Лошадь как Искусство. Часть 2

Лошадь как Искусство. Часть 2
Алексей Берков

Эта часть книги представляет собой увлекательное путешествие в глубины истории: происхождение человека и лошади, встреча и развитие отношений, появление искусства. Из нее вы узнаете как и почему зародились шаблоны и стереотипы о лошади, почему незначительные вещи могут иметь огромные последствия, и как человечество долго и мучительно искало другой Путь к сердцу Лошади.

Лошадь как Искусство

Часть 2

Алексей Берков

© Алексей Берков, 2023

ISBN 978-5-0060-2145-7 (т. 2)

ISBN 978-5-0056-9118-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 2. Что за прелесть, эти сказки!

Которая расскажет, откуда произошли лошади, что происходило с человеком, и как из этого вышло то, что вышло.

ГЛАВА 4. Через тернии к звездам

«Наше будущее: изучить систему связей всех частей природы и осознать, что она обязывает нас создать такую же связь между нами».

Михаэль Лайтман, биокибернетик

Исходный код

«Лучшее, что нам даёт история, – это возбуждаемый ею энтузиазм».

Иоганн Вольфганг фон Гёте

Еще две с половиной тысячи лет назад Гераклит Эфесский говорил, что если вы хотите понять, как что-то устроено, нужно узнать, как оно сформировалось. Я бы добавил еще, ПОЧЕМУ именно так, а не иначе. Этим мы и займемся, посвятив данную часть книги истории и причинам формирования мозга человека и лошади, а также основаниям существования стереотипов в отношении этого животного. И начнем мы с процесса эволюции.

Разумеется, не все верят в теорию эволюции. Но теория – это идея, основанная на объективно наблюдаемых фактах, а сама эволюция – фиксируемый процесс физических изменений, идущий независимо от человеческих установок и предпочтений. Любую теорию можно заменить другой, не менее адекватно описывающей те же самые явления, и надежно связанной с другими науками. Однако для нас теория эволюции является крайне удобным инструментом, позволяющим не только объяснить все происходящее, но и читать между строк, размышляя о том, о чем не рассказывается в тексте.

Как всегда, зайдем издалека. В предыдущей части мы обсуждали мозг: как он устроен, как воспринимаются сигналы от внешней среды, ведь наше психическое восприятие как раз основано на определенных физиологических особенностях. К примеру, почему мы любим полоски, геометрические фигуры или обращаем внимание на движущиеся предметы? Весь секрет в устройстве и происхождении глаза – светочувствительного органа, очень важного для человека. В первую очередь глаза воспринимают различие свет/тень, а потом из этих светочувствительных точек строятся линии. Именно из линий глаза создают наш мир. Первые следы орнамента на раковинах, керамике или теле человека – это линии и точки. Даже сейчас большая часть предметов человеческой культуры основана на линиях и довольно простой геометрии: дома, мебель, инструменты, священные символы. Линии легко определяются, на них приятно смотреть именно потому, что мы легко их узнаем и достраиваем изображение.

Впервые светочувствительные клетки появились у многоклеточных около 600 млн. лет назад. Вполне возможно потому, что масштабное оледенение Земли в эту эпоху резко уменьшило ресурсы, а чувствительность к свету подо льдами, сковывавшими океан, стала играть важную роль. Даже сейчас глаз человека может уловить в темном помещении всего один фотон! Ведь свет – это получение энергии и активность других организмов, которые можно съесть. Или которые съедят вас. А чтобы в этом разобраться, нужно понимать, завис над вами коварный враг или это еда куда-то перемещается? И лучше понимать куда. Это уже движение, а движение происходит на отрезке прямой. Чтобы нарисовать отрезок, нужны две точки, то есть клетки. Двух вполне достаточно, поэтому организм на первичном этапе не просто распознает линии, а дорисовывает их. И чем больше клеток, тем точнее анализ движения. Удачное предположение, поощряется дофамином.

