Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

Здесь всегда пахнет свежим хлебом и смесью пыли и одеколона, как из старого флакона, затерявшегося в глубине трюмо.

А во дворе их дома, в маленьком садике с несколькими розовыми кустами и большой пальмой – запах подвала, полыни и свежесваренного кофе.

«Ты будешь спать на кровати, на которой спал Александр Дюма!» – говорит хозяйка.

Одна из главных семейных реликвий – кровать, на которой, по семейной легенде, спал автор «Трех мушкетеров», писавший в Тбилиси книгу путевых заметок о Кавказе.

«Хм… главное теперь угадать, где у этой кровати голова, а где ноги. Чтоб вдохновение писателя передавалось в нужное место», – подумал я про себя.

Княгиня Мария Орбелиани. Семейные портреты, спрятанные под половицами ее дома, после распада СССР были снова вытащены наружу

В заметках французского беллетриста читатель встретит множество упоминаний о семье Орбелиани, но ни одного – о ночлеге в их доме.

Впрочем, разве автор всегда дает читателю подробный отчет о месторасположении всех кроватей, на которых ему доводилось почивать?..

В комнате, где меня поселили, множество фамильных портретов: царь Восточной Грузии Ираклий Второй; отец хозяйки – альпинист, погибший 26-ти лет от роду на одной из вершин Сванетии; княгини разного возраста и вызывающий тревогу сюжет – рисунок, на котором растерянная, с ищущими глазами женщина отступает, пятясь спиной, к стене. Это сама Кетино, нынешняя хозяйка.

Один из портретов не дает мне покоя. Капризный рот и самоуверенный взгляд под полуприкрытыми веками.

Хочу спросить «Кто она?», но начинаю разговор издалека. Спрашиваю о прапрадеде, короле Ираклии, потом о доме…

Большой двухэтажный особняк семья купила в 1827 году.

«Двухэтажный? Но здесь ведь только один этаж?»

Кетино улыбается и указывает на тот самый портрет: «Мария Вахтанговна не любила шум…»

Шум преследовал ее повсюду – в голосах слуг, в криках уличных торговцев в центре Тбилиси, где она отказывалась жить. Экипажи, проезжавшие по улице, голоса извозчиков, даже звон колокола католического собора напротив – все это раздражало ее. Она так ненавидела шум, что распорядилась разобрать верхний этаж и отселить назойливых слуг в пристройки во дворе.

А что она любила? Говорят, у нее был муж. Есть женщины, о которых не получается, даже при всей грузинской патриархальности, сказать: «Она была женой такого-то».

«Были ли дети у Марии?»

Кажется, я уже знаю ответ…

«Дети? – переспрашивает Кетино. – Нет, у Марии Орбелиани не было детей».

Говорят, она устраивала в этих комнатах литературные вечера.

Кто-то из писателей был влюблен в нее. Персонажи тех светских раутов остались жить в семейном альбоме, где их черты набросала рука некоего талантливого скетчиста.

Они пили здесь кофе и ели ее угощение – удивительно вкусные карамельные конфеты.

В комнатах, принадлежавших Марии Орбелиани, я провел несколько удивительных дней и ночей, наслаждаясь покоем прохладных стен и читая записки автора «Трех мушкетеров» о похождениях по Кавказу.

Говорят, и он захаживал к ней.

Говорят…

«Торопись начать!..»

Несколько дней подряд я рыскаю по дому в поисках свидетельств о жизни Марии Вахтанговны.

Влюбленность – опасное ощущение в Грузии, однако в этом случае я ничем не рискую, ведь объект моего увлечения – старинный портрет.

Кроме него и еще нескольких рисунков в семейном альбоме, мне не удается найти ничего, напоминающего о бывшей хозяйке.

Вдруг, украдкой листая записные книжки прошлого века, обнаруживаю записи, сделанные женской рукой. Почерк похож на тот, что я увидел на старинной открытке, подписанной ее высочеством Марией Вахтанговной Орбелиани.

Цитаты, обнаруженные в этом дневнике, я аккуратно перенес в свой блокнот:

«Торопись начать! Думай, что у тебя всегда есть время только для успеха, но не для неудачи»

«Дожидаться радости тоже радостно»

«В этой жизни умирать не трудно. Сделать жизнь значительно труднее».

«Люблю я поздравлять счастливых, но редко счастлив сам бывал».

«Жалок тот, в ком ничего не осталось от ребенка»…

Если бы не эти записи, я ни за что не пошел бы в тот вечер в театр марионеток.

Но, отменив очередной раут с тбилисскими друзьями, я отправился на субботнее представление.

Тбилисский театр марионеток

Хороший кукловод – это когда думаешь: «Как здорово кукла двигает руками этого человека».

В первые минуты кукла – полуистлевший скелет – достает из песка древко знамени, каску и пятиконечную звезду.

И, выполнив этот долг чести (а как по мне – долг памяти), снова закапывает себя…

А потом они заговорили. И тут уже я знаю, что на крючке.

«В Киев не ходи. Забудь Наташу», – произносит голос феи из спектакля, предстающей в образе вагоновожатого с какого-то глухого российского полустанка.

Фея, или ангел-хранитель, пытается оградить героя от того, от чего оградить никак нельзя – от самого себя. И автор, зная это как никто лучше, продолжает вести своих персонажей туда, откуда нет возврата.

«Где черта, отделяющая любовь от ненависти? А может быть, они – одно?» – размышляет герой за минуту до того, как…

«Ладно, подключу я тебя к жизни еще раз. Горько тебе будет, плакать будешь… Поживи еще», – говорит фея, теперь уже настоящая, с крохотными крылышками фея, неожиданно спускающаяся по маленькой лесенке с небес и продлевающая действие.

И тут я вспоминаю свое любимое из Волошина: «В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки».

Габриадзе, написавший в свое время сценарии к лучшим фильмам советского кинематографа, выкапывает из меня эти две строки русского поэта и многое, многое другое.

* * *