Собрание сочинений. Том 2

Незваный гость

Не люблю незваных гостей. У моего гостя есть то, чего нет у меня: власть и сила. Однако мне думается, что у него в действительности нет ничего. Нет никаких силы и власти – ни малейшего намека на них.

Мой незваный гость говорит, что копит свою силу и власть, правда не знает, на что их употребить. Он с их помощью уже добился всего. Сейчас он просто хранит их, носит в себе и не исключено, что передаст своему преемнику.

Что дает власти и силе моего незваного гостя жизнь? В редких случаях думаю так: власть и сила похожа на новую, недавно купленную кожаную жилетку – окружающие восхищаются ею, завидуют, что тебе удалось купить такую. Ты просто упиваешься ее престижностью. Ведь жилетка сделана из дорогой натуральной кожи, неважно чьей – главное, что она высоко ценится из-за своих качеств.

Однако если жилетка вдруг порвется или, не дай бог, придет в полную негодность, тебе тут же сообщат об этом и перестанут завидовать. Свои власть и силу я ношу, точно пиджак, который придает мне умный вид —подчеркивает фигуру, плечи, да и просто служит для незнакомцев поводом лишний раз сфотографировать меня.

Всякие власть и сила со временем превращаются в черные дыры, и никакой человек не может избежать их пастей. Для кого-то я тоже незваный гость, и кому-то приходится терпеть меня.

У моего незваного гостя есть транспаранты с лозунгами власти и силы, и я не могу не смотреть на них и не читать, потому что они хорошо и броско оформлены, а сами лозунги написаны простым доходчивым языком.

Племя охотников

Я живу в племени охотников. У меня, как и у моих соплеменников одна главная потребность, которая отбрасывает тень на все прочие элементы нашего быта. Эта потребность называется выживанием. С ней связано то, ради чего мы рождаемся, живем и умираем – охота!

Быть охотником – наше предназначение, которое протягивается через нашу кожу длинной прямой из глубокого прошлого в сегодняшний день.

Название нашего племени всегда пишется с большой буквы, однако те, кого мы принимаем у себя в гостях, почему-то пишут его с маленькой буквы. Это не потому, что они хотят нас оскорбить, нет, просто временами они забывают об этом.

У нас у всех есть ружья, секиры, винтовки, дробовики. Мне нравятся дробовики. Отправляясь на охоту, я всегда держу дробовик наготове. Получается, что он ведет меня вперед, а я поспеваю за ним.

Добыча, добыча и добыча. Вспышки наших ружей падают сквозь ветви деревьев. Звуки выстрелов запутываются в их густых кронах. Земля несет наши тени, лесные тропы несут наши размытые силуэты сквозь чащу за нашей целью, и всюду слышатся звуки выстрелов.

Мы похожи в такие минуты на пули, росчерками летящие между деревьями. Наши охотничьи угодья богаты любой живностью. Хочешь пойти на птицу – тебе всегда будет попадаться птица, отдаешь предпочтение крупному зверю, значит, ты всегда будешь с ним возвращаться домой.

Охота за добычей и ее ловля расходует нас – питается нашими силами, временем, трудами. Выпущенная из ружья пуля расходует себя. Но может ли быть иначе? Привязать бы добычу к дому, чтобы позабыть о том, как далеко нам приходится за ней ходить, – но при этом по-прежнему называться племенем охотников.

Наша охота не простое дело: мушку надо правильно навести на цель; необходимо, чтобы руки надежно держали дробовик, и, конечно же, требуется точность выстрела.

Есть одна особенная добыча, и мы приносим ее в жертву. Она называется традицией. Мы помогаем нашим детям с кровью пойманной добычи напитаться тончайшими секретами охотничьего дела – главной управляющей всем в нас силы.

Вокруг нас – добыча. Наши ружья определяют нас – без них мы бы не назывались охотниками – были бы просто людьми, которые стреляют в свою добычу.

Соблазнение чертями

Я вижу, что черти пытаются соблазнить меня. Они делают это нарочито и открыто, окружив меня со всех сторон. У них такие приветливые и светлые лица, что мне становится страшно.

Я знаю, что чертей надо попирать, противостоять их соблазнению. Мне тревожно от того, что они обратили на меня внимание, я не могу отвернуться или опустить глаза. Они никуда не денутся, не уйдут, не провалятся в ад, не переключатся на кого-то другого. Впрочем, никого, кроме их и меня, нет поблизости. Никого не позвать на помощь, никому не рассказать о моих приставучих соблазнителях.

Я должен бороться с их соблазнением, со злом, которое кроется в нём. Соблазнение чертей надо попирать, и делать это без пощады. Черти соблазняют не меня, а слабость, болезненность моей души, проверяют ее на прочность. Тогда мне надо вытравливать из себя душу, чтобы черти не смогли зацепиться за нее.

Черти соблазняют меня, чтобы я не попирал их ад, однако я не отступлюсь от своего и всё равно буду продолжать бороться с ними. А что если черти в действительности не соблазняют меня? Может, я за соблазнение принял что-то иное? Интересный вопрос. Ответ на него я не буду искать, поскольку в противном случае я рискую присоединиться к чертям, подставить дружеское плечо злу.

Шепот ужаса

Впереди я увидел маленький дорожный указатель. Я подошел ближе, чтобы можно было разглядеть, что на нём написано. Я прочитал: «Пройди двадцать метров вперед, потом поверни налево».

