Обратная сторона Юпитера

Вечером, придя с работы, он будет слушать старые песни «Криденс», пить вино с водкой и петь под гитару свои Никому Не Нужные Песни. И всё бы ничего. Я бы даже согласился, что это красиво – быть верным собственным идеалам, когда у тебя не получилось стать полубогом. Только одно плохо – телевизоры после таких «Девочек летом» не работают. А ты всё едешь и из-за тонированного стекла наблюдаешь ежедневный заводной спектакль в театре марионеток, где временно, на последующие 2-3 минуты, главную роль играет «Девочка летом».

Вдруг в одно прекрасное утро ты с удивлением понимаешь, что в условленное время бородач «Девочка Летом», которого ты так полюбил, изучил и выдумал всю историю его жизни, вдруг пропадает из условленного места. Ты начинаешь строить догадки. Может он ушёл в отпуск? Может его убили гопники? Может он уехал в общину хиппи в Арканзасе? И даже начинаешь ему потихоньку завидовать.

– Ай да «Девочка летом»! Ай да хитрец! Сбежал из театра марионеток. Вырвался, разорвал нить событий! – про себя хвалишь ты бородача.

Как вдруг, он самый, собственной персоной, появляется абсолютно в той же позе, одежде и с тем же выражением лица на пересечении других улиц – Победы и Свободы. Тогда ты осознаёшь – матрица дала сбой, это просто ошибка системы. Error 404. Персонажи никуда не уходят и ниоткуда не появляются. Они просто перемещаются внутри матрицы одинакового заколдованного утра.

Ты всё перепробовал на утреннем пути на эшафот – спать в машине, слушать музыку, играть в телефон. Но всегда твой взгляд возвращался туда. В театр восковых марионеток за тонированным стеклом. И тут тебя пронзает мысль, что ты и сам просто одна из фигур этого театра, управляемая незримой рукой кукловода. И есть кто-то, кто точно также едет мимо и всегда видит одно и тоже – твоё лицо, которое не спрячешь даже за двойной американской тонировкой. Кто-то точно так же выдумывает твою жизнь, которой нет.

Спиралеобразная жизнь течёт, как вязкий мёд, а ты бултыхаешься в ней как засахаренная муха. С одной стороны, всё ещё пытаешься выбраться наружу, с другой стороны давно понимаешь, что это бесполезно. Ты просто делаешь вид и разлагаешься в сладком елее, который кто-то намажет на хлеб или наложит маленькой ложечкой в чай. Горячий или тёплый. Он размешает тебя и будет с удовольствием или страданием, если болеет, медленно поглощать. И вот ты уже в ротовой полости. Здесь начинается первичный этап твоей химической обработки под действием слюны, которая вырабатывается слюнными железами. Скользкий комок Тебя, пережёванного и обильно смоченного слюной, благодаря движениям языка и щёк, проталкивается дальше, в глотку. Нет, ты не попадаешь в дыхательные пути. Ты падаешь прямо в пищевод. Благодаря нервной регуляции, секреция желудочного сока начинается уже спустя несколько минут после того как Ты поступил в рот. Этот аппетитный сок имеет важное значение – благодаря ему желудок оказывается заранее подготовленным к приёму Тебя и сразу начинает процесс расщепления.

Ферменты расщепляют практически все Твои органические питательные вещества. Кишечный сок, вырабатываемый железами слизистой оболочки тонкой кишки, содержит большое число ферментов, которые действуют на все виды Тебя. В тонкой кишке процесс переваривания завершается. Благодаря интенсивному всасыванию воды из Тебя, в толстой кишке пищевая кашица, которая раньше была Тобой, по мере её продвижения постепенно превращается в плотные каловые массы, которые из толстой кишки попадают в прямую. Там Ты и завершаешь свой печальный карьерный путь опорожнением. Правда там, во внешнем мире, Ты получаешь новую, совсем иную жизнь, являясь порождением другой сущности. Но это уже совсем другая история…

*****

Вот именно так и никак иначе выглядит наша жизнь в театре марионеток. Одинаковые утра складываются в одинаковые года. Одинаковые года cоставляют одинаковые жизни, череда которых перетекает серой массой из века в век. Век одинаковых людей. Иногда плыть по желудочному соку жизни приятно. Ты даже наслаждаешься процессом переваривания себя, философски рассуждаешь о вопросах дефекации Тебя и готовишь для себя золотой горшочек. Ты всем рассказываешь о том, что гораздо лучше переваривался, чем скажем какой-нибудь бомж – дядя Вася Гангрена. Ведь от него-то у Одинаковой жизни была изжога, и вообще им чуть не траванулись. Ты же настолько комфортен, проходя свой жизненный путь от мёда во рту до коричневой кашицы в горшке, настолько лёгок и непринуждён, что о тебе у неё останутся только приятные воспоминания. Да что там говорить, у неё от тебя стал цвет лица лучше и пищеварение наладилось, животик стал подтянутый. Короче вошёл и вышел – дай Бог каждому.

