубился в изучение личности пророка, пытаясь отделить божественное от земного. Казалось бы, с веками тут все четко прописано – перед тобой идеал нового человека. К сожалению, канонического образа Христа нет, каждый евангелист по-своему изобразил его. С точки зрения светского писателя, так и должно быть, но как быть религиозному читателю, не привыкшему к художественному многообразию трактовки одного и того же образа?

Наука и Церковь – тягловые силы, объединенные единой целью разносторонне развивать человечество, цивилизуя и направляя. Куда? Цель обоих институтов – трудная и возвышенная, а пути, хотя и параллельно идущие, разные. Наука ищет физические объяснения божественного происхождения человека в жутких условиях Космоса, а Церковь, особо не утруждая себя поиском истины, настойчиво требует принятия того же феномена исключительно на веру. Логично было бы сначала побольше узнать и тогда либо поверить, либо продолжить поиск. Мне близка именно такая ментальная парадигма. Тогда любая самая утопичная утопия обретет черты достижимой реальности; станет возможным легко, с полным осознанием, всеми помыслами, всеми делами приближать себя не только к пониманию подвига Иисуса Христа, но и возможности его повторения. Причем не за мнимые грехи человеческие, а ради создания общества высокопросвещенных, физически и нравственно безупречных людей, готовых на любое самопожертвование.

«Аve, Caesar, morituri te salutant!» – «Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» Так якобы встречали императора гладиаторы перед выходом на арену Колизея. Во имя какой идеи шли они на смерть, причем, многие по собственной воле? Тщеславие – не более того. Иное содержание в подвиге самопожертвования во имя высокой гуманной идеи, идеи защиты отечества или дорогого человека. Почти шесть веков гладиаторы тешили свою гордыню – не на поле брани, а перед массовым зрителем. Особый восторг вызывала финальная сцена, когда гладиаторы, отработав положенное, уходили – кто в мир иной, кто в общежитие к любовнице, а публика требовала продления зрелища. Тогда стража выхватывала простолюдинов из числа зрителей и травила их голодными львами. Такие сцены вызывали не только бурю восторга, но и обмороки. Некоторые выскакивали на сцену и припадали к ранам убитых, жадно высасывая кровь и зверея больше, чем львы.

Интересно бы знать, сколько переплачивали «счастливчики» за лучшие места на трибунах Колизея? Так ведь не прятались, а сами подставлялись.

Иисус начал свой путь на Голгофу, когда кровавые потехи в честь обожествляемых императоров давно вошли в моду, как ныне Олимпийские игры. Не подобная ли атмосфера, в которой проходила жизнь римлян, направила их взгляд в сторону христианства?

Митрополит Антоний Сурожский: «Отец мне несколько вещей привил. Он человек был очень мужественный, твердый, бесстрашный перед жизнью; помню, как-то я вернулся с летнего отдыха, и он меня встретил и сказал: «Я о тебе беспокоился этим летом». Я полушутливо ему ответил: «Ты что, боялся, как бы я не сломал ногу или не разбился?» Он ответил: «Нет. Это было бы все равно. Я боялся, как бы ты не потерял честь». И потом прибавил: «Ты запомни: жив ты или мертв – это должно быть совершенно безразлично тебе, как это должно быть безразлично и другим; единственное, что имеет значение, это ради чего ты живешь и для чего ты готов умереть». (Выделено мной. – А. И.).

Всю ночь я искал ответ, нашел много интересного и мудрого в рассуждениях митрополита, но он так умело уходил от поставленных им же вопросов, что я по нескольку раз вчитывался в отдельные отрывки, восхищаясь его умением вести беседы, убеждать, оставляя вопрос открытым, а тему «рая» вообще окутал дымовой завесой образов и символов, хотя в самом начале своих «Последних бесед» обещал нам раскрыть смысл слов и даже того, что находится «за их пределами», как я понимаю, их аллегоричность. Мы уже не задумываемся, читая: «В начале было Слово». Важно услышать или прочитать, что же случилось потом. Обычный рассказчик восклицает: «И тут началось такое!..» Слово – великая сила, особенно, если это слово – Бог. Странное дело, чем мудренее были смысловые конструкции моего проповедника, тем яснее я сам доходил до смысла, который убеждал меня простотой восприятия и логичностью.

