Миры Эры. Книга Вторая. Крах и Надежда

"Что тебя так развеселило, Мисс Хохотунья?" – строго, но с лукавым блеском в глазах вопрошает Профессор, и: "В чём дело, что за 'смех глупых'[10 - Подразумеваются стихи 5 и 6 главы 7 книги Екклесиаста: "Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых; потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это – суета!"], Мартышка из мартышек?" – вторит ему Мики, пытаясь пнуть меня под столом.

"Ни в чём, – отвечаю я, продолжая смеяться. – Совершенно ни в чём, просто все здесь так милы, так необычайно милы, что я не смогла удержаться!"

Потом это видение исчезает, сменяясь другим, и теперь перед моим мысленным взором – поздняя осень и утреннее солнце, которое почти не греет. Двор полон верховых лошадей, чьи блестящие красивые бока лоснятся, сёдла поскрипывают, а копыта нетерпеливо бьют оземь. Конюхи, с трудом удерживающие их, тревожно поглядывают на двери, очень надеясь, что всадники скоро выйдут. Первым появляется Мики в куртке для верховой езды, бриджах, высоких сапогах со шпорами и с висящим на боку охотничьим рогом. Он бодр и румян, однако очень серьёзен, поскольку охота – это не шутки. Следом всей толпой выходят остальные, садятся на коней и степенно уезжают, ведя на длиннющих поводках по паре огромных борзых собак. Впереди их ожидает долгий день, посвящённый облаве на зайцев, лис и волков. Поскольку я терпеть не могу, когда убивают животных, и намеренно распугиваю их, как только представляется такая возможность, меня предпочитают оставить дома, чтобы позже привезти вместе с Маззи на охотничий завтрак. На укромной поляне стоит длинный стол, вокруг которого расставлены стулья и расстелены ковры. Рядом суетятся повар с помощниками, дворецкий и прочие слуги. Дымный запах еды, готовящейся на потрескивающем костре; фырканье невидимых лошадей где-то поблизости; редкое рычание борзых; шумные обсуждения охотников, а чуть поодаль – их трофеи: тощие седые волки, золотые лисы и серебряные зайцы, которые даже мёртвыми сохраняют забавный вид, – разложены на траве и подвешены на шестах, невольно наводящих на мысль о мясной лавке. И над всем этим, в обрамлении блёкло-голубого неба, всё то же бледное и холодное солнце конца осени.

Фотографии из охотничьего альбома Михаила (Мики) Скарятина (окрестности усадьбы в Троицком):

Первый выход в свет

Любовные томления того лета постепенно ввели меня в состояние "средне-викторианского спада"[11 - Подразумевается экономический спад в Англии во второй половине XIX века, наступивший после слишком быстрого промышленного развития в начале викторианской эпохи – периода правления королевы Виктории (с 1837 по 1901 год).], сделав настолько худой, вялой и бледной, что приехавшая погостить Ольга[12 - Вторая по старшинству из четырёх детей в семье Скарятиных (на 9 лет старше Ирины), в ту пору уже бывшая замужем за графом Георгием Павловичем Беннигсеном.], однажды застав меня в слезах и выведав мой маленький секрет, тотчас убедила Маззи устроить мне первый выход в свет той же осенью, ровно на год раньше, чем задумывалось.

Итак, после традиционного визита в Гомель[13 - Во дворец Паскевичей, родственников Ирины по материнской линии, детально описанный в романе "Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия".] мы в начале ноября прибыли в Петербург, где меня тут же закружил волнующий водоворот новых платьев, новых шляпок, новых туфель, которые выбирались, покупались и подгонялись перед моим дебютом.

