Бритва

Лицо матери даже все зарумянилось от восторга. Улыбка Степы очевидно обрадовала ее.

– Ну, вот так-то, – сказала она, – теперь тебе в город ехать нужно. Невесте подарок выбирать. Получше что-нибудь выбери: браслет какой-нибудь потяжельше выбери. А лошади скоро уж и готовы будут; кучеру уж и овса отпустили.

И, радостно оглядывая сына, она с лукавой усмешкой добавила:

– А невеста-то, помнишь, что тебе пишет? Жди, говорит, меня; завтра, говорит, беспременно буду. Хоть оно – невесте писать жениху и зазорно бы, ну да уж что делать. Сердце, видно, не камень!

И мать рассмеялась. Сын рассмеялся тоже.

«А письмо-то уж перехватили!» – подумал он.

– Только вы, матушка, не совсем точно поняли письмо-то, – заговорил он, смеясь, – это она меня ждет-то, а не я ее; это раньше я ее поджидал, а теперь уж она меня; вроде как бы визита, с моей, то есть, стороны! – пояснял он с легкой жестикуляцией. Он с торопливой жадностью принялся за чай, но вскоре его позвали к отцу. Немедля, он отправился в кабинет. Его необычайно развязный вид поразил отца, и тот подозрительно оглядел его.

– Вот что, – наконец сказал старик, – тебе деньги нужны на подарок для невесты. Так вот! И он вручил сыну пачку кредиток.

– Да еще садись-ка, – добавил он, – я тебе пару слов на прощанье сказать хочу.

– Тебе двадцать два годика, – внушительно начал старик, когда Степа все с той же развязностью уселся против него на стуле.

– Двадцать два годика, – повторил он, – и скоро ты мужем и хозяином будешь. Так вот, мне и интересно бы знать, как ты дела свои вести намереваешься? По-прежнему ли шкандалить, озоровать и на рожон переть будешь, или же за разум возьмешься?

– За разум возьмусь, – проговорил Степа и лукавая усмешка чуть тронула его губы.

Старик оглядел его подозрительно, но очевидно остался доволен своим осмотром.

Между тем Степа перегнулся к отцу с своего стула.

– И я, в свою очередь, – проговорил он, – вопросик вам задать хочу.

Старик приготовился слушать.

– Насчет кнутика и гвоздя, – пояснил Степа с едва уловимой лукавой усмешкой, – насчет того самого приспособленьица, из-за которого я базар житейской суеты произвел?

– Ну-с? – вопросительно взглянул старик в глаза сына.

– А вот-с мне желательно было бы узнать, – продолжал сын, – что это: ошибка, случайность, предрассудок, или закон природы? – И он с выражением лукавого любопытства заглянул в свою очередь в глаза отца.

Тот ответил ему смелым и прямым взглядом.

– Закон природы, – проговорил он твердо.

– Покорно вас благодарим, – отвечал с лукавым поклоном Степа, но отец, казалось, не замечал его лукавства. И, расставив красный ладони рук, он сказал:

– А тебе, Степа, довольно стыдно из-за этого шкандал поднимать. Этот кнутик-то тысяч шесть за все свое время заработал, а кому? Я стар, много ли мне нужно? На тебя же, ведь, этот закон природы-то работает.

Сын рассмеялся.

– Покорно вас благодарим, – снова повторил он.

«Слава Богу, слава Богу», – подумал о сыне отец.

– Лошади поданы, – доложила с порога горничная. И Степа подошел к отцу с поцелуем, но его губы все еще лукаво подергивались.

Мать вышла на крыльцо провожать сына и тоже вся сияла от счастья. «Что, старая карга? – думала она о просвирне. – По-твоему вышло, по-твоему»?