Рассказывая о таких вещах, я хочу, чтоб вы уловили главную идею этой части книги – ничто не рождается из ниоткуда, ничто не формируется сразу в готовом виде. У любого явления, организма, подхода, методики или идеи есть истоки, которые не абстрактны, не абсолютны и не идеальны. А если говорить об идеях, к коим относятся и конные методики, то они созданы живыми людьми, со своей историей, окружением, комплексами, целями и мечтами. И не важно, спортивные это методики, высшей школы, натуральных отношений и т. п. Чтобы разобраться во всем этом, нам нужно рассмотреть не просто сами методики, но и людей, которые их создавали, живших во вполне конкретное время в определенной среде.

И каждое событие не только результат их действия, но и позиции, с которой оно оценивается. Ведь всегда можно найти «разумное» оправдание своим действиям.

Но начнем мы не с методик, и даже не с людей их придумавших. И вообще не с людей.

Я – маленькая лошадка…

Когда вы решаете проблему, хорошо бы чтобы это была одна проблема. Вроде уравнения с одним неизвестным. В математике существуют более сложные уравнения с двумя, и даже с тремя неизвестными. И если с одним «неизвестным» мы еще более-менее разобрались – это наше мышление, а над его происхождением нам еще предстоит подумать, то вторым «неизвестным» в уравнении «Человек + Лошадь» это, разумеется, лошадь. И чтобы более полно понять особенности этого животного, нам тоже придется углубиться в историю его происхождения до встречи с человеком.

Эволюция лошадей, которая хорошо прослеживается по ископаемым останкам и генетике, описана ничуть не хуже, чем эволюция человека. Оно и понятно, животное всегда связано с биоценозом, неудобных вопросов о мозге, потери шерсти или цвете кожи никто не задает, политкорректностью можно пренебречь, поэтому изучай – не стесняйся. Правда исследователи всегда рассказывают об изменениях, в первую очередь, конечностей и зубной системы, и гораздо меньше уделяют внимания всему остальному. Нас же больше всего интересует мозг.

Однако пути эволюции лошадей все же намного более причудливы и извилисты, чем представляет большинство конников. И пусть у представителей рода equus не было такого скрытого индивидуального отбора по строению мозга, как у человека, и мозг эволюционировал вместе с телом, свое влияние на его формирование, долгая история лошадиных оказала.

65 млн. лет назад на Землю упал метеорит, поставивший точку в существовании динозавров, что способствовало расцвету млекопитающих. Он же стал причиной одного из самых резких скачков температуры за всю историю нашей планеты, так называемой «Эйфелевой башни», повлекший за собой смену многих видов. Термическая аномалия вызвала резкое увеличение объема осадков, лето стало более жарким, а наводнения интенсивными. В это время в районе Северного полюса росли пальмы и по всему Земному шару распространились виды планктона, характерные для тропиков. Повышение температуры происходило очень быстро, всего лишь в течение 10—20 тысяч лет, а возвращение к прежнему состоянию заняло несколько сотен тысяч лет. По завершению этого прекрасного периода, освободившего жизненные ниши для новых видов, в позднем палеоцене – среднем эоцене, около 55—45 млн. лет назад, в Северной Америке, возник самый ранний из предков лошадей, житель тропических и субтропических болотистых лесов – фенакодус или, как его раньше называли, триспондил. Длина тела его достигала 1,5 метра, а весил он около 55 кг. Скорее всего, он был травоядным (хотя не все ученые в этом уверены), бегал на пятипалых длинных прямых ногах, а его ногти стремились превратиться в копыта.

С чего вдруг этому животному стало необходимо быстро передвигаться? Палеогеновые хищники – креодонты, хотя иногда среди них и встречались гиганты, в целом были не слишком крупны, а самое главное, довольно медлительны. Гораздо большую опасность для мелких травоядных периода эоцена стали представлять потомки динозавров – гигантские хищные птицы: гасторнисы, титанисы и другие, широко распространившиеся и занявшие главные ниши в Северной Америке.

Против них нужно было найти эффективное средство выживания. С сообразительностью у этих гигантов, скорее всего, было как у динозавров, а вот соревноваться в скорости приходилось всерьез. В лесах птицы легко устраивали засады, и здесь помогала только быстрая реакция, но на открытой местности их было видно издалека.