Я прошел двадцать метров, повернул налево и увидел еще один маленький дорожный указатель. На нём также было что-то написано, я разобрал: «Молодец, пройди теперь десять метров и поверни один раз направо, потом налево». Я повторил всё в точности. Там я наткнулся на очередной дорожный указатель, и на нём, как и на предыдущих двух, была надпись: «Осталось немного, пройди пять метров, поверни направо, потом налево, после пройди еще пять метров и остановись».

И я пошел…

Я проделал весь этот сложный, странный, витиеватый путь и очутился в месте, которого я всегда остерегался. Ни дорог, ни тропинок. В стороне возвышался целый букет из дорожных указателей – где те автострады и шоссе, вдоль которых они стояли когда-то? И где я сам?

Неожиданно я услышал некий пугающий шорох, а с ним различил и другие пугающие звуки. Казалось, они исходили и сверху, и снизу, и со всех сторон одновременно. Вероятно, так оно было и на самом деле.

В какой-то момент я ощутил себя ногами, поддерживающими тело моего ужаса перед всем тем, чего я не знал об этом месте. Я снова нервно огляделся и понял, что мне надо спрятаться за каким-нибудь из дорожных указателей.

Туман и дали во мне

Я вчера обнаружил интересную вещь: под моими органами простираются окутанные туманом дали. Я могу сгибаться пополам, чтобы заглянуть в себя. Они находятся во мне, и я не знаю, как относиться к этому: либо обратиться к врачу, либо ничего не делать и тихо умереть.

Ведь разве можно жить с такими обширными туманными далями внутри? Я сгибаюсь пополам, словно лист бумаги, и благодаря этому умению я могу лучше разглядеть всё, что творится в этих далях, вернее, увидеть то, что туман не закрывает полностью. Обрывки какой-то суши, какого-то водоема, то ли реки, то ли озера, что-то вроде леса, какие-то горы.

А еще я вижу высокую траву, растущую по кромке берега, которая то колышется на ветру, то неподвижна.

Туман же не намерен уступать моим глазам – он сопровождает смехом мои устремления, громким, издевательским смехом, от которого даже бесу стало бы грустно. Ясно одно: мои органы стоят на страже этих обширностей, поскольку они заслоняют собой обзор. Мало того, что из-за тумана ничего не видно, так еще он мешает моему взгляду пробиться. Мои органы не раздвинуть и даже не вынуть.

Когда я спрашиваю свои органы о далях, о тумане, которые неизвестно как и откуда взялись, то не получаю обычного ответа. Я просто разгибаюсь, поскольку стоять сложенным пополам неудобно и даже немного больно.

До моих внутренностей – далей, тумана, органов – не достучаться и не докричаться, это я понял сразу. Во мне столько всего находится и уживается между собой, но я обо всем этом не имею никакого представления.

Может, туман, по сути, мое воображение, домыслы и представления, плавающие кораблями между берегами истины. Мне приходится довольствоваться далеким видом моря и кораблей, курсирующих по нему.

Впрочем, возможно, туман сам однажды рассеется, и тогда я увижу всё, что он скрывал от меня. Мне откроются живописные дали, в которых я обязательно захочу поселиться.

Нагромождения страха

Я вижу нагромождения нагроможденных мест. Как они неуклюжи и беспорядочны во всём, что делают. Они наползают друг на друга так неловко, что то одно, то другое оказывается вытолкнутым прочь и падает на землю. Падает и разбивается о твердь на множество разных осколков. Грохот их падения легко заглушить – достаточно закрыть уши.

В тех далях, в тех заоблачных местах живет мой страх. Каждый день из тел своих жертв он возводит целые горы, вершины которых увидишь и со дна самого глубокого ущелья. Такие вершины есть и во мне, из меня их видно лучше всего – как ни закрывай глаза и как ни отворачивайся, взгляд всё равно никак не может потерять какую-нибудь из них.

Мой страх такой высокий, что ударяется затылком об облака, реющие вокруг него длинными полосами белого пуха, он взглядом обшаривает каждый метр внизу у своих ног.

У моего страха есть большая и тяжелая на вид кувалда, которую он носит на плече. Ею страх ударяет по мне. Удары болезненны и сокрушительны. Страх утверждает, что к тяжести своей кувалды он привык и никогда не выпустит ее из рук.

Мой страх – мой хозяин, и я не могу ему перечить, поскольку мне никто не давал права голоса. Я могу лишь выполнять его команды, запоминать сказанное им. Он может упасть неподъемным грузом мне на плечи. Мой страх силен, и ему под силу преодолеть всё.

Страх хочет разбить меня, потому-то удары его кувалды так точны – от меня отлетают большие и маленькие осколки, и обнажается материал, из которого я сделан.

Я слышу, как нагромождения этого мира сталкиваются с другими нагромождениями, и от этого грома мне страшно. Мой страх – это нагромождения многих страхов, и у каждого из них есть своя кувалда, которую он несет на плече. Удар, удар, удар…

Совесть

Среди морских волн, которые могут вздыматься так высоко, что их гребня не разглядеть, среди раздолья вод застыл чернильной кляксой остров. Остров не необитаем – на нём живет моя совесть. Она единственный его житель и повелительница.

Все территории, соседствующие с островом – водные просторы и ночная тьма, которая еще не развеялась над ними. Впрочем, она и не может развеяться, поскольку над морем никогда не поднимается солнце. Тьма просто растекается над ним – и всё!