IV

Между тем Степа, тотчас же по приезде в город, отправился на улицу. Оглядев окна почти всех магазинов, он остался недоволен. Он не нашел того, что ему было необходимо. «А без этого как же мне домой возвратиться?» – думал он, с недоумением разводя руками, С главной улицы он повернул в боковую, но та привела его на базарную площадь, полную шума и гама. Он поспешно повернул от нее прочь, в какой-то переулок, чувствуя, что один вид шумящих и суетящихся людей повергает его в раздражение. Раздражение уже начало было охватывать его; даже его губы закривились от гнева, но тихие сады переулка подействовали на него благотворно. Вскоре он несколько успокоился. И вдруг он остановился, весь полный мучительной тоски. Только теперь он ясно сообразил, что не помнит, для чего он приехал в город. Кажется, он приехал для какой-то покупки, но для какой? Ему нужно купить что-то, самое для него необходимое. Но что это за вещь? И вещь ли это? Волнение и беспокойство загорелись в его глазах. Он быстро повернул назад, свернул в какой-то переулок и сел на первого попавшегося ему извозчика. Неизвестно для чего, он поехал к знакомому акцизному чиновнику, потом в склад земледельческих орудий, затем в книжный магазин. Разнородный мысли, жуткие и острые, носились в его голове, как стаи испуганных птиц. Он летал по городу на извозчике и просил настегивать лошадь. Он куда-то торопился. Он объездил все книжные магазины и требовал книгу, которую нигде не могли найти. И все это его ужасно волновало, мучило, томило, наполняло жгучим беспокойством. Вследствие такого состояния духа, он хорошенько не помнил, когда он отпустил извозчика, и куда был его последний визит. Он опомнился только спустя некоторое время, когда в городе уже стали зажигать фонари. И он застал себя за странным занятием: он стоял перед окном плохенькой и низенькой лавки, и, весь согнувшись под моросившим дождем, внимательно разглядывал лежавшую на окне бритву. Бритва лежала полураскрытой, с черной рукоятью, сверкая блестящим острием. Степа внимательно оглядел ее всю, до последнего гвоздика на ее ручке, точно в этой бритве сосредоточивался весь смысл его жизни. Он едва даже не вскрикнул от радости. «Да бритву же мне нужно купить, – подумал он, – бритву! Чего же я беснуюсь, чего волнуюсь, о чем беспокоюсь».

– Ведь для бритвы я и в город-то поехал, – шевельнул он губами, и радостная улыбка осветила его лицо.

Он проворно зашел в лавчонку, не торгуясь, купил бритву и бережно спрятал ее в карман.

Домой он возвратился поздно; ни одного огонька не светилось в усадьбе, и вся она стояла под мутным осенним небом какая-то пришибленная и придавленная.

Заспанная горничная, с накинутым на голые плечи платком, отворила ему дверь.

Наскоро раздеваясь, Степа спросил:

– А что, батюшка? Где?

Горничная сонным и хриповатым голосом буркнула:

– Спят. Все спят. Хоть из пушек пали.

Степа тихо пошел мимо нее в свою комнату. И он слышал за своей спиной, как она почесывала голые локти и недовольно ворчала:

– А что же молочник-то? Тю-тю, значит. Она разбила, а я отвечай. Ну, жизнь! Света Божьего невзвидеть!

Между тем Степа отворил дверь комнаты и остановился на пороге, пораженный, В комнате было тускло и тихо. Только как будто свет луны проливался сквозь узкое окошко и светящимся пятном освещал стул перед небольшим темным столиком. И на этом стуле, облокотясь локтями на стол, сидел отец Степы. Степа даже вздрогнул от неожиданности и с жгучим любопытством оглядывал всю сутулую фигуру отца. Отец сидел, не шевелясь, и только как-то весь колеблясь в лунном свете. Впрочем, когда Степа переступил порог, старик повернул к нему голову и остановил на сыне насмешливый и холодный взгляд. Это переполнило чашу терпения сына; он даже задохнулся от негодования.

– А-а, – протянул он негодующе, – шпионить, подглядывать, на разговор вызывать? Хотите? Хотите? Да?

Он приблизился к отцу, прошелся несколько раз вокруг его стула, нервно потирая руки, и вновь остановился перед отцом. Отец не проронил ни слова.

– Слушайте же, когда так, – выкрикнул Степа, – слушайте, слушайте!

– Знайте же, – едва перевел он дыхание, – знайте же, что вы меня до этого довели! Вы, вы!

– Не отпирайтесь! – повысил он голос, – не отпирайтесь! Вы – смерть, яд! Вокруг вас, как вокруг Пушкинского анчара, вся окрестность на три версты в окружности вымирает! Вы – зараза! И я питался вашими соками двадцать два года.

– Не отпирайтесь! – снова крикнул он в бешенстве.

– Всю жизнь вы меня измором морили, – продолжал он осипшим голосом, – всю жизнь! И ваши законы природы всю жизнь из меня жилы мотали; и вымотали, вымотали, наконец! Радуйтесь!

Степа на минуту закрыл лицо руками и вновь оторвал их, еще ближе придвинувшись к отцу. Он ждал с его стороны какого-нибудь слова, намека, жеста, но тот упорно безмолвствовал, насмешливо поглядывая в самые глаза сына.

– Молчите? – проговорил Степа укоризненно. – Молчите? Отмолчаться хотите!