Поэтому самые первые предки лошадей старались находиться вблизи степей, территория которых была в несколько раз меньше, чем сейчас. Но в степи трава не настолько питательна, и быстро высыхает, поэтому лес привлекательнее. В таком подвешенном состоянии и жил фенакодус. Вероятно, он был непривередлив к питанию, а конечности, неплохо подходящие для передвижения, как по лесной, так и по степной почве, позволили ему быстро распространиться от Канады до севера Мексики. Здесь стоит напомнить, что карта планеты не всегда была такой как сейчас, и между Евразией и Северной Америкой периодически возникал довольно широкий участок суши, называемый Берингией. Поэтому в начале эоцена фенакодус в виде группы палеотериумов добрался даже до юга Западной Европы, хотя его следы встречаются здесь достаточно редко.

Один из подвидов (хотя некоторые ученые выделяют его в отдельный вид) американских фенакодусов – тетраклаенодон, был ростом вполовину меньше своего более успешного родственника, и предпочитал более влажные почвы лесов. Как ни странно, именно из него в начале эоцена и возник эогиппус. Однако он был не единственным потомком фенакодуса, потому что одновременно с ним дошедший до Европы родственник стал известен как гиракотерий. Но эта линия, как и многие другие, оборвалась и просуществовала, в сравнении со своим родственником, относительно недолго.

Эогиппус же был мелким (30—50 см) животным с более тонкими и более длинными, чем у фенакодуса, конечностями, из которых передние имели по четыре пальца, а задние – по три. Зубы эогиппуса были несколько более сложными, чем у гиракотерия, но в целом, эти животные не слишком отличались и жили, вероятно, небольшими группами, подобными тем, что в наше время живут лесные олени.

К середине эоцена в Америке исчезли гигантские птицы-хищники. Освободившуюся нишу начали занимать предки кошачьих и собачьих, которые вскоре частично мигрировали в Евразию вслед за копытными, где и стали через десятки миллионов лет, леопардами, кошками, волками, шакалами и т. п. С исчезновением гигантских птиц и еще не успевшими занять их место другими хищниками, род equus почувствовал облегчение, и дал пару боковых ветвей, закончившихся, как всегда, ничем, но указывающих, что малейшие изменения в природе не проходят незамеченными, и что всегда можно попробовать занять свободные ниши. Пока новые хищники еще не стали очень крупными и быстрыми, можно было попробовать увеличить размер и скорость или поискать другие способы выживания. Например, стать меньше и легче и научиться прятаться по лесам, или, напротив, раздасться в габаритах, пренебрегая скоростью.

Между тем, климат продолжал становиться холоднее и суше, менялись деревья в лесах, растительность становилась более грубой и редкой, площадь степей, наоборот, увеличивалась, почвы твердели (именно поэтому некоторые приматы, перебрались из осушающегося региона восточной Азии, через Берингию, в Северную Америку, где все еще было тепло и росло много деревьев). И вот в олигоцене, 34 млн. лет назад, на южном полюсе заняла свое место Антарктида. Этот континент перекрыл движение воздушных и водных потоков, а удаленность от прямых лучей Солнца позволило собираться на нем ледяным шапкам, что привело к возникновению двух полюсов холода, и этот вечный холодильник спровоцировал изменения климата планеты.

Изменение климата привело к эоценово-олигоценовому вымиранию видов, и резкой смене видового состава в Европе. А в Америке в это время продолжилась редукция пальцев конечностей и усложнение зубного аппарата копытных, вследствие чего и возник мезогиппус (38 – 26 млн. лет назад). Он был размером с небольшую овчарку, и позже разделился на миогиппуса, анхитерия и парагиппуса, давших большое разнообразие форм. Миогиппус и анхитерий жили в лесах, питаясь мягкой растительностью, хотя усложнение зубного аппарата говорит нам о некоторой смене кормовой базы, и сохраняли сильно развитые боковые пальцы, которые все еще могли раздвигаться, служа опорой на мягкой лесной почве. Но хвост у них стал короче, а конечности более длинными, ради более быстрого бега ради спасения от все совершенствующихся хищников. Часть потомков миогиппуса перебралась в Азию, просуществовав там несколько миллионов лет, а анхитерий и его ближайшие родственники, оставшись в Америке, примерно в тоже самое время, исчезли без следа.

