Ничей

Я откинулся на спинку кресла, потянулся и перечитал концовку.

«…Все параметры договора на следующий календарный год уже согласованы обеими сторонами, текст подписан Вами и выслан генеральному директору издательского дома «Факты и комментарии». Начав односторонний, задним числом, пересмотр, парламент создаст прецедент, который может иметь последствия для всех СМИ. Никто из руководителей законодательного собрания ранее не поступал подобным образом. Естественно, в ближайшее время о таком шаге станет известно другим редакциям. Вследствие этого, все наши усилия, предпринятые за последние два года ради улучшения имиджа регионального парламента, могут оказаться обесцененными.

Ссылки на экспертизу качества договорных журналистских публикаций в правовом отношении совершенно неубедительны. Ныне действующие, а также заключаемые нами договоры не содержат никаких упоминаний о возможности экспертизы. Законодательством такая экспертиза вообще не предусмотрена, а ее объективные критерии отсутствуют. Со стороны парламента эти действия будут выглядеть попыткой свести счеты с газетой.

Убедительно прошу Вас взвесить все «за» и «против» для того, чтобы избежать непоправимой ошибки в нашей информационной политике.

Надеюсь на понимание».

Язычок, конечно, был еще тот, но…с волками жить – не поле перейти. Главную мысль, по-моему, донести удалось. Я распечатал служебную записку, расписался внизу и запер ее на ключ в верхнем ящике стола. Сейф пресс-службе не полагался, как и много чего еще. Диск с файлами я засунул в папку и взял ее с твердым намерением отправиться домой.

В большом здании давно уже было пусто. Свет в его коридорах не горел. Практически все работники аппарата убыли точно по графику, не задерживаясь в кабинетах ни на минуту. Задержки при новом руководстве не поощрялись: чрезмерное усердие даже будило в начальстве подозрения. Зачем за ту же зарплату нормальный человек будет пересиживать на службе?

Милиционер на вахте принял у меня ключ, и я привычно пожелал ему спокойного дежурства, когда пробудился мобильник.

– Ты нашу последнюю сводку читал?

То был Онищенко.

– Я не в кабинете.

– Жалко.

– Скажи своими словами.

– Прокуратура начала проверку.

– Проверку чего?

– Фактов, изложенных «Фактами». Про вашего Забегалова и сына.

У меня перехватило дыхание.

– Слышишь меня? Проверяют насчет родственных связей и прочего, – продолжал Онищенко.

– А основание для проверки? – спросил я.

Собкор «Интерксерокса» захихикал.

– Основание – сам факт публикации. Прокуратура по закону имеет полное право.

– Ну, спасибо, – только и ответил я.

– А ты наши сводки не читаешь, – ласково попенял мне коллега.

В кабачке «Синьор Робинзон» играла музыка. По вечерам в будние дни клиентов было немного. Мы вдвоем с Егором сидели в зальчике с бильярдом, за плетеной загородкой, которая изображала часть необитаемого острова. Как обычно, пили пиво. Домой, в пустую и не слишком теплую квартиру, мне что-то не хотелось.

– Брешут все. Верить, вообще, никому нельзя, – говорил Егор, закусывая блинчиком с семгой. – Думаешь, твой Домашевский на тебя не стучит? Ха! Размечтался…

– Ему-то зачем? – попробовал возразить я.

– А затем, чтобы выслужиться! Чтобы на пенсию не вытурили. Чтобы еще денег пополучать не за хрен собачий.

У Егора получалось довольно убедительно. И сам он был убедителен по своему обыкновению – с пудовыми кулачищами и живым весом в сто тридцать кило, при росте метр девяносто. Знал я его, можно сказать, с незапамятных времен. Я тогда был начинающим репортером, а Егор терся в неформальной тусовке, сражался за экологию и демократию. Стоял на митингах с портретом Ельцина. Потом судьба привела его в помощники к одному депутату, откуда мой приятель пробился в мэрию.

Но во властных структурах Егор не стал засиживаться. Прекратив, по его собственному выражению, маяться дурью, он рванул покорять банковскую сферу. К моменту нашего вечернего разговора за ним уже числился солидный стаж финансиста-практика, и командовал бывший юный демократ целым отделом в кредитном учреждении.

– Вот, по-твоему, чьих это рук дело? – спросил я его уже слегка заплетавшимся языком.

Егор хмыкнул, поддевая вилкой очередной кусок.