Я не спорю с выдающимся богословом, а лишь попытаюсь изложить некоторые мысли, возникшие попутно чтению его замечательного труда «Уверенность в вещах невидимых…» И вот недавно, неожиданно для меня, в Обращении нашего президента прозвучало: «Жить стоит только ради того, за что стоит умереть». Оказывается, эта цитата – не повтор мысли митрополита Антония, принадлежит она русскому философу Ивану Александровичу Ильину – тонкому религиозному мыслителю и в то же время монархисту, стороннику жесткой политики. Мне стало неловко: президент знает, за что стоит умереть, а у меня на уме со школьных лет лишь напыщенная фраза Павки Корчагина о бесцельно прожитых годах. Не автор романа ее придумал, а редактор издательства. Если поискать, найдется множество глупостей, внедренных ими в редактируемые тексты. Напомню очень популярную в СССР цитату, к которой великий селекционер не имел никакого отношения: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Ее кабинетное происхождение видится невооруженным глазом. Мичурин обожествлял природу и был любим ею.

Итак – за что же надо жить и умереть, если придется делать выбор? Воспользуюсь ответом Героя России Вячеслава Бочарова, смотревшему смерти в глаза: «За убеждения. Люди совершают поступки не ради славы, денег или наград. Служить можно за деньги, а умирать за деньги нельзя…». Пожалуй, именно эта фраза русского офицера раскрывает обеспокоенность отца будущего митрополита, как бы его сын «не потерял честь». Девиз «За Веру, Царя и Отечество» традиционно обозначал основные заповеди русского офицера: «Душу – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому. Даже Богу»! Отец Антония был профессиональный дипломат, причем в Персии, где на посту служения Отечеству, погиб Александр Грибоедов – честнейший гражданин и патриот России.

С первых слов меня привлекло обещание митрополита Антония Сурожского «говорить, как можно яснее», чтобы каждый мог «услышать за пределами слов» то, что он пытается донести. Разве можно после такого вступления отложить книгу и пропустить мимо сознания сокрытое «за пределами слов»! Одно дело – слово изреченное, которое есть ложь, совсем иное – послесловие! Тексты Шекспира, говорил один знакомец, вторичны, важнее примечания к ним. Вот я и решил почитать и подумать, прежде чем делать выводы. Тем более, что о. Антоний умело набросил сеть интереса на мою неискушенную душу.

«Несколько лет тому назад мне предложили выступить на Би-би-си с беседой о вере, и когда я закончил свою беседу, человек, ответственный за передачу, сказал: «Отец Антоний, мы вас больше никогда не пригласим в наши религиозные передачи». Я спросил: «Что, моя беседа была безнадежно плохой?» Он ответил: «Нет, не в этом дело. Нам не нужна ваша уверенность. Нам нужны сомнения и вопросы». Не знаю, почему радиожурналисту не понравилась уверенность праведника? Мне как слушателю, переполненному сомнениями, как раз нужны были точные и уверенные формулировки богослова. К сожалению, автор не стал ни оправдываться, ни переубеждать журналиста, а заговорил о постепенной утрате в обществе веры как философской, так и религиозной.

Приведу еще одно рассуждение о. Антония, на этот раз о безграничной любви, милости и прочих божьих добродетелях. С большим интересом я окунулся в рассуждения, надеясь найти убедительные слова, касающиеся моих сомнений. У меня было немало причин недоверия. Они полностью совпали с вопросом дискуссии, поставленном опять же самим автором.