Первым делом меня официально представили ко Двору: сначала императрице Александре, после неё вдовствующей императрице Марии, а затем и всем старшим великим княгиням. Я не знаю, отчего эти чинные и церемонные дворцовые приёмы казались мне ужасно потешными, но это было так, и приходилось демонстрировать недюжинное самообладание, дабы не рассмеяться, совершая череду придворных реверансов, отвечая на милостиво заданные вопросы, кланяясь и пятясь из гостиных. Но однажды я всё же откровенно расхохоталась, к полному ужасу Маззи, когда весьма тучная дама, войдя перед нами и низко присев в реверансе, заставила свою обтягивающую и скреплённую ненадёжными застёжками атласную юбку внезапно и с громким треском распахнуться прямо на её чреслах.

"Нет, Малышка, нет!" – услышала я отчаянный шёпот Маззи, пока, вся трясясь от смеха, зажимала рот платком как раз в тот миг, когда к нам подошла императрица. Благосклонно улыбнувшись мне, она задала какой-то вопрос, на что я, давясь, смогла пробормотать лишь пару фраз.

"Похоже, Ваша девочка весела и счастлива", – было её единственным замечанием о моём позорном поведении, когда она, прежде чем проследовать к другим дамам, повернулась к Маззи для короткой беседы.

"Ты дрянная девчонка, и я очень зла на тебя!" – прошипела Маззи, когда императрица уже не могла её слышать, но это оказалось не способно остановить приступ, ведь тучная дама, наконец-то осознав происшедшее, в волнении пыталась справиться со своим застёжками при помощи обеих рук, уронив при этом и носовой платок, и сумочку, и веер. Я так и просмеялась на протяжении всего обеда в Зимнем дворце, пока Маззи не сказала предельно сурово, что никогда не видела такого позора при Дворе и впредь больше ни за что меня туда не приведёт!

Тем не менее это не помешало ей представить меня и другим царственным особам, а мне в целом удалось больше не посрамить себя, за исключением единственного раза, когда одна из старых великих княгинь спросила стоявшую рядом со мной на приёме девушку, как поживает её дорогой отец, забыв, по всей видимости, что тот уже несколько лет как скончался, на что та, будучи захваченной врасплох, не нашла ничего лучше, как с улыбкой произнести: "Спасибо, Ваше Высочество, с ним всё в порядке". Этого было достаточно, чтобы я, несмотря на строгий и предостерегающий взгляд Маззи, взорвалась гомерическим хохотом, тогда как великая княгиня, подняв свой лорнет, уставилась на меня с холодным осуждением.

На мой первый бал, устраивавшийся моей тётей Китти Балашовой в её огромном доме на Морской улице, я надела белое шёлковое платье, дополнив его венком из белых цветов и таким же букетиком. Единственными украшениями стали большой бриллиантовый кулон в виде звезды, полученный мною от Маззи незадолго до бала, и кольцо с алмазом и лунным камнем, которое тётя Китти прислала мне в честь моего дебюта. Я знала, что на том балу снова увижу Петю после почти семимесячной разлуки, в течение которой от него не было никаких вестей, и потому пребывала в лихорадке возбуждения во все предшествующие недели. Когда же наконец вели-кий день настал, я совершенно ничего не способна была делать, кроме как постоянно смотреть на часы, начиная с той минуты, как проснулась, и до тех пор, пока не подошло время одеваться к балу: ни есть, ни читать, ни отвлечься на что-либо иное, кроме как, глядя на часы, думать, как же бесконечно медленно они идут. Однако процесс одевания оказался похож на магический ритуал: тёплая благоухающая ванна; первая в моей жизни пара шёлковых чулок; тонко вышитая сорочка, покрытая валансьенскими кружевами, и такие же панталончики; белый атласный корсет и белая шёлковая нижняя юбка с тесёмками; танцевальные туфли и само бальное платье – всё это казалось частью волшебства. Как только я высвободилась из рук горничной, принаряженная и готовая к выходу, Маззи надела мне на шею тонкую платиновую цепочку с бриллиантовой звездой, а на палец – кольцо от тёти Китти. Затем мне на плечи накинули лёгкую пелерину из лебяжьего пуха, а в прихожей уже ждал лакей, с серьёзным видом державший мою новую шёлковую шубку на меховой подкладке, пришедшую на смену розовому суконному пальтишке.