Дядей Васей же долго блевали и поно?сили. От дяди Васи болел живот, разлагалась печень и все прочие внутренние органы. Дядя Вася вызвал общую интоксикацию организма. Да и испражнились им куда-то под грязный куст, где долго потом его ели большие зелёные мухи и откладывали в Дядю Васю личинок, превращающихся в опарышей, весело купающихся в дяде Васе. Подтёрли Дядю Васю не как тебя – бархатной влажной салфеткой для подмывания младенцев, а пыльным листком подорожника, вызвав раздражение и испачкав в дяде Васе пальцы. Жаль только, что как ни крути, а процесс вхождения и выхождения един и тождественен для всех.

– Пройди свой путь достойно!

Так нас учат. Только умалчивают учителя, что путь то этот заканчивается в клозете, проход в который весьма условно можно назвать достойным.

Люди – удивительные существа. Совершенно деструктивные и страдающие синдромом саморазрушения. Они придумывают всё новые и новые формы убийства себя в порыве проскочить поскорее через пищевод Одинаковой жизни. Люди придумали алкоголь, сигареты, болезни, войны. Они с завидным упорством всеми возможными способами с суицидальной маниакальностью медленно или быстро, болезненно или не очень, убивают себя. При этом после того как приговор приведён в исполнение, больные СПИДОМ, раком, с разрушенной печенью, не бьющимся сердцем, покрытые гниющими абсцессами, люди вдруг начинают всеми силами пытаться ухватиться за клоаку судьбы.

Заработав все деньги в этой жизни, человек всеми силами цепляется за края Жизненного ануса, готового его извергнуть. Он применяет консервативные и оперативные методы, самые дорогие лекарства, передовые методики, опытные образцы. Всё для того, чтобы вставить последнюю распорку в задницу жизни и помедленнее проскакивать в финальный сортир. Зачем, спрашивается, ты всю жизнь ускорял своё продвижение по пищеводу? Зачем стремился поскорее выйти из тёмного туннеля на свет? Туннель-то – прямая кишка, а свет виден в глубине горшка! Глупо-никчёмная правда жизни.

Философов и мудрецов во все эпохи мучал краеугольный вопрос «В чём же смысл жизни?». Ты тоже участвовал в этой игре, часто вкушая пары алкоголя и медленно себя убивая, рассуждал:

– Для чего мы живём? Есть ли в этом глубокий смысл? Наверное, мы живём ради прогресса и эволюции. Или мы живём для служения человечеству, его высоким и гуманным идеалам? А может мы живём, чтобы оставить след? Чтобы память о нас длилась веками? Или чтобы вознестись в Рай? Ведь мы не просто так!

Все оказалось намного проще и банальнее. Ты жил только для того, чтобы тебя переварила Одинаковая жизнь, поддерживая убийственную силу в своих жерновах за счёт твоих калорий. А самым приятным в тебе для неё будет процесс упоительной дефекации Тебя. Вот и весь твой смысл. Всё это объясняет туннель, который видят люди, перенёсшие клиническую смерть. Они, как по водной горке, вылетают из прямой кишки судьбы на свет. Правда иногда их обратно затаскивают в задницу добрые врачи-вредители…

Люди делятся на несколько видов и классов. У них есть своя классификация, а набор генотипов не так уж велик. Если присмотреться вокруг, мы увидим, что абсолютно все вокруг на кого-то да похожи. На кого-то, кого мы так или иначе когда-то видели раньше. По сути природа, при всём своём разнообразии, не была наделена бесконечной фантазией, когда выдумывала разнообразие генетических цепочек, создающих нас – людей-андроидов. Приглядись, вот идёт по улице незнакомый человек – мужчина, женщина, не важно. Аккуратно погрузись внутрь себя и вспомни. Ты обязательно в глубине памяти найдёшь более или менее похожего персонажа, которого когда-то уже видел. Кукловод театра марионеток не самый большой креативщик. Да и зачем ему это. Ведь смысл его игры и тайны не может быть постигнут.