«Твоя милость безмерна? Господи, я смотрю на окружающий меня мир, на мир, который Ты любишь, и в нем столько ужаса, что я не могу понять, как Ты можешь это терпеть. Ты дал миру, людям в особенности, свободу, и в результате – весь ужас истории. Как мне понять Тебя? Неужели это – акт любви, неужели это – любовь к человечеству, милость?»

Я ищу конкретные ответы на вопросы, но их нет в авторском тексте. Приведу странный, на мой взгляд, довод не довод, но, мягко говоря, притянутый к случаю контраргумент: «У одной верующей русской женщины был внук. В возрасте семи лет он заболел и умер, и я помню, как она мне сказала: «Я больше не верю в Бога. Если бы у Него была хоть капля милосердия, Он не позволил бы моему внуку умереть от долгой и мучительной болезни». Я был молод, нечуток, резок и спросил ее (…): «А вы никогда не задумывались о тысячах детей, которые умерли от болезней, были убиты во время войны и на протяжении всей человеческой истории? Это Вам не помешало верить в Бога?» Она посмотрела на меня с искренностью, о которой я до сих пор вспоминаю с изумлением, и сказала: «Что мне было до них? Теперь мой внук умер».

Ответ женщины не озадачил будущего митрополита, напротив, он принял его как обычную реплику.

«Это очень резкий, грубый пример, но поставьте перед собой вопрос: не оказывались ли мы в нашей жизни, короткой или долгой, перед лицом подобной проблемы? Мы готовы верить в Божью любовь, в милосердие, во все Его положительные качества до тех пор, пока вдруг что-то не случается с нами или с теми, кого мы любим гораздо больше себя, и тогда наша уверенность и доверие рушатся. Но чаще всего, когда доверие рушится, мы не признаемся себе в этом и не делаем вывода, что теперь я больше не верю в Бога, а просто восклицаем: „Как это может быть? Как ужасно!“ Мы замыкаемся, закрываем глаза, ум, сердце».

И без перехода о. Антоний продолжает:

«Возьмите эту короткую молитву, четыре слова – «слава, держава, милость, человеколюбие», – каждое из них ставит нас перед проблемой нашей собственной веры и нашего собственного опыта. Мы можем отчасти ее решить, сказав: «Верую, Господи, прости мое неверие!» (ср. Мк. 9:24). И если наши слова искренни, если они действительно крик боли, вырвавшийся из нашего сердца, тогда мы имеем право их произнести, тогда они станут началом наших правдивых отношений с Богом. Но если это просто способ избежать ответственности, попытка воспользоваться словами Евангелия, чтобы, пожав плечами, сказать Богу: «Что я могу сделать, таково положение: если Ты мне не поможешь, я останусь неверующим», тогда слова «если Ты мне не поможешь» (их в тексте нет, я их прибавил), эти слова, обращенные к Богу, ко Христу, будут означать: «Ты должен мне помочь, иначе Ты будешь виноват».

Из этих размышлений, на первый взгляд умных, глубоких и искренних, я так и не вынес обещанных истин. Прежде всего, убедил ли митрополит несчастную, разуверившуюся в Боге из-за смерти любимого внука?

Митрополит Антоний Сурожский: «Каждый человек – икона, которую нужно отреставрировать, чтобы увидеть Лик Божий».

Не хотел касаться этой темы, упирался всеми «копытами», однако не смог устоять от соблазна. Вынудил меня вступить в разговор все тот же митрополит Сурожский своими ответами на самые актуальные вопросы его прихожан и журналистов. Не буду оспаривать доводы теолога, которыми он оправдывает кровавый путь человечества от дня сотворения мира, скажу только, что он лукавит, оправдывая этот путь какой-то божественной необходимостью. Он даже сына обрек на крестные муки и не откликнулся на его мольбы о пощаде. Эта сцена по своему драматизму, пожалуй, ужаснее описания самой сцены казни. Припав лбом к земле, обливаясь кровавым потом, Иисус молился: «Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты», – свидетельствует апостол Марк (Мк. 14, 35—36). Не надо быть глубоким психологом и лингвистом, чтобы почувствовать, что последняя часть предложения чужая. Лука вообще ее подает без чувства, словно по требованию редактора: «… впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет». (Лк. 22, 42).