Спустившись по лестнице и пройдя через холл, мы сели в экипаж, где наши колени тут же были заботливо укутаны в меховой плед, а внутреннее пространство быстро наполнилось сладким запахом фиалок – ароматом любимых духов Маззи.

"Ох, я будто в раю!" – пронеслось в моей голове, когда лакей вскочил на козлы, и лошади резво тронулись с места, унося нас в чудесную страну первого девичьего бала. Всю дорогу Маззи повторяла свои инструкции: делать книксены всем старым дамам; быть настолько вежливой и милой, насколько возможно; говорить "спасибо" своим партнёрам после каждого танца; не танцевать два раза подряд с одним и тем же кавалером; не сидеть в стороне во время танцев и не уходить никуда из бальной залы. "Запомни, ты всегда должна держаться совершенно естественно. Ради бога, не подражай девушкам, которые жеманятся, хихикают и кокетничают, и если ты сможешь оставаться самой собой, то всё будет хорошо", – наставляла она.

Когда мы добрались, и мои белые валеночки и новая шёлковая шуба были сняты, и мы начали своё восхождение по широкой лестнице, меня внезапно пронзило чувство, что я не могу идти дальше.

"Давай вернёмся, Маз, – прошептала я, дёргая её за рукав и глядя на неё полными ужаса глазами. – Пожалуйста, давай поедем домой, мне дурно!" Мои колени тряслись, руки стали липкими, а горло сдавило так, как обычно бывает, когда очень хочется заплакать.

"Небу'смешной", – пробормотала та, настолько идеально подражая Нане, что я, вмиг рассмеявшись и преодолев страх, продолжила подъём.

На верхней площадке нас уже ждала тётя Китти, чтобы поприветствовать и ввести в новый мир, где мне предстояло официально дебютировать. Сделав реверанс каждой пожилой даме в зале, я в качестве почётной гостьи открыла бал в паре со своим женатым кузеном Андреем и вскоре уже танцевала без передышки. В разгар очередного вальса я как во сне увидела Петю входящим в бальную залу. Ох, как же он был прекрасен! Остановившись у дверей, он стал внимательно наблюдать за пролетавшими мимо парами. "Петя, Петя", – тут же хотелось закричать мне … но, вспомнив наставления Маззи, я не издала ни звука, хотя и невольно повернула к нему голову.

"На кого Вы смотрите? На Петю N? – спросил мой партнёр, следуя направлению моего взгляда. – Вы его знаете? Он славный юноша, и они с Софи N составят прекрасную пару. Вам, конечно, известно, что они помолвлены, хотя официально об этом ещё не объявлено?"

"Да, – услышала я свой голос будто за тысячу вёрст. – Разумеется, я знаю об этом и согласна, что они будут прекрасной парой".

Внезапно бальная зала начала медленно расплываться перед моими глазами. Мне привиделись толпы танцующих, бешено кружащихся в диком рондо абсолютно вразнобой с нестерпимо грохочущей музыкой. В следующий миг я бы оступилась и упала, если бы мой партнёр вовремя не подхватил меня со словами: "В чём дело, у Вас закружилась голова?" "Да, у меня кружится голова. Вы же знаете, что это мой первый бал, и я никогда в жизни так много не танцевала", – ответила я дрожащим голосом, и он отвёл меня к стульям, где мы и посидели некоторое время. Затем, под предлогом того, что я слегка надорвала платье, которое теперь нуждалось в штопке, я бросилась наверх, на третий этаж, где в детстве так часто играла со своей кузиной Зози? в захватывающие "казаки-разбойники", и, спрятавшись там за огромным сундуком, плакала, и плакала, и плакала. Казалось, что всего за несколько минут целый мир изменился, полностью утратив свою красоту и всё то счастье, которое ожидаешь в нём найти. "Жизнь жестока, так жестока!" – отчаянно рыдала я, глотая облака пыли и склоняясь всё ниже и ниже, пока не легла на пол, впиваясь пальцами в стенку сундука, который был ветхим, заплесневелым и податливым. Но внезапно сквозь мои страдания стало прорастать новое чувство – чувство гордости. "Как? Неужели ты собираешься открыть всему миру то, что у тебя на сердце? – казалось, шептал внутренний голос. – Тебе должно быть стыдно, очень-очень стыдно!" Уняв стенания, сев и насухо вытерев глаза, я затем вылезла из своего укрытия, стряхнула с платья пыль и поправила волосы. "Я не стану показывать всем свои чувства – не должна и не стану", – твёрдо заявила я вслух, хотя всё ещё всхлипывая, как делают дети, когда худшее уже позади. Я прекрасно помню, какую боль причиняли моей груди эти бесслёзные всхлипы, даже заставив в какой-то момент нервно рассмеяться, поскольку никак не прекращались.