Основные типы людей – те, которые быстро проскакивают через пищевод судьбы, они зачастую обильно пропитаны средствами для улучшения пищеварения, но есть и те, которые представляют собой человеческий запор, долгожители. Второй тип живёт очень долго. Сколько судьба не тужься, а он держится, не выходит. Такие живут по сто лет и в ус не дуют. Но, увы, не нуждается пищевод судьбы в этих старых прогорклых финиках, ему нужны сочные стейки и вкусные сладости.

*****

Сцена вторая. Метафизические протуберанцы в Зазеркалье

Из оперативного донесения младшего Оператора-наблюдателя ситуационного центра ментального мониторинга гиперпространства Дженптура №8137908695п8тvfdkjb7а0ён:

«Сегодня, 32 квантобря 5231 арканта, в 25 часов юпитерианского дня, в антитентуре планеты Земля средствами ментального контроля перехвачен очередной цифровой след тени расы Архитекторов, генерирующих экспериментальную реальность в параллельных мирах данной звезды. Передаю их для дальнейшей расшифровки и анализа, материалы прилагаются».

Планета Земля, Российская Федерация,

Москва, 1977 год.

Экспериментальная реальность № WFV187462354

Мясник устало смахнул пот со лба и блаженно брякнулся в старое, потёртое, низкое кресло. Как был, в окровавленном фартуке, в закатанном до локтей грязно-белом халате с забрызганными кровью руками и капельками крови на толстом, некрасивом, обветренном лице. Жирные червеобразные губы исказила гримаса, а нависающие рыжие, тяжёлые брови казалось приподнялись от садистского удовольствия. Это кресло было найдено им в одном из «ночных походов» и бережливо принесено с ближайшей помойки. История его уходит в глубокое-глубокое прошлое. Уж сколько на нём сиживало задниц замечательно умерших людей! Сколько это кресло повидало, перенюхало, впитало в себя человечины. Кажется, что оно само стало духом тысячи людей и каждый садящийся в него, будто чувствовал тех, кто в нём умер.

Старая засаленная обивка напоминала обгоревшую шагреневую кожу, сжимающую плоть и поглощающую душу жертвы. Мяснику откровенно нравилось сидеть в этом гинекологическом кресле и воображать всех тех, кто когда-то на нём находился. Представлять их мысли, судьбы, страдания, боль, болезни, смерть, загадочные повороты судьбы, ложь, предательство, убийство. Он блаженно закрыл глаза, вдыхая пары разгорячённой эзотерики и предвкушая очередную порцию кровавого возбуждения. Старый добрый друг топор, расчленивший немало плоти, хлебнувший целое море алой густой крови, выскользнул из узловатой, мощной, волосатой руки мясника с бугрящимися сочетанием калейдоскопа мускулов. Он глухо стукнулся о бетонный, заляпанный ошмётками мяса и кишок, плохо оттёртый пол. Кровь настолько его пропитала, что казалось бетон покраснел и сам стал болью и смертью.

Кресло жалобно скрипнуло, но по молчаливому приказу своего повелителя – мясника, начало очередной рассказ, струящийся из глубин подсознания через закрытые плёнкой, блаженные глаза хозяина прямо в его воспалённый мозг.

*****

Альберт был замечательным парнем. Замечательным во всех смыслах этого слова. Высок, красив, статен, умён. С чёрными как смоль глазами, пышными кустистыми бровями. Глаза его сверкали молдаванской искоркой, а ямочки на щеках сводили с ума и доводили до слёз многочисленных школьниц и студенток.

Работал Альберт зубным техником в старой зубодёрной клинике «Вашингтон&Вашингтон, не отец и не сын», о которой по всей Москве ходили мистические, покрытые загадочной завесой слухи. Кто-то рассказывал, что будто бы его друг своими глазами видел, как в кабинет доктора Вашингтона вошла старая страшная согнутая старуха с развивающимися седыми волосами, а вышла из него статная спортивная брюнетка восемнадцати лет отроду, с надувными грудями и длиннющими стройными ногами на высоком каблуке. Другой клялся, что был свидетелем, как в этот загадочный кабинет зашёл человек, и он, дескать, долго ждал, когда тот оттуда выйдет или позовёт его. Когда прошло уже очень много времени, и он решился зайти туда сам, то увидел, что никого в кабинете нет. Да и вообще в этот кабинет никто не заходил уж лет пятьдесят. Всё подёрнуто вековой пылью, оборудование осталось ещё со времён доктора Менгеле, фашистского врача-маньяка, ставившего генетические опыты на близнецах с неарийской кровью, которые заканчивалось страданием и смертью. Сбивчиво, путаясь он рассказал, как выскочил страшного кабинета и увидел, что и клиники-то никакой нет. Только что весело щебетавшая по телефону администраторша, превратилась в покрытый паутиной и вуалью скелет, стены почернели от плесени, а ветер разбросал по полу остатки истлевших историй болезни. Чёрные волны, как щупальца, поползли за ним по стенам, потолку, и он бросился бежать из этого страшного места. Бежал без оглядки, не осознавая куда, пропитанный насквозь страхом и нечеловеческим ужасом. Очнулся рассказчик, лишь стоя абсолютно обнажённый посреди Красной площади в январский сорокаградусный мороз. Прохожие таращили глаза и показывали на него пальцем, а вдалеке слышался свист милицейских свистков.