Я сам немало редактировал текстов, вписывая «обязательные» фразы.

Перечитал сцену распятия в изложении апостола Матфея, и сделалось не по себе: представить невыносимо, а я пытаюсь сравнивать два жутких по трагизму эпизода: моление в Гефсиманском саду в ночь перед арестом и вопль отчаяния Иисуса уже с креста, когда ему, видимо, раскрылся подлог свершаемого: «Боже Мой, Боже Мой! – для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:45—46). Мороз по коже! Так вот, апостол Матфей, как писатель, оказался выше, как мне кажется, уже ангажированного Луки: он не стал прояснять, пал ли духом Иисус. Главное – он сполна исполнил жертвенную миссию. Сильный духом человек не будет прятаться ни за приказ Отца-Бога, ни за приказ комиссара, свой долг он выполнит с осознанием необходимости. Так поступил 10 июля 2016 года лейтенант Магомед Нурбагандов. Боевики потребовали от него призвать своих товарищей сдаться, прекратить сопротивление. Он знал, что за отказ тут же получит пулю, однако, стоя на коленях перед камерой и дулом пистолета, четко произнес: «Работайте, братья!»

Образец мужества и достоинства проявил Ю. А. Гагарин. Перед полетом в космос, откуда вернуться живым было немного шансов, он написал своим родным такое письмо. Приведу его с небольшими сокращениями:

«Здравствуйте, мои милые, горячо любимые Валечка, Леночка и Галочка!

Решил вот вам написать несколько строк, чтобы поделиться с вами и разделить вместе ту радость и счастье, которые мне выпали сегодня. Сегодня правительственная комиссия решила послать меня в космос первым. Знаешь, дорогая Валюша, как я рад, хочу, чтобы и вы были рады вместе со мной. Простому человеку доверили такую большую государственную задачу – проложить первую дорогу в космос!

Можно ли мечтать о большем? Ведь это – история, это – новая эра! Через день я должен стартовать. Вы в это время будете заниматься своими делами. Очень большая задача легла на мои плечи. Хотелось бы перед этим немного побыть с вами, поговорить с тобой. Но, увы, вы далеко. Тем не менее, я всегда чувствую вас рядом с собой.

В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что-нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю. Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, Валюша, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь, и никто не гарантирован, что его завтра не задавит машина. Береги, пожалуйста, наших девочек, люби их, как люблю я. Вырасти из них, пожалуйста, не белоручек, не маменькиных дочек, а настоящих людей, которым ухабы жизни были бы не страшны. Вырасти людей, достойных нового общества – коммунизма. В этом тебе поможет государство. Ну а свою личную жизнь устраивай, как подскажет тебе совесть, как посчитаешь нужным. Никаких обязательств я на тебя не накладываю, да и не вправе это делать.

Что-то слишком траурное письмо получается. Сам я в это не верю. Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь, и мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолетную слабость. Но если что-то случится, ты должна знать все до конца.

Я пока жил честно, правдиво, с пользой для людей, хотя она была и небольшая. Когда-то ещё в детстве прочитал слова В. П. Чкалова: «Если быть, то быть первым». Вот я и стараюсь им быть и буду до конца… Надеюсь, что через несколько дней мы опять будем вместе, будем счастливы.

Валечка, ты, пожалуйста, не забывай моих родителей, если будет возможность, то помоги в чем-нибудь… До свидания, мои родные. Крепко-накрепко вас обнимаю и целую, с приветом ваш папа и Юра.

10.04.61 г.

Валентина Ивановна прочитала это письмо только через семь лет – после гибели мужа 27 марта 1968 года.

