Гулящие люди

– Так сказываешь ты, Иван, сын Бегичев, дворянин захудалой, что мног люд помирает в твоей вотчине Коломенской?

– Много мрут, Семен Лукьяныч, а что я захудалой, молыть лишне, сам ведаю…

– Пришел ко мне на обиду свою печаловаться. Так? Агафошка! Панцирь и бехтерцы[100 - Бехтерец – панцирь, металлические пластинки, связанные железными кольцами.] в сундук клади – поеду, не надену.

– То знамо, боярин, – в сундук, да я приложил туда немецкой доспех с пупом… Ладно ли?

– Добро! Теперь иди.

Слуга поклонился, ушел.

Дворянин Иван Бегичев в армяке нараспашку, под армяком потертый скарлатный кафтан, запояска, цветной кушак. Он ерзал на скамье, ворошил, пригибая сзаду наперед, бороденку с проседью, и без того торчащую клином, думал:

«Дядя государев, а неумной! Ратной царев советчик – судьба вишь, а я захудал – то моя судьба!»

– Чего примолк, Иван?

– Думаю, Семен Лукьяныч!

– Пустое думать – себя томить… шел бы на поварню да кушать велел дать… с дороги, я чай, брюхо гудёт? Прати о Боге нынче некогда – возки наладят, стрельцы да холопи уряд соберут, и едем!

– О Боге испишу особо, как оборотит боярин с похода.

– Пиши! Не первый раз обличительные письма чту от тебя.

– Мало обличаю, а вот ты, боярин, даром ославил меня богоотступником христовым… Это тебе Верейский с товарыщи в уши надул?

Боярин помолчал и прямо на вопрос не ответил, начал стороной:

– Борзописание твое, Иван, не осмыслено для меня. Нарядные письма[101 - Нарядные письма – поддельные грамоты.] делать, изография твоя худая… иное испишешь, я до конца и честь не могу.

– Пошто мне нарядные письма, Семен Лукьяныч? Не подьячий я! Не крамольник, не зломыслитель…

– Послугу я тебе не малую кой раз учинил – упросил великого государя по нездоровью твоему отпустить и службы с тебя не брать, и ты, как боярин на покое, да и боярину чести такой нет, – служи, поехал: бей челом о той езде царю. Ты ж за то, чул стороной, бражничая с друзьями, скаредные вести про меня пустил: Семен-де Лукьяныч и в своем дому чинит безбожие. Да и Никону, чаю я, довел тоже?

– Вот он – поклеп! Вот что вороги мои вложили тебе, боярин, против меня… Нет, такого за Бегичевым не бывало… Не велика моя честь, но честью клянусь, – поклеп, Семен Лукьяныч!

– А к Никону, врагу моему, ушел в подворотники, или куда еще? В истопники мыльны[102 - Мыльня – баня.] патриаршей?

– Никона, Семен Лукьяныч, святейшего патриарха, почитаю.

– Почитай! От меня же прими нелюбье. Кого возлюбил? Смерда в поповском платье! Скорбен ушми, не чуешь, как весь народ зовет его иконоборцем? Византийскую правду древних царей и святителей ищет, а она, та правда, давно попрана новыми греками. Греки свои священные книги у веницейцев, латинян печатают и ныне по тем книгам наши древние переправливают. До Никона жили люди по старине. Молись, как было, и все тут…

– А нет, боярин! Никон узрел правильно – худые попы церкви заронили… Священное писание завирали.

– С чего мятеж зачинается и тишина рушится, то правдой я не зову! У Никона, Иван, дело не в молитве… не в крепости церковных правил – это лишь видимость – власть ему прельстительна и самовозвеличие. Не впусте раскольщики учат о двух апокалипсических рогах зверя: «Един рог – это царь, другой  – Никон!» Власть свою он ставит выше государевой.

«Ужели ошибся я? То, что про Византию молвил, – разумно…» – подумал Бегичев.

– Мрут люди, сказываешь, а от кого? От Никона!

– То лжа, боярин! Прости меня…

– В отъезде кого оставил Никон Москвой ведать? Старика Волынского да Бутурлина, еще дьяка какого?

– Рыкова, боярин, – дельной дьяк!

– Пошто Никон своеволит? А по то, что хочет быть превыше царя, – малую думу выборных государевых людей упразднил, посадил бояр и неродовитых, да угодных ему, оттого расправные дела запустели… Вот, ты видишь, поди, что чинят на Коломне рейтары[103 - Рейтары – наемная конница, сформированная в XVII в. по западноевропейским образцам.] и датошные люди?

– Своевольство и грабежи, боярин, но дело то не прямое патриархово… По тому пути боярин Илья Данилович[104 - Илья Данилович – Милославский.]… Пришел я, боярин, с тобой не о вере прати и не обиду свою излить.

– Так зачем же пришел, Иван, сын Бегичев?

– А за тем пришел, что мыслил так: делал-де он мне послуги – может, и ныне гнев на милость переложит, поговорит за меня великому государю…

– О чем еще?

– Дело малое, только путаное, – чтоб великий государь дал мне, холопу, быть беломестцем[105 - Беломестец – горожанин, свободный от тягла.] своей слободы на Коломне.

– Пошто тебе надобно?

– Суконная сотня[106 - Суконная сотня – один из разрядов привилегированного купечества.] меня, боярин, принимает и избрать ладит в кабацкие головы… Я же захудал, сидя без службы.

– Головой кабацким садись – место веселое, Иван, только бороду отрасти, чтоб драть было за что!

– Глумись, боярин, а помоги! Покуда я дворянин, не беломестец, головой не изберут… без тягла.

– Впрягись в тягло!

– Тогда с черными уравняюсь.

– Да, уж так…

– Посрамлю свой род!

– Он и без того не высоко стоит, местничать не с кем.

– Упроси, боярин, великого государя не ронить дворянство – быть беломестцем, беломестцы без тягла живут.

– Служилые… казаки и боярские дети, а ты не служилой.

– Пригожусь, боярин, головой послужу честно, альбо на таможню сяду.[107 - …на таможню сяду. – Таможенные сборы взимались не только на границе, но и внутри страны. Как и кабацкими сборами, ими ведали головы и целовальники.]

– Никаких дел тем, кто ушел к Никону, не делаю… никаких послуг!

– Что я тебе о книге «Бытия» впоперечку сказал, – не сердись… доведи государю…

– Поди и попроси Никона, а не меня!