Сами же обитатели странной клиники давно уже свыклись с невероятностью некоторых окружающих их обстоятельств, и как будто перестали их замечать. Вообще, что такое есть нормальность и ненормальность? Где грань между общепринятыми нормами и психическими или социальными отклонениями? Именно социум, окружающее нас общество, устанавливает правила игры, которые либо навязываются мнением или желаниями отдельных людей, либо сформировались в силу определённых обстоятельств.

Как хорошо бывает утром в Москве зимой! Слякоть, грязь, холод. Идёт колючий, мокрый, серый снег. Тротуар посыпан гремучей солёной смесью, разъедающей ботинки и лёгкие. Повсеместно люди. Большое количество людей. Огромное количество людей. Откуда они берутся спросите Вы? А ответ простой. Это заговор. Простой Московский заговор. Начав изображать работу и занятость, все прибывающие в этой механической табакерке под названием Москва, настолько пристрастились к своей игре, настолько привыкли исполнять роли КУДА-ТО СПЕШАЩИХ механических апельсинов, что превратились в людское море, где каждая капля – это отдельный человек. Он вроде и отдельный. Вроде и идёт, как ему кажется по своим делам, на самом же деле он – часть моря, волны, потока у которых своя, совершенно отдельная цель, философия, разум. Эта волна накрывает, поглощает, сметает всё на своём пути.

Как всем известно, москвичи и гости столицы не работают и никогда не работали. Вся страна работает на них, а они просто изображают важных людей. Само слово «москвич» предопределяет их бытие. Если ты москвич – ты уже априори начальник. Это как родиться в царской семье. Только за то, что ты зачат в этом географическом месте, а не в другом, ты получаешь преимущество и фору перед всеми остальными. Самый ничтожный клерк из Москвы выше, чем самый высокий начальник из провинции. Так устроен мир. Такие правила придумали москвичи. А эта знаменитая фраза «Ну это же Москва!», которая сразу объясняет всё и показывает отдельность, избранность Москвы по отношению ко всему остальному. Здесь позволено многое из того, что другим нельзя.

Крылатая фраза, впервые сказанная римским комедиографом Публием Теренцием Афром «Quod licet Jovi, поп licet bovi». Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Москвичи сговорились и стали всегда по утрам выходить и куда-то идти, играя в людское «Море волнуется раз, море волнуется два». Их призывает коллективный разум Человеческого моря. Он притягивает их, как ядро молекулы. Людское море день за днём продолжает мерное всепоглощающее движение по улицам, метро, общественному транспорту, дорогам. Оно разбивается пенными каплями о здания и сооружения, расплёскивая капли людей по офисам, кафе, ресторанам, домам, гостиницам. Москвичей никогда нет, они всегда где-то. Они заняты всем, но ничего не успевают. Всё время куда-то спешат, но никуда не попадают. Они всегда «в море».

Этим прекрасным пасмурным московским промозглым утром, Альберт вынырнул из человеческого моря недалеко от перекрёстка Сретенки и Садовой и, хлюпая по чёрной мокрой жиже, привычно направился в сторону клиники. На углу как обычно шла вечная стройка. Проходя её, Альберт всегда думал:

– Сколько лет я хожу мимо, а стройка всё идёт и идёт. Может на самом деле строят дом не вверх, а вниз?

Он и сам не догадывался, насколько близок к истине. Альберт подошёл к старому историческому трёхэтажному зелёному дому с памятной табличкой «Здесь в 1875г. располагалось Посольство Нидерландов в России». Здесь же висела перекошенная рекламная вывеска «Стоматологическая клиника Вашингтон&Вашингтон». Привычно поднимаясь по кафельной лестнице на восемь ступенек, он их в очередной раз пересчитал.