– Не знаю. Мутная какая-то история. Я бы даже подумал, что тебя специально подставляют, если бы не эта проверка. Прокуратура просто так ничего не делает.

– Прокуратура? Да она спала года три, не меньше. В упор ничего не видела и видеть не хотела! И про сына, и про махинации в архивах каждая собака в аппарате знала! – я непроизвольно повысил голос, и официантка с любопытством оглянулась на нас.

– Ты сам всё за меня сказал, – спокойно заметил Егор. – Три года спала, а тут – бац! – и проснулась. Кто ее разбудил? Кто сказал «фас»?

– Егор, дорогой, – проникновенно ответил я, хлебнув из бокала, – ты пойми: Забегалов – не та фигура, чтобы палить по ней из главного калибра. Это не политическая величина и не олигарх, у которого хотят забрать бизнес. Его шкурная выгода на сраных этих диссертациях – копейки по меркам серьезных людей.

– Это я понимаю, не беспокойся, – кивнул мой собеседник. – Тут всякие варианты возможны. Может, Хрюшникову твоему сигнальчик сверху подают: мол, ты, товарищ, не очень расслабляйся у себя в парламенте. Помни, благодаря кому ты свою должность получил, и не думай с поводка соскочить. А, может быть, через Забегалова, через его возможное падение, хотят кого-то из настоящих вождей ослабить.

– Кого? – спросил я в упор. – Кобякова?

– Не исключено, – помедлив, серьезно ответил Егор.

– Вообще, «Факты и комментарии» в такие игры не играют, – я снова отпил из бокала. – Да, дружат они кое с кем в городе, но от областных дел обычно далеки. Может, конечно, их московские акционеры политикой решили позаниматься…

– Или те, с кем они дружат в городе, решили помочь кому-то в области, – ковыряя в зубах, как бы между прочим сказал мой старый знакомый.

От выпитого пива слегка шумело в голове, но меня как будто молнией долбануло. Я хорошо знал, с кем действительно дружит Андрей Бутурлин, но почему-то совсем не подумал об этом в горячке безумного дня.

– Ладно, всё. Хватит о политике, – оборвал мои размышления Егор. – Смотри, какие экземпляры в бильярд играют. Вон с той брюнеткой я бы прямо сейчас познакомился! Не могу, питаю слабость к брюнеткам…

Глава вторая

Человек конфликтный

Утро стрелецкой казни было, конечно, суровее к своим жертвам. Но и сейчас мне мало не показалось. Я потер ладонью глаза, в которые словно кто-то насыпал песка. Будильник продолжал выводить рокочущую мелодию. С усилием откинув одеяло, я полез ногами в тапки.

Из зеркала в ванной на меня глянула помятая физиономия с прической как у пугала. События позднего вечера и, частично, ночи вспоминались плохо. Не надо было потом пить джин. Но разве Егора остановишь, когда он заведется?.. Я более или менее отчетливо помнил, как играли в бильярд с двумя какими-то студентками. Хотя студентками ли? Документов они, по-моему, не предъявляли. У одной, той самой брюнетки, были джинсы с очень низкой талией, и Егор то и дело норовил приобнять ее сзади. В его ладони почти полностью умещалось то, что располагалось ниже талии.

Я не фанат бильярда, и это еще слабо сказано. Но, к моему величайшему изумлению, первую партию мы с блондинкой (второй студенткой) выиграли. Потом игра продолжилась с переменным успехом. Для куража заказали еще пива, хотя внутрь оно уже практически не лезло. Егор точно поймал кураж, скинул пиджак с галстуком и пел песни на ломаном немецком и английском и плясал гопака. Брюнетку он, кажется, ощупал всю без изъятий. Наш выход из кабачка в моей памяти не отложился. Дальше мы вроде бы всей компанией стояли на улице… да, и пили джин из горлышка бутылки, по очереди.

С хозяйкой заведения, тоже давнишней знакомой Егора, мы простились тепло. Потом куда-то брели. Потом Егор вместе с брюнеткой ненавязчиво испарились… Ах, да, моя блондинка запросилась в боулинг, но я и к боулингу совершенно равнодушен. Вдобавок из головы у меня никак не шли аппаратные переживания. Студентка тотчас же надулась, после чего была без разговоров посажена в маршрутное такси. Домой я прибыл, судя по всему, на автопилоте.

Лица наших спутниц я сейчас, наверное, не вспомнил бы.

– Да, Алексей Николаевич, не надо смешивать напитки, – хрипло сказал я своему отражению в зеркале.