"Эра, Эра, где же ты?" – услышала я, как зовёт снизу моя кузина, и, собрав всё своё мужество, отозвалась: "Здесь, Зози?, я здесь. Я почувствовала лёгкое головокружение и тошноту и решила ненадолго уйти туда, где попрохладнее".

"Ах ты забавница! – вскричала та, подбегая, а затем, резко остановившись, воскликнула. – Почему ты такая растрёпанная? Что ты здесь делала? Ты плакала? Тебе отчего-то больно?"

"Да, я слегка подвернула ногу во время танца, – ответила я. – Но теперь всё в порядке, пойдём". И мы вместе спустились в туалетную комнату, где я умылась и надела свежую пару белых перчаток (благоразумно припасённую в сумочке), в то время как горничная ловкими пальцами расправила складки моего платья и привела в порядок причёску.

"Где ты была? – с тревогой спросила Маззи, как только я вошла в гостиную рядом с бальной залой. – Разве я не говорила тебе не бродить в одиночку? И что случилось с твоими глазами – ты плакала?"

"Видишь ли, – объяснила я, – у меня во время танца закружилась голова и замутило, поэтому я ненадолго поднялась наверх, чтобы отдохнуть, и чуть-чуть поплакала из-за этого, но сейчас всё хорошо".

"Ты уверена? – не унималась Маззи, продолжая волноваться и приложив руку к моему лбу, дабы убедиться, что он не горячий. – Может, следует поехать домой?"

"Ох, нет, нет! – вскричала я. – Всё в порядке, и я хочу танцевать". И направилась обратно в бальную залу, где меня продолжал ждать мой прежний кавалер, недоумевая, куда я могла запропаститься. Тут снова заиграл вальс, и мой взгляд поймал Петю, который пересёк комнату и, остановившись передо мной, церемонно поклонился, приглашая на танец. С пылающими щеками и трясущимися коленями, но при этом с гордо поднятой головой, я встала со стула и в следующий миг уже была в его объятиях – влекомая ритмом музыки. Как часто в течение лета я мечтала именно о таком танце, представляя своё счастье и восторг. Как странно, что моя мечта сбылась лишь отчасти. Если бы кто-то сказал мне тогда, что я буду плыть в объятиях Пети с сердцем, полным страданий, я бы ни за что не поверила. Но именно так и произошло – в вальсе своей мечты кружилась самая несчастная девушка на свете!

Несколько минут мы хранили молчание, но неожиданно: "Тётушка[14 - Петя звал Ирину "Тётушкой", поскольку после знакомства они обнаружили, что их семьи были определённым образом связаны родственными узами, и получалось так, что она приходилась ему сколько-то-юродной тётей.], – прошептал он, – милая маленькая Тётушка, как я рад снова видеть Вас!"

"Взаимно", – тихо ответила я, всеми силами стараясь не заплакать.