– А вдруг добавится, ну или наоборот, пропадёт? – обосновывал он сам для себя ежедневный лестничный пересчёт.

Альберт постучал в обитую старой драповой чёрной кожей дверь, дёрнул её на себя. Дверь податливо пошла навстречу, он зашёл. Сама клиника ничего особенного собой не представляла, это была самая обычная нехорошая квартира. Когда-то она принадлежала знатному купцу по фамилии Паришкура, затем была конфискована революционным комиссаром Даниилом Разрыхлённым, после чего её ждал коммунальный ад. В послевоенный период, для исследовательских целей изучения стоматологических инноваций и проблем, благодаря знакомству и покровительству Зам.пред.мин.здрав.коммун.обл.исполком, товарища Зазвенидыхайло, нехорошая квартира временно отошла чете Вашингтонов. Всё дело в том, что Зазвенидыхайло, втайне от жены и товарищей по партии, любил заниматься адюльтером со своей тайной любовницей – мадмуазель Жозефиной де Маргиналь. От этого срамного занятия у него постоянно во рту заводилась всякая гадость, пренеприятный запах, изжога и отрыжка. И только доктор Вашингтон мог её вывести. Советская же медицина была бессильна, да и обращаться к ней было весьма щекотливо.

– Ох, Дармидонт Ананьевич, Дармидонт Ананьевич, экий Вы шалун! – поговаривал Вашингтон, вынимая из чёрных парадантозных зубов Зазвенидыхайло очередные последствия его вечерних любовных похождений, застрявшие в гнилых зубах и межзубном пространстве, – Пора бы Вам, любезный, закончить это дело. А то вон из рта, как из унитаза несёт!

Зазвенидыхайло же лукаво прищуривался, стряпал хитрющую улыбку и отвечал:

– Рано, рано ещё, батюшка! Рано, Серж Юльевич! Уж я сначала свою Жозефинушку до блеска зацелую, а потом уж и помирать не жалко.

*****

Рядом с выходом из квартиры-клиники стоял чёрный, протёртый, просиженный кожаный диван, над которым возвышался пустой аквариум. Воду вместе с рыбками выпил пьяный сторож Кузьмич после очередной серии обильных возлияний в Вальпургиеву ночь. В эту ночь, в полнолуние, один раз в году, по старой доброй корпоративной традиции, все обитатели зубодёрни раздевались догола, надевали маски, без меры пили вино, обильно удобренное афродизиаками и занимались на этом самом диване всяческими безобразиями. Особенно эти ночи любил сам Вашингтон-старший. Он выходил обнажённый, в одной короне на голове, со скипетром и державой в руках, поглаживая седые волосы на груди дряблою рукой. В этот момент его тельце напоминало старый сморщенный гриб.

Юлий Сержевич входил, когда все остальные мужчины и женщины, работники клиники, уже стояли в костюмах Адама и Евы, одетые только в чёрные атласные плащи и различные маски. Кто президента Америки, кто собаки, кто-то в маске сатира. После этого Верховный зубодёр торжественно принимал командование парадом на себя.

– Вечер, посвящённый разврату, прошу считать открытым! – традиционно восклицал он, воздев руки к потолку, – Подать сюда коня!

Конём ему служила старая ведьма Олимпиада Евлампиевна. Юлий садился на её старческую спину и, подняв скипетр как шашку, скакал туда-сюда по клинике, скандируя «Боже, царя храни!». То, что происходило потом, никто никогда не помнил или не хотел вспоминать, события этих вечеринок навсегда стирались из памяти его участников.

В нехорошей квартире всё было пропитано историей. Вот в этой комнате, где сейчас раздевалка для врачей и пациентов, была детская безумного сына купца Паришкуры с массой врождённых уродств – Илюшеньки. Его лицо с рождения было словно перекошено – ассиметрично расположенные глаза, губы и нос напоминали страшную дьявольскую карикатуру. Постоянно открытый рот обнажал кривые, растущие во все стороны, жёлтые, длинные псевдозубы. У Илюшенки был один секрет – на самом деле их было двое. Сестра и брат близнецы срослись во чреве матери, благодаря замысловатой игре природы. А может тому, что жена Паришкуры, куртизанка Мария Авдотьева, втайне ночами, уже будучи на сносях, работала в местном доме терпимости. Не за деньги, нет, ради одного только своего удовольствия. Кроме того, она постоянно пила водку, смешанную с шампанским.