С парагиппусом произошла более интересная история. По-видимому, он придерживался открытых пространств. Лесные родственники вытеснили его в район прерий, где боковые пальцы его ног стали короче, ноги длиннее, и, соответственно, рост несколько выше. На открытых пространствах хищники не могли устраивать засад, поэтому более быстрый бег помогал ему выживать, а ветки деревьев и кусты не препятствовали росту. Это важная деталь, потому что лесные родственники парагиппуса вынуждены были оставаться небольшими, чтобы не путаться в ветках, и маневренными, чтобы прыгать через кусты и поваленные стволы. Степи же не ставили таких ограничений, что позволяло увеличить рост и нарастить массу, то есть реализовать еще одну стратегию выживания. Равнины в то время не были очень уж большими и привлекательными, поэтому парагиппус, вынужденный питаться более грубой травой, являлся скорее «белой вороной» среди своих листоядных родственников. История эта явно напоминает ту, что произошла с австралопитеками и хабилисами на несколько миллионов лет позже. Но именно этому «отщепенцу» повезло стать родоначальником следующего этапа – меригиппуса (27 – 26 млн. лет назад).

В раннем миоцене, 20 млн. лет назад, после того как Африка столкнулась с Евразией, а Индия с Азией, вызвав поднятие Тибета, произошли очередные глобальные перемены в климате. Эти изменения повлекли за собой изменения в растительности, которая стала поглощать больше CO

, чтобы сэкономить воду. Тропические леса в Европе и Америке отодвинулись из средней полосы в сторону экватора, их место заняли хвойные и смешанные леса, а к югу от этих них образовались, увеличивающиеся в размерах, жаркие саванны и сухие степи. Именно в них цветковые и зерновые, огнестойкие, волокнистые травы нового типа стали распространяться невероятно широко, захватывая огромные пространства. Самыми подготовленными к этим изменениям оказались будущие непарнокопытные. Это было начало их расцвета, поскольку их зубы, уже привыкшие к сухим травам степей, подходили для таких растений как нельзя лучше. Расширение равнин позволило меригиппусам дать много разнообразных ветвей. Причем, у разных видов процесс укорочения боковых пальцев шел по-разному: у одних они стали длиннее, у других – короче. Некоторые из меригиппусов дали разнообразные тупиковые ветки, плиогиппусов и многочисленных гиппарионов. Несмотря на то, что сами гиппарионы не являются прямыми предками современных лошадей, они довольно неплохо изучены, и на их примере мы рассмотрим более продвинутый вариант меригиппусов.

Переход к жизни на открытых пространствах, вызвал весьма важные изменения в образе жизни и строении тела этих животных, и определил следующий решающий этап в их эволюции. Те виды протолошадей-гиппарионов, которые жили в относительно спокойных местах, где не было много быстрых хищников или земля оставалась относительно рыхлой, могли сохранять трехпалость до самого конца миоцена. Те же, кто оказался в условиях открытых равнин с очень сухой травой и твердой почвой, населенных быстрыми и многочисленными хищниками, нуждались в срочных изменениях скелета, желудка, зубов и конечностей. Именно поэтому в одно время на соседних территориях в период миоцена, мы можем встретить совершенно разные виды лошадей. Некоторые из которых, при этом, еще были способны к гибридизации. Примерно как это происходило у неандертальцев с кроманьонцами, денисовцами и т. п.

В середине миоцена, 17 млн. лет назад, в Америке гиппарионов ждал колоссальный эволюционный успех. Однако с заселением Евразии дело шло труднее – потепление затопило Берингию – единственный проход между материками, а условия жизни на севере были не самыми подходящими, поэтому новая волна заселения началась лишь через 4 млн. лет, когда в Антарктиде снова образовалась гигантская ледяная шапка и Берингия соединила Азию и Америку. В связи с этим произошел еще один выход с родины, давший впоследствии множество видов гиппарионов и сформировавший на этой огромной территории, так называемую, гиппарионовую фауну. В нее входили гиппарионы, носороги, быки, антилопы, олени, крупные кошачьи и псовые, и даже страусы. Вскоре табуны гиппарионов, ничем не уступающие по численности миллионам зебр в саваннах Африки, паслись на обширных просторах Западно-Сибирской равнины. Ученые обнаружили на Евразийском континенте огромное разнообразие форм и гибридов дальних и близких родственников лошадей. Одновременно в Евразии существовало около двадцати видов гиппарионов!