"Вы такая хорошенькая в этом взрослом платье, – продолжил он. – Даже красивее, чем когда я видел Вас в Троицком. Вы думали обо мне этим летом или скоро позабыли?"

"Нет, не забыла, – прошептала я, смаргивая слёзы, – а вот Вы …"

"Я? Что Вы имеете в виду? – удивился он. – Я никогда не забывал о Вас, даже когда узнал, что Вы собираетесь замуж".

"Замуж? – вскричала я, едва не остановившись от изумления. – Боже! Я ни за кого не выхожу! О чём Вы говорите?"

"О, да, – сказал он. – Может быть, Вы этого ещё не знаете, но всё решено, и Вас обещали обручить с N … Мне так сказала моя матушка, а она услышала это от его тёти".

"Нет, нет и ещё раз нет, – возмутилась я, действительно прекратив танцевать и топнув ногой. – Я никому не 'обещана', всё это чья-то ложь. Я не помолвлена и не собираюсь замуж, пока не встречу подходящего мужчину", – закончила я вызывающе. "А как насчёт Вас, разве Вы не помолвлены?" – спросила я после небольшой паузы.

"Да, Тётушка, я помолвлен, – ответил он мягко. – Скоро об этом станет известно".

"Она очаровательна, и я желаю Вам всяческого счастья!" – весело воскликнула я, низко наклонив голову, дабы скрыть унылую пелену в своих глазах … После этого мы кружились, не произнося больше ни слова, а затем он отвёл меня обратно к моему стулу. Остаток бала прошёл как в тумане, и когда всё завершилось и мы сели в наш экипаж, где было так тепло и пахло так сладко, я в изнеможении закрыла глаза. В тот вечер пришло ощущение, что я вдруг стала намного старше и что моя ранняя юность с её мечтами о волшебном счастье и сказочных наслаждениях улетучилась навсегда.

"Ты замёрзла? Ты устала? Как ты себя чувствуешь? Ты хорошо провела время? Кто-нибудь сказал тебе нечто особенное?" – с тревогой допытывалась Маззи, пока мы ехали по холодным, мрачным и пустынным улицам, и резкий ветер дребезжал одним из дверных стёкол, и снег быстро летел мимо мелкими хлопьями.

"Да, Маззи, я чувствую себя хорошо и прекрасно провела время", – ответила я, глядя на уличные указатели и думая: "Всего семь часов назад я читала их глазами, полными счастья, а теперь те же самые глаза смотрят на те же самые надписи, но хочется лишь плакать".

Когда мы вернулись домой, моя горничная уже взволнованно ждала и, по всей видимости, осталась весьма довольна цветами и лентами для котильона, которые я привезла с собой, хотя раз или два я поймала её обеспокоенный взгляд, будто она знала, что мне больно, но не осмелилась сказать, что заметила это! В ту ночь я не плакала, а лежала очень тихо, уставившись в потолок и под утро наблюдая, как солнечный свет, проникающий сквозь щели в шторах, рисует там крошечные узоры. Когда пришло время вставать, я поняла, что маленькой Эры больше нет, и она никогда не вернётся, так как новая повзрослевшая Эра прочно заняла её место. Таким выдался мой первый бал.

Вскоре Петя женился, а через два года развёлся. Затем как-то раз пришёл навестить меня – когда я уже была замужем, – выкурил семнадцать сигарет и внезапно предложил сбежать с ним, на что я ответила отказом, имея к тому времени двух маленьких детей. Потом он снова женился, а теперь он мёртв. "Пусть земля ему будет пухом!"

