Тесинская пастораль. №9

– Безапеляционнный взгляд у тебя на современную историю, не находишь? Похороны генсека, как гонг старта для… крушение всей картины мира.

– Это диспут. В зале «Геолога», в пылу дискуссии спросишь, ладно? Пока продолжу.

Сокрушительная работа реформаторской мысли страшнее атомной войны. Казалось, гуманистическая идея «равенства, братства и свободы», возбудившая умудрённый честолюбивый мозг, плюхнувшись в евроазиатское болото, способна осчастливить равнодушное человечество, претворив в жизнь грандиозные планы скоропалительных переустройств. Верилось: некий дисбаланс добра и зла, обречённо бурлящий в созидательно-разрушительном процессе, исторически закономерен, научно просчитан и наперёд оправдан. И, думалось, – в конечном итоге триумфальное добро перевесит неотъемлемое зло и оправдает будущие сумасшедшие потери и ошибки. Победит, как и прежде, универсальная эволюция».

– Э-э-й, господин докладчик… Извините, если сбиваю с мысли… А можно тут пояснить: что такое это… за… революция?

– У, как запущено… Эволюция. Универсальная. Как бы это объяснить… В университетских кругах понимается, как всеобъемлющая концепция развития мироздания. В другое время попробую растолковать подробнее, но сейчас не диспут.

– Потерплю. Не обмани.

…«Хотели, как лучше, а получилось, как всегда» – ключевая формула результатов наступивших реформ всплыла и болтается, как мазут в проруби, символ оправданий всех несостоятельных идей и несбыточных надежд доброй половины отчаявшегося человечества. Формула поражения, в которой нет и йоты исторической совести. И – тем более – нет меры оправдания.

Великие Поминки по Развитому социализму, разругавшие и разделившие клановых родственников, а затем обрушившие и весь порядок сосуществования этносов и государств, явили и являют миру лучшие образцы трагедийных пьес. Превзошли всю театральную мощь легендарной фабулы «Весь мир – театр, а люди в нём актёры». Переплюнули известную классику Софокла, Шекспира, Гёте, Уайльда, Шоу, Островского, потрясавших человечество трагикомическим содержанием трагедийных сюжетов. А в более поздние времена вынесли в планетарные масштабы (вместе с сором из избы) вирус грядущих мировых катаклизмов…»

– Можно ещё пакостный вопрос?

– Давай, по дороге спросишь? На этом закончу читать. Чай допью и поспешать будем.

– Много ещё текста?

– Тезисы. Через пень-колоду прыгаю.

– Хорошо. Давай ещё цитату?

– Последний абзац: «Господи прости…»

– Хм-м… С этого и надо было начинать.

Путь до «Геолога» недалек. Якличкин, как обычно горячась и загораясь азартом, заговорил о «стремление к максимальной личной свободе, к полной, без исключений, независимости. Да, обходиться без свободы, как ранее обходились, недёшево… В условиях провинции быть ярко выраженным панком, байкером или металлистом – означает немало… Для иных это – отказаться от учебы вообще, от работы в элитных компаниях, или в… нормальных конторах. Обойтись максимум ПТУ, или разгрузкой товарняков… Определение „неформал“ носит ярко выраженную негативную коннотацию, относимую обществом в разряд новых субкультур…»

– То есть, неформал – это бунтарь по новой моде? Как панки на западе?

– Это не бунтарь, живущий ради смуты, а человек с нетрадиционными взглядами и манерами. Типа под дурака косит, или начитанный, мыслящий… Радикал, словом, раскрепощённый иногда до бесстыдства.

– Бомжи? Бичи? Зачем они в «Геологе» кучкуются?

– Интересуешься? Куда тебя понесло!

– А тебя?

– В «Геологе», или в «Юности», на мой взгляд, диспуты могут породить новую парадигму развития нашего государства. Или очертить, как минимум, какую-то новую идеологию. Не капитализм же нам строить? Кляли его годами, сокрушали вкупе с проклятым империализмом.

– А чем марксизм-ленинизм не устраивает?

– Есть и такие теоретики: социал-демократы, большевики, эсэры, коммунисты… Но эти сейчас в застое, мягко сказать.

– В загоне.

– Да, не в фаворе. Хотя неизвестно еще, куда кривая вывезет.

– И что же предлагает эта… эволюция… универсальная?

– А ты хорошо схватываешь. Далеко пойдешь.

– А зачем это мне?

– Хм-м… озадачил. Ну, вам бы секс на завалинке да алые паруса… на горизонте. А за вас другие особи решают ваши судьбы! Как вам это?

– А вам?.. Всех не перестреляете. Мы были, есть и будем.

– Пушечное мясо? Вы бы хоть инстинктивно поостереглись. А нам… а мы… Сейчас в клубе послушаем: ху есть ху.

Народу в актовом зале «Геолога» было немного. Но шли и шли, парами и одиночками, люпобытствуя о том, что тут будет. Лампы источали свет вполсилы, жалея тех, кто примирился с пылью на полу и стенах, стиранными, изношенными занавесками да залоснившейся бахромой портьер. Создают декорации беззвёздной ночи, словно писанные проделкой любвеобильной ведьмы Солохи, крадущей звезды, чёрт бы её взял. Деревянные сиденья, сбитые в ряды, двери, окрашенные синей эмалью… Редкие тенёты с высоких потолков висели, как рыбацкие сети: хоть и не путина, хоть и не угрожали людской жизни.