Благодаря наличию боковых пальцев, своеобразному четырехтактному ходу, называемом в «вестерне» jog, позволявшему быстро и долго передвигаться на огромные расстояния, и по разным другим причинам, эти животные быстро размножались, проникнув к середине миоцена даже в Северную Африку. Благо Средиземное море тогда почти пересохло, создав широкий проход между Африкой и Евразией, и на север Африки, превратившийся из тропических лесов в саванны, дружно хлынула гиппарионовая фауна.

За свою 20-миллионолетнюю историю род equus породил около 140 видов! Большая часть из которых вымерла к нашему времени, в очередной раз доказав, что лошадь – животное хрупкое, идеально приспособленное лишь к очень узкому спектру условий среды. По мере того, как постепенно менялись условия жизни, в период миоцена, появлялись и новые виды гиппарионов, приспособленные под эти условия. Они различались ростом, зубами, длиной конечностей и т. д. Останки гиппарионов легко обнаружить в болотах Флориды, районах Средиземноморья, пустынях Азии, горах Африки или даже за Полярным кругом. Впрочем, последнее не удивительно – к середине миоцена климат на некоторое время опять потеплел и стал более влажным, так что на северных берегах Антарктиды росли даже невысокие деревья. Правда до Антарктиды гиппарионы не добрались, но, похоже, были способны питаться невероятно разнообразным кормом: зерновые, осоковые, листья и хвоя деревьев, кора, пустынные колючки – короче почти все, что растет. В какое-то время это было настоящее животное-путешественник… И все же только примерно через миллион лет гиппарионы добрались до Европы.

Вероятно, причиной этой задержки было существование влажных лесов к северу от Средиземного моря, в которых животные степей жить не хотели. Кроме того, проникновению гиппарионов мешала и местная фауна: слоны, жирафы и другие исконные африканские обитатели, также прекрасно жившие и в Евразии… пока леса не сменились саваннами. Ведь и в Африке гиппарионы долгое время обитали только на севере или в засушливых территориях вдоль восточного побережья. Тапиры и носороги, также принадлежавшие к гиппарионовой фауне, распространились там легко и в довольно больших количествах, но лошадей не было.

Вполне возможно, что в скором времени произошла первая встреча прото-лошадей с прото-человеком. Впрочем, вряд ли это выглядело радужно и романтично. Предки человека в те времена не отличались ни гуманностью, ни интеллектом, а что касается гиппарионов, то зная характер абсолютного большинства современных диких лошадей: куланов, зебр, лошади Пржевальского, диких ослов, можно с уверенностью сказать, что они, мягко говоря, «не подарок». Дикие лошади злобные, независимые, и крайне трудно приручаемые. С другой стороны, в истории известны случаи единичного приручения и заездки зебр (правда с куланами и лошадьми Пржевальского этот номер не проходит), вроде приручения вымерших тарпанов. Трехпалость не мешала гиппарионам передвигаться своим любимым «джогом», и похоже, привычная нам однопалость, оказалась лишь еще одной стратегией, довольно случайно оказавшейся выигрышной… на некоторое время. Но у другого вида трехпалых лошадей.