Помолвка

После того бала я посетила множество других – четырнадцать в общей сложности, вплоть до самого дня моей помолвки. И хотя я была ещё слишком молода и впечатлительна, однако после того, как Петя ушёл из моей жизни, я больше не испытала ничего похожего на чувства к нему, и лишь одному юноше удалось на какое-то время вызвать во мне интерес. Он меня забавлял и нравился сильнее, чем все остальные. Вероятно, это могло бы перерасти в нечто большее, но мы с ним почти не виделись, и в итоге еле осязаемое "нечто" быстро улетучилось, не оставив сколь-либо значимого впечатления[15 - Скорее всего, речь идёт о молодом кавалергарде Сергее Михайловиче (Серже) Кантакузине, позже женившемся на кузине Ирины, Марии Александровне (Мэй) Околичани. О нём и о взаимоотношениях, сложившихся в этом недолгом "любовном треугольнике", упоминается в "Саге о Кантакузиных-Сперанских", написанной его сыном, князем Михаилом Сергеевичем Кантакузиным, графом Сперанским.].

Кроме того, радостный, беззаботный дух жизни, наполнявший меня до того первого бала, сменился более рассудительным настроем, и очень скоро мне наскучило танцевать, и я упрашивала Маззи увезти меня куда угодно, например, в Италию, где мы могли бы просто бродить вместе, или же позволить мне продолжать занятия с Профессором, Мадемуазель Бертой и другими учителями. Однако Маззи имела на меня иные виды, и не успела я оглянуться, как обручилась с графом Александром Фёдоровичем Келлером, офицером лейб-гвардии Кавалергардского полка и сослуживцем моего брата Мики. Я встречала его на нескольких балах и хотя замечала, что нравлюсь ему, однако никогда не задумывалась об этом всерьёз.

Только когда Маззи стала достаточно часто и весьма одобрительно отзываться о нём, я поняла, что его ухаживания были неспроста, и что она находит его достойным кандидатом на мою руку. Она всегда испытывала к нему добрые чувства, потому что его отец, генерал Фёдор Келлер, приходился ей очень близким другом, начиная с детских лет и на протяжении всей жизни, пока не пал на русско-японской войне, а потому она твёрдо верила, что его единственный сын – столь же рыцарственный и благородный мужчина. Маленькой девочкой я довольно хорошо знала старшего Келлера, поскольку он частенько наведывался в наш дом в Петербурге, а также навещал в Троицком. Я ему определённо нравилась и очень хорошо помню тот день, когда он, глядя на меня, искренне спросил Маззи: "Разве не было бы здорово, если бы когда-нибудь она вышла замуж за моего Сашеньку?" – на что та с улыбкой отвечала: "Это и в самом деле было бы замечательно!" Поэтому, когда я появилась в свете и молодой Келлер заинтересовался мной, Маззи была очень довольна и только смеялась, снисходительно покачивая головой, если кто-то говорил ей, что тот ведёт разгульный образ жизни. Её ответом было: "Кто в юности 'сеет свой дикий овёс'[16 - Совершает глупые и сумасбродные поступки, поддерживает внебрачные сексуальные отношения.], тот в зрелости станет отличным мужем".

Однажды вечером в доме графини Шуваловой – совсем недалеко, через три здания от нашего – на небольшом приёме, куда мы были званы вместе с братом, граф Келлер, сидя наедине со мной на софе в маленькой круглой гостиной, сделал мне предложение. Слегка испуганная, чуточку взволнованная, втайне довольная случившимся, я ответила скромно, поблагодарив "за оказанную честь", как учила поступать в таких обстоятельствах Маззи, добавив, однако, что не могу выйти за него, поскольку не испытываю любви, но желала бы непременно остаться лучшими друзьями. Сделав это, я вскорости попросила Мики отвести меня домой, поскольку ощутила себя по-настоящему взрослой и мне не терпелось сообщить обо всём Маззи.

"О чём это вы шептались с Келлером?" – спросил Мики, пока мы шли по улице. "Послушай, – продолжил он, не дождавшись ответа, – я не хочу, чтобы ты уделяла ему внимание, потому что это не тот мужчина, с кем стоит связывать свою судьбу, понимаешь меня?"

"Ничего не хочу слышать!" – грубо парировала я, взбегая по лестнице в комнату матери, где та, уже лёжа в постели, с нетерпением ожидала моего возвращения.