Агашка

Агашка
Алексей Николаевич Будищев

«Земский начальник Талыбин, молодой и нервный блондин, сидит у себя в камере за столом, накрытым красным сукном. На его груди совершенно новенький должностной знак. В камере душно и сумрачно, пахнет овчиною и человеческим потом. Перед земским начальником, в двух шагах от стола, стоят двое – один еще молодой парень лет 22-х, рябой и угрюмого вида, другой пожилой, с подобострастно смеющимися глазами. На молодом надет рваный полушубок, на пожилом – выцветшая чуйка, какие носят мещане. Еще дальше, у стены, на скамьях сидят несколько мужиков в полушубках и с вспотевшими лбами…»

Алексей Будищев

Агашка

Земский начальник Талыбин, молодой и нервный блондин, сидит у себя в камере за столом, накрытым красным сукном. На его груди совершенно новенький должностной знак. В камере душно и сумрачно, пахнет овчиною и человеческим потом. Перед земским начальником, в двух шагах от стола, стоят двое – один еще молодой парень лет 22-х, рябой и угрюмого вида, другой пожилой, с подобострастно смеющимися глазами. На молодом надет рваный полушубок, на пожилом – выцветшая чуйка, какие носят мещане. Еще дальше, у стены, на скамьях сидят несколько мужиков в полушубках и с вспотевшими лбами.

Земский начальник долго перелистывает бумаги, затем поднимает от бумаг глаза и, обращаясь к угрюмому парню, спрашивает:

– Вы Агап Дудырин, так? А вы мещанин Пестравочкин? – переводит он взор на выцветшую чуйку.

И тот и другой кивают головами.

– Так вот, Агап Дудырин, – продолжает земский начальник:-вы обвиняетесь в том, что в ночь с 27-го на 28-е декабря, будучи на сельских гумнах, вы поранили выстрелом из ружья пеструю свинью, принадлежащую мещанину Пестравочкину. Признаете ли вы себя виновным?

Угрюмый парень смотрит некоторое время на земского начальника, а потом переводит глаза куда-то в бок.

– Я, ваше благородие, – наконец говорит он, с трудом вытягивая из себя слова, – я, ваше благородие, допреж того говорил ей: брось, говорю, Агашка, это, не вводи меня в грех; буде, говорю, побаловалась и буде. А она, на место того…

– Кто она? – перебивает его земский начальник.

– Кто она? Жена моя Агашка, – говорит парень.

Земский начальник нетерпеливо передергивает плечами.

– Да я вас совсем не о жене вашей спрашиваю! – вскрикивает он. – Вы ранили выстрелом из ружья свинью Пестравочкина и поэтому должны отвечать по закону, во-первых, за поранение животного, а во-вторых, уплатить Пестравочкину издержки в размере пяти рублей. Так вот, что вы скажете в свое оправдание?

Парень молчит и тяжело отдувается; от напряжения на его лбу выступает пот, похожий на капли воска.

– Да я вот что скажу, – вытягивает он из себя, – я дорежь того ей говорил: брось, говорю, Агашка, баловство…

– Да вы опять о том же! – вскрикивает земский начальник. – Слушайте, вы дураком не прикидывайтесь и говорите по порядку. В ночь с 27-го на 28-е декабря вы были на сельских гуннах? Да?

– Были.

– Что же вы там делали?

– Ничего не делали.

– Так зачем же у вас в руках было ружье?

– А нешто палкой зайца убьешь? – спрашивает в свою очередь парень. – Я на гумнах зайца караулил, – добавляет он, – к просяным одоньям заяц ходит.

– Ну, вот и отлично, – говорит земский начальник, очевидно улавливая какую-то нить и радуясь этому. – И так, вы сидели на гумнах и ждали зайца. Что же было потом?

– Потом, смотрю, она на гумна катит.

– Кто она?

– Агашка, жена. Я к ней; брось, говорю, Аганя, баловство, не вводи в грех, а она ничего, только глазами хлопает; я опять к ней: брось, говорю, Аганя, сделай милость. А она на место того – хрю-хрю и головой вот эдак! – парень крутит головою и продолжает. – Крутит она головой и хрюкает: не могу, дескать, я этого бросить. Тут у меня к сердцу подкатило, я в нее из ружья и шарахнул. В жену, то-ись, свиньей она у меня обертывается.

Парень умолкает.

Земский начальник смотрит на него широко открытыми глазами; смотрит он долго и пристально, как бы что-то соображая я, наконец, с расстановкой выговаривает:

– Так вы стреляли в свинью Пестравочкина, так как были уверены, что это ваша жена Агафья, обернувшаяся свиньей? Так?

Очевидно, земский начальник произносит эти слова с трудом, пугаясь звука собственного голоса, и в конце речи даже вздрагивает плечами.

– Так? – повторяет он, как бы со страхом.

– Конешно, вижу она, – флегматично отвечает парень.

Смысл фразы его, напротив, нисколько не пугает и видно, что он произносит ее с тою же уверенностью, с какою Галилей говорил свое «вертится».

– Что же было потом? – продолжает допрос земский начальник.

– Потом, я двух понятых взял, – угрюмо отвечает парень, – все, как по закону, и в избу пошли. Приходим, Аганька на лавке лежит; я к ней: скидавай, говорю, Аганя, сарафан, мы тебя свидетельствовать будем; потому, думаю, на пояснице от дроби знак должен быть у ней, у Агани, то-ись.

Парень умолкает, так как со скамьи у стены поднимается высокий мужик с лицом солдата и говорит:

– Знака, ваша бродь, быть не могло, так как он не по закону делал. Я ему говорю: Аган, слушай! Возьми ты от старой собаки клок, вымочи ты его в шкипидаре и этим самым клоком дробь пришыжи.

– Я шкипидара нигде не нашел, – вяло отвечает парень, – на барский двор ходил, нет, говорят.

– А вы кто такой? – опрашивает земский начальник солдата.

– Мы – полицейский сотский. Я понятым у Агапа был, Агафью ходили свидетельствовать, то есть.

– И вы по этому делу вызваны?

– Никак нет, мы на счет хомутов.

– Ну, так посидите и помолчите. Что же было потом? – добавляет земский начальник, обращаясь к парню, между тем как на его лице постепенно растет выражение боли и ужаса.

– Я ей говорю: скидавай, Аганя, сарафан, – отвечает парень, – а она бух в ноги: не срами, грит, перед людьми. Тут у меня в глазах потемнело, уцепил я ее за косы и по полу возить зачал. Учу, стало быть.

– Полицейский сотский! – вскрикивает земский начальник и в его глазах загораются огоньки, – сотский! И он смел в вашем присутствии истязать жену? Вы тут же были?

Солдат поспешно поднимается с лавки. Лицо у него умиленное, очевидно, он очень доволен, что ому приходится фигурировать перед публикою. С минуту он охорашивается и затем говорит:

– Никак нет, ваша бродь, в эту минуту нас в избе не было, мы за чересседельником бегали.

– Чересседельником мы руки Агане скрутили, – угрюмо поясняет парень.

– Чтоб не чаряпалась, – добавляет сотский с умиленным лицом, – мы тоже знаем, ежели эндакая женщина очаряпает, человек взбеситься должен.