Я не противопоставляю подвиги наших героев подвигу Иисуса Христа, я не приемлю то, как современный священник, убеждает нас в необходимости жертвы и совсем иной реакции жертвы на предчувствие неизбежности смерти: «Что же значит этот ужас, охвативший Иисуса при наступлении часа Его страданий? Что значат Его скорбь и смертельная тоска? Неужели Он поколебался в Своем решении умереть? Нет, Он не поколебался, так как, подчиняя Свою волю воле Отца, Он тут же говорит: „Впрочем, пусть будет не так, как Я хочу, а как Ты!“, пусть даже во имя нашего спасения». Давайте признаемся, что эта фраза совершенно не убедительна. Все молитвы к Отцу, стенания, показные муки Иисуса считаю писательскими приемами евангелистов, хотя всей душой сострадаю Иисусу, обреченному на распятие по решению якобы своего Отца. Думаю, Иисус (я воспринимаю его как реальную историческую личность) продемонстрировал не меньшую стойкость и самообладание, чем Магомет Нурбагандов. Следуя христианской идее, каждый из порядочных людей пойдет на жертвенный подвиг во имя жизни ближнего, не говоря о такой великой личности как Иисус Христос. Что же такое произошло на земле, если первое испытание – жертвоприношение сына старозаветного Авраама – все-таки осталось неисполненным, а казнь сына новозаветного Бога исполнена со всеми немыслимыми жестокостями? Что-то не связывается в логическую концепцию. Видимо, идеи Христа воспринимались иудеями более опасными, чем испытание их праотца Авраама на прочность веры. Первосвященник Каиафа, отправляя на Голгофу популярного проповедника, проявил себя в высшей степени лицемером: пусть умрет один человек, чем целый народ, заявил он. Разве можно заподозрить Иисуса в таком коварстве? Иудеи не могли допустить, чтобы кто-то покусился на ветхозаветные традиции, особенно религиозные. «Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить», говорил Иисус. (Мф, 5.17). Почему еврейская элита пропустила мимо ушей эти слова приговоренного к смерти?

Простите меня, уважаемые читатели, за возможную, на ваш взгляд, ересь: из всех сборников мифов, сказок и легенд Библию поставлю по занимательности на первое место. И как бы я ни старался, воспринимаю их именно так, а не как реальные чудеса. Однако я глубоко верю в реального исторического прототипа Иисуса Христа, отдавшего свою недолгую жизнь, как принято считать, за каждого из нас. Скажу больше: в жестокое время, когда человеческую душу ценили не очень дорого, он возвел каждого человека на уровень Бога и до конца жизни неистово вбивал в сознание каждого этот постулат, поднимая окружающих его сподвижников на путь самосознания и утверждения божественности каждой личности. Отправной тезис его гениально прост, он давно, в течение тысячелетий, укоренялся в сознании человека: все мы созданы Богом по его образу и подобию. Иисус Христос четко понял глубочайшую идею, заложенную в этом тезисе, и развивал в своих проповедях, содержание которых, опять же подчеркну, было почерпнуто из древнейших заповедей, данных еврейским богом Иеговой пророку Моисею. Так бы и пылились эти истины в ограниченном сознании Иисусовых земляков, пока он не предпринял решительный шаг к самопожертвованию.

Так началась Новая эра человечества, эра Христианства как либеральная альтернатива диктатуре ветхозаветного бога Яхве—Иеговы—Саваофа. Беру в свидетели Марка Твена. Он по-своему любил людей, хотя был безбожником:

«Все его деяния, изображённые в Ветхом завете, говорят о его злопамятности, несправедливости, мелочности, безжалостности, мстительности. Он только и делает, что карает, – карает с тысячекратной строгостью; карает невинных младенцев за проступки родителей; карает ни в чём не провинившихся обитателей страны за проступки их правителей; и снисходит даже до того, что обрушивает кровавую месть на смирных телят, ягнят, овец и волов, дабы покарать пустяковые грешки их владельцев. Более гнусного и разоблачающего жизнеописания в печатном виде не существует. Начитавшись его, начинаешь считать Нерона… ангелом света и совершенства».