В то же самое время, пока гиппарионы успешно расселялись по Азии, Африке и Европе, в центре Северной Америки тоже началась серьезная засуха. Площадь степей стала интенсивно расширяться, леса высыхали, хищники становились все более голодными и быстрыми, и условия требовали все более узкой специализации гиппарионов. Те, кто не смог подстроиться под изменения, как всегда, вымирали. А те, кто смог, становились более приспособленными к сухим травам и твердой почве, более быстрыми и крупными. Это хорошо видно по останкам парагиппуса и меригиппуса, которые уже бывали в высоту более 1 метра, и явно являются переходными формами от лесных жителей к обитателям Великих равнин. У меригиппуса на средних пальцах ног развились твердые копыта, помогавшие ему быстро бегать. Другие пальцы были заметно короче. Эволюция не линейна и возможно одновременное существование видов, если они не занимают одну нишу, а стратегии выживания не копируют друг друга. Так что в последующем на протяжении более десяти миллионов лет в Северной Америке одновременно сосуществовали разнообразные формы трехпалых гиппарионов и новые equus, приспособившиеся к жизни в довольно специфических условиях холодных степей.

Жесткая степная трава заставила степных гиппарионов еще больше усложнить и упрочить зубной аппарат, приобрести высокие коронки зубов и обеспечить их постоянный рост. В связи с этим удлинилась лицевая часть черепа. Кроме того, борьба за жизнь на открытых равнинах способствовала развитию способности к резкому старту и быстрому бегу, такому как галоп. Под него-то и адаптировались однопалые копыта, максимально облегчив нижнюю часть ноги.

Как все кошачьи и псовые, самые быстрые бегуны среди наземных существ – гепарды, делают скачок за счет гибкого позвоночника. Плотно сжатые пальцы, при таком усилии спины, работают как один, и потери энергии невелики, зато они помогают цепляться за почву при резких поворотах и охотиться на разных грунтах. А вот питающимся травой лошадям, нужен большой желудочно-кишечный тракт, поэтому они имеют крупный живот, и чтобы он не провисал, крепкий неподвижный позвоночник, который может его держать, поэтому все травоядные бегут за счет ног, а не изгибания позвоночника. Такое устройство помогает лошадям принять на спину, в районе грудного отдела, довольно большой вес, в противном случае, даже небольшой по весу хищник, мог бы легко переломить им хребет, просто прыгнув на него. А таких хищников в плейстоцене было немало – те же гигантские саблезубые кошки! В отличие от гепарда или других хищников, чья задача загонять добычу, лошади пальцы для маневренности не нужны. Ей достаточно максимально быстро рвануть с места и лететь по прямой, чтобы преследователь выдохся. Это крайне выигрышная узкая специализация, идеально подходящая под конкретные условия. Плотная почва равнин служит достаточной опорой для среднего пальца, и боковые пальцы, необходимые прежде для передвижения по рыхлому, вязкому грунту лесов, болот, песков и т. п. в новых условиях становятся ненужной обузой, отнимающей существенную часть энергии толчка. Чтобы укрепить нижнюю часть конечностей, направив всю силу мышц и сухожилий на отталкивание от земли, суставы ног также видоизменяются и приобретают большую прочность, одновременно теряя боковую подвижность, что позволяет направить вектор энергии в одну сторону.

Но еще более мощным эволюционным шагом вперед в анатомии лошадиных стоп была не потеря дополнительных пальцев, а эволюция пружинящей ступни, способствующая, помимо скорости, и колоссальному энергосбережению при шаге. К моему великому удивлению, об этом невероятно важном механизме не знает абсолютное большинство ковалей и ветеринаров! Иначе непонятно, почему они его игнорируют. Стрелка, мякиш и внутренние структуры в пятке копыта выполняют роль, не просто амортизатора, эффективно поглощающего энергию удара, но и пружины, облегчающей перестановку ноги. Стрелка имеет форму треугольника именно для того, чтобы принимать на себя удар грунта и направлять энергию прямо к копытной кости. При подкове, высоких пятках, атрофированной стрелке, длинном зацепе эту работу выполняют сухожилия, чья прочность сильно ограничена, особенно у высоких лошадей. Копытная капсула состоит из трубочек, и сама по себе очень легкая, все мышцы ниже запястья заменены сухожилиями – весь организм лошади направлен на то, чтобы максимально облегчить конечность и экономить энергию при движении. Однако зачем такие невероятные изобретения? В современном окружении у диких лошадей нет конкурентов, способных уверенно соревноваться с ними в скорости. Но в то время они были, а перемещение на огромные расстояния в поисках пищи, давало возможность делать это с меньшими затратами энергии.