На первом ряду сидели – а близ них стояли – мужчины, неуловимо выделявшиеся чем-то необъяснимым. «Ниферы» – понял Шкалик – «философы и радикалы»… Этот – в потертой шляпе, с фариковой ручкой под её ленточкой – жестикулировал у виска указательным пальцем, воздетым вверх; третий, завороженный спиралевой магией пальца, мотал седой, бритой головой. Пара мужей, отвернувшись от зала, перешептывались, переступая ногами, словно в замедленном танце. Три женщины… Одна из них пришла с девочкой-семилеткой. «Наверно, не с кем оставить… Незамужние» – определил Шкалик намётанным глазом. – «В поиске, как я». Девочка шумно бегала по залу, не обращая внимание на «шики» от мужиков. Мама не реагировала.

Среди сидящих в креслах, сутулостью спины Шкалик узнал геолога Егеря, и полуобернувшегося в зал партийного секретаря экспедиции Владимира Волкова. Они шептались, шуршали, клонясь друг к другу, коробками со спичками.

Последний из неформалов, невысокий парень в потертом пальто и с лицом выпивохи, скорчившись в кресле первого ряда, откровенно дремал, словно не было в зале ни шума, ни шороха, ни говора.

По ступеньке на сцену поднялся самый молодой из неформалов. Невысокий, молодцевато-подтянутый, с ровной прической русых волос, оглядел зал, словно, пересчитывал головы.

– Школьный учитель Андрей Нечкин – шепнул на ухо Якличкин.

– Господа… Мне доверили внести диспут. Начнем. Пару вводных слов. Мы собрались, чтобы продолжить обмен мнениями о будущности государственного устройства нашего отечества. И города. О возможных формах и сущностях содержаний… С вашего позволения установим регламент. Три-пять, максимум семь минут на ваше концептуальное, не побоюсь этого слова, заявление. До десяти минут на вопросы-ответы. Если никто не присоединится к нашим ораторам, полагаю, на всё-про всё хватит полутора часов. Кто за регламент – поднимите руки. Есть ли вопросы ко мне? Нет. Начнем. Приглашается философ, господин… Афанасьев.

Из кресла степенно поднялся не старик, но стареющий мужчина. Он приосанился, передернул плечами, несколько напряженной походкой одолел лестничные ступеньки. Шкалик знал его по рынку: «Афоня» торговал газетами. Глаза его из-под «брежневских» бровей смотрели остро, проницательно. В движениях порывист. Тяжелую вьючную сумку таскал на продавленном плече, отчего издали был узнаваем.

– Хотел прочесть стихи. Женщин побаловать рифмой. Но передумал… Дискуссия у нас весьма прозаическая, чес-слово… Как нам обустроить свою власть? Тут думать и думать надо. Ленинизм, похоже, окончательно рухнул. Это и к лучшему. Значит и конституция наша больше не подходит. Менять надо. Как нам разделить сиамских близнецов – власть и капитал? Этого не понимает почти никто. Не понимаем существа вопроса! Причина проста. Ибо понимать-то, оказывается и нечего. За все последние лет пятнадцать и в политической, и в экономической жизни России практически ничего существенного не происходит. Хотя происходить должно. Вся наша политическая и экономическая жизнь буквально замерла. В ней ничего не меняется.

– Зато культурная о-как ожила! Даже в «Геологе» театр появился! – громким фальцетом выкрикнула одна из женщин.

– Тут и видеосалон эротику показывает! – со смешком добавил вдруг Юрий Якличкин.

– Культура… не знаю… – с паузой продолжал Афоня – А все наши заводы каким-то техническим чудом работают на самом изношенном в мире оборудовании. Наши тепловозы, например, можно демонстрировать в музеях древней техники. На самолетах становится опасно летать. А в сфере инноваций Россия ставит самый позорный мировой рекорд: самый низкий в мире процент инновационной продукции – пять процентов. Хуже этого может быть только полная остановка промышленности из-за окончательной технической изношенности.

А в политической жизни застой и того опасней. За последние годы не последовало государственной реакции на уже начинающуюся стагнацию.

Почему же у нас все так происходит? А какие есть предложения? Что делать? Давайте ваши формулировки, постатейно, значит, попунктно… Тут кто-то думать должен. Вот мы зачем собрались, собираемся, значит, систематически? Мы кто такие? Нас кто уполномочил? Ответьте мне? Если б меня кто-то уполномочил, я бы внес на рассмотрение свой пакет предложений. У меня разработано. Но кто меня должен уполномочить? Горком партии? Горсовет? Может, из нас… тут нужно создать какой-то орган, с полномочиями? Как там, кстати, в капстранах в этом смысле дело поставлено? Кто знает? – по жесту оратора было понятно: выговорился.

– Позвольте вопрос? – из зала, не поднимаясь из кресла, откликнулся парторг Волков.

– Готов ответить – Афоня порывисто отозвался.

– Если бы мы… вас… уполномочили, что бы вы предложили изменить в структуре власти… в нашем городе?

– Сейчас зачитаю, у меня записано. Во-первых, кардинально, категорически и навсегда отлучить капитал от власти. И беспощадно карать любую попытку чиновника использовать власть для личной наживы. Вплоть до смертной казни.